Был он легким, ни к чему не обязывающим, но очень ощутимо хрупким, слова и фразы словно нанизывались на тонкую нить, и стоило кому-нибудь бросить слово потяжелее или сделать резкое движение – все рассыпалось бы моментально.
Ненастье продолжало бушевать за стенами дома – все заглушали оглушительные раскаты грома, паузы между ними заполнял свирепый вой ветра и барабанный стук дождя. В доме становилось все прохладнее, и ощутимые сквозняки зло трепали пламя свечей, достигая уже и яркий огонь в камине – стихия словно посягала уже и на людское убежище.
– Чувствую себя прямо-таки третьим поросенком. Дом хотя из камней, но вот-вот рухнет.
– Рухнуть не рухнет, но вот затонет наверняка.
– К тому же река рядом, выйдет из берегов и поглотит нас как Атлантиду.
– И падет Третий Рим.
– Как и первый, погрязнув в излишествах и разврате.
– Ну хватит, прекратите, пожалуйста, и без того страшно.
– Мария, как бороться с беспричинными страхами?
– Беспричинных страхов не бывает. Бывают неосознаваемые причины.
– И как с ними бороться?
– С ними не надо бороться, их надо осознать.
– А дальше?
– А дальше страхи должны исчезнуть сами.
Как легко и приятно рассуждать о чужих страхах. Как там говорят: «Чужую беду рукою разведу?…» Правду говорят. Причину своего страха она знала слишком хорошо. Но разве было от этого легче?
Она росла очень трусливым ребенком. Разные страхи преследовали ее всегда, подстерегая в темной комнате и пустом подъезде, они сгущались вместе с сумерками за окном, будоражили маленькое сердечко внезапным стуком в дверь, телефонным звонком, чьим-то резким окриком на улице. Она боялась страшных сказок и фильмов, привидений, домовых, вампиров, просто умерших людей – вообще-то всего этого боятся в той или иной степени все нормальные люди, но ее страх был особенно сильным. Маленькой она признавалась в своих страхах родителям и тем, кто был рядом, плакала, забивалась в самые глухие и тесные углы квартиры, они казались ей безопасными. Ее терпеливо переубеждали, случалось, ругали, случалось, высмеивали, но она продолжала бояться. Со временем страхи менялись, приобретали другие очертания, она научилась скрывать их от окружающих, умела даже отвлекаться от них на некоторое время, но так и не сумела избавиться совсем и, став взрослой, оставалась человеком тревожным и мнительным, а потому довольно болезненным.
В ту зиму, какую-то особенно промозглую, слякотную и серую, она болела, как никогда, долго и тяжело. Врачи всерьез начали опасаться за легкие и уложили ее в стационар надолго. Там она познакомилась с Риммой. Римма была странной, но для того, чтобы заметить это, надо было присмотреться к этой совсем еще молодой женщине, а это мало кому пришло бы в голову – Римма была человеком абсолютно незаметным, каким-то удивительно бесцветным и бесшумным. Казалось, что всю ее долго и тщательно кипятили в каком-то отбеливающем средстве, потом сушили и, не удосужившись погладить, выпустили во внешний мир серым, почти бестелесным призраком. Очень светлые глаза ее смотрели тускло, а голос шелестел почти неслышно.
Она медленно передвигалась по палате в мягких своих тапочках, зябко кутаясь в выцветший байковый халат, свернувшись калачиком, забивалась под одеяло так, что казалось – кровать пуста, она никогда ни на что не жаловалась и ни у кого ничего не просила. Ее почти никто не замечал, и, похоже, ее это абсолютно устраивало.
Дружба, как правило, зарождается довольно незаметно как для самих друзей, так и для людей, их окружающих. Мало кто может сказать – дружба наша началась такого-то числа такого-то месяца в году одна тысяча девятьсот таком-то… Их дружба в этом смысле была исключением – она совершенно точно могла сказать – их дружба с Риммой началась в ту минуту, когда та, склонившись над ее постелью, тихо, но твердо произнесла: «Не бойся». Накануне стали известны результаты очередных ее анализов – в них не было ничего утешительного, врач долго, даже не скрывая озабоченности, качал головой: болезнь, словно отдающее тленом дыхание далекого прошлого – чахотка или, как теперь говорили, туберкулез, почти настигла ее днем сегодняшним. Она живо вспомнила все душераздирающие сцены гибели героинь многочисленных поэм и романов, сраженных этим недугом, и ожидание собственной смерти захлестнуло ее волной холодного удушливого страха. Уткнувшись в подушку, она заплакала тяжело и тоскливо, слезами, которые не приносят облегчения. В эту минуту Римма склонилась над ней и, погладив по голове легкой, почти невесомой рукой, прошептала тихо, но убежденно: «Не бойся. Повелитель не оставит тебя и не отдаст им…» После этого они говорили подолгу, уединившись в глухом, дальнем конце коридора, – в темном этом, пропахшем карболкой больничном коридоре перед ней предстал, как показалось тогда, совершенно новый мир, в котором, и это было самое главное и удивительное, не было места ее страхам.
