А вот это уже конец. Все остальное было так, игрушки. Детские страшилки. А вот это – конец. Настоящий.
Как же он, наверное, меня ненавидит, этот человек! Еще бы – знаменитость, разоблачитель-обличитель. Его же, наверное, все боятся. Он даже смотрит на людей так – с ленинским прищуром: «Пой, ласточка, пой до поры. Но помни – я все про тебя знаю». Он же столько карьер, и судеб, и жизней сломал. И вдруг какая-то бабенка, ничем особым не примечательная, – и такой облом. Уж кто-кто, а я-то знаю, как ломал людей Борис. Через колено ломал, жестоко. И с этим наверняка не церемонились. Конечно, он все помнит. Такие не забывают. Он ведь и Борису мстил. После смерти, правда, при жизни ручонки были коротки. Мерзкая была статья – никто так не глумился, хотя грязи вылили много. Про меня он просто забыл или лень было, кто я такая, в конце концов, у него тогда были фигуранты поинтереснее – он министров гробил и целые правительства опрокидывал. Но сейчас его царапнуло, его очень сильно царапнуло – как он смотрел на меня – ног до сих пор не чувствую – ватные какие-то, не свои. Встать наверняка сейчас не смогу – просто растянусь на ковре, как щенок только родившийся.
Боже мой, дни и впрямь какие-то окаянные. Ну почему у него должна была сломаться машина, почему именно сегодня и именно здесь? Зачем мы вообще поехали на дачу? Ведь не хотела же, как чувствовала. Боялась даже – в дороге что-то случится – так муторно было на душе. Уж лучше бы – в дороге… Что же делать, что мне теперь делать? Он ведь все может, он просто уничтожит меня. Он будет шантажировать – это у него на лбу написано крупными буквами. Он будет унижать меня, он… Господи, он за все отыграется, мало ли что он еще делал для Бориса, наверняка делал. А теперь Бориса нет, а я – вот она, тепленькая.
Что– то надо делать, что-то надо немедленно сделать… Может, пойти к нему, предложить денег? Нет, деньги он не возьмет – те, кого он уничтожал, наверняка тоже предлагали. Нет, у меня он точно не возьмет. Особенно теперь. Ну хорошо, встану на колени, буду умолять, унижаться – он явно из тех, кто получает удовольствие, унижая других. Да, ничего не скажешь – веселенькая получается альтернатива – или купить, или продаться, дожила. А что еще мне, Господи, остается? Что?
Как же все это жестоко и как справедливо одновременно. С чего это, собственно, ты вдруг решил, что все прощено и забыто? Извольте, сударь, получите напоминание. В лучших, к слову сказать, традициях – и в полночь, и в бурю. Кто же там воздает нам, смертным, по заслугам? Бог? Дьявол?
Мистика какая-то, но Лазарь-то уж точно душу продал сатане. С ума можно сойти, как он изменился. Ведь сколько времени я сидел рядом, смотрел на него, говорил, слушал – и даже тени сомнения, догадки не промелькнуло. Просто другой человек, совершенно другой – молодой, намного моложе настоящего, а главное, слеплен из какого-то другого теста.
И все равно – странно, что именно он каждый раз возвращается ко мне, чтобы сорвать корочку с раны. Почему он, по какому праву? Ведь если разобраться по существу, он виноват больше меня. Нет, Господи правый, я далек от мысли переложить свой грех на чужие плечи – мой крест, мне и нести. Но ведь тогда я ушел с причала – подло, мерзко ушел, сбежал, – но ведь я был уверен, что с Ольгой ничего такого не случится. Я же знал, сколько там воды… А он оставался, он ждал, он не мог не понять, что с ней что-то неладно. Собственно, он ведь и признал это тогда в ДАСе. Как он сказал? Он сказал: «Какого хрена я должен был ее спасать…»
То есть он знал, что ее надо спасать, и не стал этого делать.
То есть он и убил ее!
Боже правый, Господи, почему я раньше никогда не думал об этом?
Почему? Да потому, что я трус и просто боялся этих мыслей и гнал их от себя прочь. И кстати, он это понял и не побоялся мне такое сказать! И сейчас сидел напротив меня и наслаждался – коньяком, и… чем там еще мы его потчевали? – и ничего не боялся. Потому что уверен – ничего я ему не посмею сказать, а тем более сделать. Как там сказала Зоя: он глумится над нами? Молодец, девочка, уловила суть, но не поняла. Он не над нами – он надо мной глумился. Но вот это уже слишком. Пусть я трус и подлец, но даже для меня это – слишком.
Небольшой тренажерный зал, уютная сауна и роскошный, обшитый мрамором внушительных размеров бассейн находились в некотором отдалении от дома, но, чтобы попасть туда, вовсе не обязательно было выходить под открытое небо – строения соединял небольшой стеклянный переход, накрытый полукруглой, тоже стеклянной крышей. Усилиями садовника это пространство было превращено в подобие зимнего сада. Летом стеклянные стены коридора раздвигались и зелень экзотических растений практически сливалась с ветвями родной подмосковной сирени, зимой большие причудливые листья и хитро переплетенные гибкие стебли фантастически зеленели на фоне заснеженных деревьев. Сейчас идти по коридору было бы страшно – стеклянные стены его словно растворились и темная ревущая мгла подступила вплотную, здесь открывалось зрелище, от которого защищали в доме тяжелые плотные шторы – темный, терзаемый непогодой сад внезапно освещали неестественно яркие вспышки молний – на ослепительно белом фоне проступали причудливые черные силуэты: ветки кустов и стволы деревьев. Они как живые страшные существа – корчились, изгибались, тянули внутрь коридора длинные щупальца-лапы, бились о невидимую преграду кривыми уродливыми телами. Эта картина являлась на несколько мгновений, потом со всех сторон снова наступала беспросветная темень и в ней раздавался оглушительный грохот – на землю обрушивался очередной раскат грома.
Казалось, еще мгновенье, и невидимая стеклянная преграда не выдержит – вместе с очередным громовым ударом, осколками стекла и потоками ледяной воды сюда ворвется нечто могущественное и злобное, что беснуется уже который день за окнами.
В бассейне царил полумрак, светильники на стенах не горели, и все помещение освещалось только лампами подсветки, расположенными в воде, – казалось, что голубовато светилась, отбрасывая неровные блики на стены и потолок, сама водная гладь.
В самом центре мерцающего квадрата, широко раскинув руки, почти полностью покрытое водой, ничком плавало обнаженное мужское тело. Именно тело – даже мимолетного взгляда было достаточно: человек в воде мертв. Более того, смерть его не была естественной.
Лазурно-голубая вода бассейна вокруг тела приобрела багряный оттенок, вдоль борта тянулись, уродуя благородную мраморную поверхность, бурые, даже на вид вязкие лужицы.
– Ну вот, прямо черт за язык дернул – теперь не идет из головы. Как бы он там, правда, не утонул. Сколько же можно париться?
– По мне, так все равно – хоть парится, хоть тонет, лишь бы подольше не появлялся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22