Она не заметно вышла на кухню, но замерла в дверях: там разговаривали.
– Почему я должна все это терпеть в моем доме? Хватит, что я зарабатываю на то, чтобы вся эта орава могла есть, пить и рассказывать мне как «много я теряю, погрузившись в социум», – женщина кого-то цитировала и передразнивала. – И эта пьянка у вас называется духовной практикой. Какой он шейх? Что я его первый раз вижу? Это просто какой-то театр для дураков!
– Может, ты все-таки успокоишься и посмотришь, – она узнала характерный голос Гри, который, беседуя, проявлял чудеса, чтобы одновременно ни на секунду не покинуть Круг. – Пока ты верила, вопросов не возникало, когда закрывается сердце, глаза видят только маску.
– Я устала.
За спиной раздался шорох, потом что-то упало, потом раздалось невнятное бормотание. Она обернулась. Сказочница, как видно, только вошла, успела что-то уронить и теперь пыталась это найти, подняла глаза и сразу же заговорила в своей обычной манере:
– Согласись, самый приятный способ себя жалеть – это ранней осенью, в дождь сесть в машину и ехать, куда глаза глядят, но чтобы обязательно лесная дорога, и мокрый асфальт, и желтые листья на нем, и плохо видно, и непонятно то ли от слез, то ли от дождя, а потом свернуть к заливу, открыть дверцу и так сидеть под шорох дождя, шелест деревьев и плеск волн…
– Соглашусь. «Чудеса как трава под колеса машины…»
– Тогда до встречи. Я жду тебя у нас.
– Мне ехать? Сказочница зовет меня к себе.
– Поезжай. Знакомься, слушай, смотри. Я скоро и сам туда собираюсь. Найди возможность задержаться до моего приезда.
Огненный круг продолжал вращаться, в причудливо вьющихся языках пламени виделись лесистые горы, морское побережье, лесное озеро, большой город. Круг манил, огонь пугал и притягивал.
Она шагнула. «В огне не горит только огонь».

***
«Счастливо умереть», – сказал Мастер на прощание, когда она по его совету за одни сутки оставила всю свою предыдущую жизнь, и отправилась в края совершенно неведомые без сожаления и страха, в сильном волнении и без надежд. Рада бы надеяться, да непонятно было на что.
Старик в чалме, халате и верхом на осле на фоне глинобитной стены, за которой виднелись невысокие купола – это все, что она помнила долгое время о своих первых минутах в Средней Азии. Нет, не все, еще она отчетливо помнила зной и блеклое, как будто много раз стираное небо. Как она выбралась на трассу, как голосовала, как договаривалась с водителем КаМАЗа, она вспомнила уже значительно позже. Из странного и не свойственного ей полузабытья вывела огромная надпись, выложенная белыми камешками на откосе дороги: «Верным путем идете, товарищи!». Это было так нелепо, так неожиданно и так смешно, что она мгновенно пришла в себя и всю оставшуюся дорогу, пост ГАИ и деревню, дом и двор, куда она, наконец, добралась, запомнила сразу в мельчайших подробностях и навсегда.
Хозяина дома не было. И вообще никого в доме не было. Правда, если бы ей не описали так подробно всю дорогу от поста ГАИ до нужного ей дома, она вообще не поняла, что это жилой дом. Вдоль деревенской улицы тянулись высокие заборы с калитками, некоторые с высокими воротами, украшенными затейливой резьбой, а здесь только мостки из шатких досок через арык, узкий проход между высокими незнакомой породы деревьями и пустой двор. Железная печка посреди двора, сундук, гора одеял и настил под навесом дома, похожим на полузаброшенный сарай. И одна совершенно удивительная деталь: рядом с печкой в изящном изогнутом сосуде стоял большой букет уже увядающих полевых цветов, составленный умело и продуманно. (Она тогда еще не умела «видеть» или эту способность лучше назвать «чувствованием»? И долго удивлялась этой детали, пока Тень Великого Мастера не объяснил ей, что незадолго до ее приезда здесь была женщина по имени Сказочница и это ее знак.)
Она огляделась. Память навсегда сохранила тишину и любопытные личики чумазых, загорелых бритоголовых ребятишек, не решавшихся подходить близко к не совсем обычному дому. Она опустилась на раскаленный камень на самом солнцепеке и стала ждать. Тишина становилась все более плотной.
«Я дома, дома».
С тех пор прошло столько всего: лет, жизней, людей событий и переживаний, но память о моменте, когда затертые, до неприличия их повторять, слова о том, что человек должен прийти «домой», «к себе» наконец, заполнились чувством и смыслом, перестали быть перепевом чужих, пережитых и выстраданных слов, и стали ее собственными. Память о том, как хотелось попросить прощения у всех, кто их пережил и обрел по праву задолго до нее, была жива до сих пор и очень часто работала будильником и напоминателем, когда от слабости и страха ей опять хотелось иронизировать и усмехаться.
Теперь она прекрасно видела, что именно тогда, пока она сидела на этом раскаленном камне в полном блаженстве, вся ее прежняя жизнь свернулась, как сворачивают декорации после последнего спектакля, когда пьеса уже снята с репертуара. Именно тогда она окончательно и навсегда спустилась с крыши, стоя на краю, которой пыталась разглядеть свою жизнь и, увидеть есть ли у нее еще эта жизнь. Тогда началась для нее дорога, на которой она истово и в меру сил сражалась и боролась, (конечно, «за», не «против»), думая, что живет и радуется, пока однажды в совершенно «неподходящей ситуации», тщательнейшим образом исполняя ответственную социальную роль, не услышала в пространстве громовой развеселый хохот и не мелькнула в голове ясная, простая и спасительная мысль. «Нет, я не Жанна Д Арк, и это не стены Парижа!» И рассмеялась, впервые в жизни, по честному. Сама над собой.
Сколько прошло времени? А что такое время? Ни мыслей, ни эмоций. Сколько сил было потрачено для достижения этого состояния. Оно почти никогда ей не давалось. Здесь, казалось, все происходит само собой, просто не может быть по-другому. Все остановилось. «Присутствие» – вплыла в сознание мысль. «Присутствие – при сути».
– Платок есть? Надень. – Голос бы странный с сильным акцентом, но ведь только что здесь никого не было.
Первое, что она увидела и узнала, был посох, который несколько недель назад Мастер вырезал в лесу у озера, в месте, которое здесь казалось невозможным. Хозяин дома стоял перед ней: довольно высокий, грузный, в странной одежде из фланелевых красных в желтый цветочек штанов и длинной рубахи из белой бязи. На шее немыслимое количество бус, каких-то висюлек, ожерелий. Ей было никак не увидеть его лицо. Солнце что ли мешало? Казалось глаза его отражают солнечный свет, и блики не дают рассмотреть.
Его сопровождал неожиданной внешности человек непонятного возраста, сутулый, прихрамывающий в теплом халате и тюбетейке. Что там Булгаков писал о взгляде Воланда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26