Все было просто – власть и Бога, и людей на Земле держалась и держится поныне лишь на страхе людей – власть предержащие на небесах и на Земле неустанно сеют эти страхи, растят и лелеют. Они придумывают сказки и легенды и уже детей сковывают паутиной страхов. Самый главный страх внушен человечеству много веков назад – страх перед тем, кто посмел противостоять главному людскому кумиру – Богу. Бог, кто и как бы ни назвал его – Иисус, Аллах или Будда, много веков назад вознесся над миром и стал жестоким тираном, обманом своих проповедей, огнем своих священных войн подчинив мысли и дела людей. Один лишь посмел противостоять его власти – его слуги Бога назвали сатаной, им и последователями его с древних времен запугивают людей, стремясь на самом деле лишь к одному – сохранить свою безраздельную власть на этой земле. Но так ли много зла принес он человечеству? Разве по его воле жгла свои костры инквизиция, и разве с его именем на устах покидают этот мир сегодня террористы-фанатики, забирая с собою сотни ни в чем не повинных людей? Так ли его и слуг его следует бояться?
Римма близко наклонялась к ней, губами почти касаясь ее уха. Она чувствовала на коже легкое прохладное дыхание, вдыхала едва различимый запах лекарств и чего-то душистого – то ли мыла, то ли травы. Слова ее дышали верой и, как ни странно, любовью:
– Я сразу заметила тебя. Посмотри на себя, ведь ты молодая, ты и не жила почти. Чем ты успела навредить Богу или людям? А ведь как ты страдаешь – и болеешь, и одинокая, друзей у тебя нет, парня – тоже. За что же он наказывает тебя?
– За что? – эхом повторяла она, чувствуя, как веки набухают слезами – так жалко становилось себя, так остро ощущалась правота Риммы.
– Не знаю. Не знаю за что, но вижу – не любит тебя Бог, не даст он тебе жить на этой земле, а если и даст, то мучиться будешь всегда, не будет тебе счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Ненастье продолжало бушевать за стенами дома – все заглушали оглушительные раскаты грома, паузы между ними заполнял свирепый вой ветра и барабанный стук дождя. В доме становилось все прохладнее, и ощутимые сквозняки зло трепали пламя свечей, достигая уже и яркий огонь в камине – стихия словно посягала уже и на людское убежище.
– Чувствую себя прямо-таки третьим поросенком. Дом хотя из камней, но вот-вот рухнет.
– Рухнуть не рухнет, но вот затонет наверняка.
– К тому же река рядом, выйдет из берегов и поглотит нас как Атлантиду.
– И падет Третий Рим.
– Как и первый, погрязнув в излишествах и разврате.
– Ну хватит, прекратите, пожалуйста, и без того страшно.
– Мария, как бороться с беспричинными страхами?
– Беспричинных страхов не бывает. Бывают неосознаваемые причины.
– И как с ними бороться?
– С ними не надо бороться, их надо осознать.
– А дальше?
– А дальше страхи должны исчезнуть сами.
Как легко и приятно рассуждать о чужих страхах. Как там говорят: «Чужую беду рукою разведу?…» Правду говорят. Причину своего страха она знала слишком хорошо. Но разве было от этого легче?
Она росла очень трусливым ребенком. Разные страхи преследовали ее всегда, подстерегая в темной комнате и пустом подъезде, они сгущались вместе с сумерками за окном, будоражили маленькое сердечко внезапным стуком в дверь, телефонным звонком, чьим-то резким окриком на улице. Она боялась страшных сказок и фильмов, привидений, домовых, вампиров, просто умерших людей – вообще-то всего этого боятся в той или иной степени все нормальные люди, но ее страх был особенно сильным. Маленькой она признавалась в своих страхах родителям и тем, кто был рядом, плакала, забивалась в самые глухие и тесные углы квартиры, они казались ей безопасными. Ее терпеливо переубеждали, случалось, ругали, случалось, высмеивали, но она продолжала бояться. Со временем страхи менялись, приобретали другие очертания, она научилась скрывать их от окружающих, умела даже отвлекаться от них на некоторое время, но так и не сумела избавиться совсем и, став взрослой, оставалась человеком тревожным и мнительным, а потому довольно болезненным.
В ту зиму, какую-то особенно промозглую, слякотную и серую, она болела, как никогда, долго и тяжело. Врачи всерьез начали опасаться за легкие и уложили ее в стационар надолго. Там она познакомилась с Риммой. Римма была странной, но для того, чтобы заметить это, надо было присмотреться к этой совсем еще молодой женщине, а это мало кому пришло бы в голову – Римма была человеком абсолютно незаметным, каким-то удивительно бесцветным и бесшумным. Казалось, что всю ее долго и тщательно кипятили в каком-то отбеливающем средстве, потом сушили и, не удосужившись погладить, выпустили во внешний мир серым, почти бестелесным призраком. Очень светлые глаза ее смотрели тускло, а голос шелестел почти неслышно.
Она медленно передвигалась по палате в мягких своих тапочках, зябко кутаясь в выцветший байковый халат, свернувшись калачиком, забивалась под одеяло так, что казалось – кровать пуста, она никогда ни на что не жаловалась и ни у кого ничего не просила. Ее почти никто не замечал, и, похоже, ее это абсолютно устраивало.
Дружба, как правило, зарождается довольно незаметно как для самих друзей, так и для людей, их окружающих. Мало кто может сказать – дружба наша началась такого-то числа такого-то месяца в году одна тысяча девятьсот таком-то… Их дружба в этом смысле была исключением – она совершенно точно могла сказать – их дружба с Риммой началась в ту минуту, когда та, склонившись над ее постелью, тихо, но твердо произнесла: «Не бойся». Накануне стали известны результаты очередных ее анализов – в них не было ничего утешительного, врач долго, даже не скрывая озабоченности, качал головой: болезнь, словно отдающее тленом дыхание далекого прошлого – чахотка или, как теперь говорили, туберкулез, почти настигла ее днем сегодняшним. Она живо вспомнила все душераздирающие сцены гибели героинь многочисленных поэм и романов, сраженных этим недугом, и ожидание собственной смерти захлестнуло ее волной холодного удушливого страха. Уткнувшись в подушку, она заплакала тяжело и тоскливо, слезами, которые не приносят облегчения. В эту минуту Римма склонилась над ней и, погладив по голове легкой, почти невесомой рукой, прошептала тихо, но убежденно: «Не бойся. Повелитель не оставит тебя и не отдаст им…» После этого они говорили подолгу, уединившись в глухом, дальнем конце коридора, – в темном этом, пропахшем карболкой больничном коридоре перед ней предстал, как показалось тогда, совершенно новый мир, в котором, и это было самое главное и удивительное, не было места ее страхам.
Все было просто – власть и Бога, и людей на Земле держалась и держится поныне лишь на страхе людей – власть предержащие на небесах и на Земле неустанно сеют эти страхи, растят и лелеют. Они придумывают сказки и легенды и уже детей сковывают паутиной страхов. Самый главный страх внушен человечеству много веков назад – страх перед тем, кто посмел противостоять главному людскому кумиру – Богу. Бог, кто и как бы ни назвал его – Иисус, Аллах или Будда, много веков назад вознесся над миром и стал жестоким тираном, обманом своих проповедей, огнем своих священных войн подчинив мысли и дела людей. Один лишь посмел противостоять его власти – его слуги Бога назвали сатаной, им и последователями его с древних времен запугивают людей, стремясь на самом деле лишь к одному – сохранить свою безраздельную власть на этой земле. Но так ли много зла принес он человечеству? Разве по его воле жгла свои костры инквизиция, и разве с его именем на устах покидают этот мир сегодня террористы-фанатики, забирая с собою сотни ни в чем не повинных людей? Так ли его и слуг его следует бояться?
Римма близко наклонялась к ней, губами почти касаясь ее уха. Она чувствовала на коже легкое прохладное дыхание, вдыхала едва различимый запах лекарств и чего-то душистого – то ли мыла, то ли травы. Слова ее дышали верой и, как ни странно, любовью:
– Я сразу заметила тебя. Посмотри на себя, ведь ты молодая, ты и не жила почти. Чем ты успела навредить Богу или людям? А ведь как ты страдаешь – и болеешь, и одинокая, друзей у тебя нет, парня – тоже. За что же он наказывает тебя?
– За что? – эхом повторяла она, чувствуя, как веки набухают слезами – так жалко становилось себя, так остро ощущалась правота Риммы.
– Не знаю. Не знаю за что, но вижу – не любит тебя Бог, не даст он тебе жить на этой земле, а если и даст, то мучиться будешь всегда, не будет тебе счастья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22