— крикнул Коля.
Василий Георгиевич обернулся:
— Ну?
— Не надо отпускать старосту.
— Почему? Она действительно дочь Рогачева?
— Нет… Но…
Василий Георгиевич подошёл к Коле и сказал серьёзно:
— Коля, задерживая старосту, все мы рискуем жизнью. Если это действительно дочь Рогачева — ну что ж, мы не побоимся. Но если нет — девочке ничего не грозит, а мы рискуем напрасно. Посмотри на меня и скажи правду.
Коля поднял глаза. Фельдшер стоял красный, взволнованный, усы у него топорщились, и такое честное было у него лицо, что Коля вдруг решился:
— Она правду говорила. Генерал Рогачев — её отец.
Василий Георгиевич сразу стал очень деловит.
— Так, — сказал он. — Откуда это известно?
Коля рассказал про деда Ивана Игнатьевича, про человека, который пришёл в лесной дом, — словом, всё, что он знал сам. Фельдшер выслушал до конца, потом взял его за руку и молча повёл за собой.
Глава семнадцатая
Слышна артиллерия
Когда они вошли в избу, спор там несколько утих.
В углу, на высокой кровати, разметавшись, лежала Лена. Глаза у неё были открыты, но она никого не видела. Александра Петровна сидела возле неё на стуле и вязала чулок. Вдоль стен, на лавках, и на полу, сидело человек десять крестьян, почти сплошь старики и старухи.
Невысокий худой человек с тощей рыжей бородкой и блеклыми голубыми глазами сидел на стуле в углу. Фельдшер подошёл к Лене, пощупал пульс и потрогал голову.
— Вечером ещё банки поставьте, — сказал он Александре Петровне.
— Так что же, Василий Георгиевич, — жалобно сказал рыжий мужичок, — я поеду в село, а то как бы не вышло чего. Лошадку заложу и мигом съезжу. И все в порядке, мы не в ответе.
Фельдшер повернулся к седобородому деду с лысой, как колено, головой:
— Что, Иван Матвеевич, сегодня стрельбу слыхали?
— Слыхали, — ответил старик. — С утра как начало ухать!
— И думаешь, артиллерия?
— Артиллерия, — уверенно сказал старик.
— Значит, близко.
— Мальчишка мой приехал, — заговорила вдруг востроносая старушонка. — Говорит, по шоссе так и прут. И пушки, и танки, и чего только нет! Офицеры дамочек в машины подсаживают и пожалуйста — прямо на Берлин.
Рыжебородый по-бабьи приложил руку к щеке и застонал, как от зубной боли.
— Ой-ой-ой, — стонал он, — и что же это выйдет? Кому верить, кого слушать? Не донесёшь — плохо, а донесёшь — может, ещё хуже. — Он вдруг вскочил и быстро направился к выходу.
Пока он добежал до двери, оказалось, что перед дверью, заслоняя выход, уже сидит маленький старичок.
— Подожди, Афонькин, — сказал ласково старичок. — Может, ночью Красная Армия придёт, ты и вернуться не успеешь.
— Ой-ой-ой, — опять заскулил Афонькин, — братцы мои! Если б вы люди были, мы бы договориться могли. Я бы сейчас донёс, нам бы ничего и не было. А когда Красная Армия пришла бы, вы бы меня покрыли, и мне ничего бы не было. А, братцы мои? Как вы, а?.. — Он заискивающе посмотрел на мужиков, сидящих вокруг, и безнадёжно махнул рукой: — Донесёте, дьяволы! — плачущим голосом сказал он.
Мужики ухмыльнулись и отвели глаза в сторону.
— Да уж как сказать, — пожал плечами лысый старик, — если к слову придётся…
— Хорошо, — решительно сказал рыжебородый, — держите меня, не пускайте меня. Через три дня я должен списки в село доставить. Не доставлю — сразу за мной приедут. Вот тут мы и посмотрим, чья взяла.
— Да ведь как сказать, — опять ухмыльнулся лысый, — за три дня ты и в речке утонуть можешь и просто своей смертью помереть.
— А-а, — закричал рыжебородый, — убить хотите? Угрожаете? — Он весь дрожал, и бородка его тряслась. — Придут из комендатуры — покажут вам!
Тогда вдруг встал молчавший все время огромный старик с большой седой бородой. Молча подошёл он к окну и ударом руки распахнул его. Все смотрели на него и ждали, что он скажет. А он только поднял палец.
И в тишине стал отчётливо слышен далёкий гул артиллерийской пальбы. Старик посмотрел на рыжебородого и сказал:
— Слышишь, Афонькин?
Потом так же молча пошёл и сел на своё место в углу.
И снова раздались стоны и всхлипывания рыжебородого:
— Ой-ой-ой, что же делать? Донесёшь — плохо и не донесёшь — плохо. Как быть человеку, как быть?
Закрыв лицо руками, он в отчаянии раскачивался взад и вперёд.
— Тьфу, — сказал Василий Георгиевич, — пакость какая, честное слово! Выведите его, братцы, — тут больная лежит. Ей свежий воздух нужен.
Глава восемнадцатая
Фельдшер побеждает болезнь
День шёл за днём, а Лене не становилось лучше. То она металась на постели, кричала, звала Колю, отца, дедушку, жаловалась, что не может больше идти, то она успокаивалась, замолкала и лежала такая слабая и беспомощная, что даже Александра Петровна, видевшая на своём веку много тяжёлых больных, и та испуганно прислушивалась к её дыханию.
Василий Георгиевич часами просиживал у её постели. Он снова и снова щупал её пульс, пробовал рукой горячий лоб, хмурился, шевелил усами и чуть слышно, про себя, чертыхался.
Колю и Владика не пускали к Лене. Коля подолгу ходил вокруг дома, дежурил под дверью, стараясь расслышать каждый вздох Лены и каждое слово фельдшера. Когда его прогоняли, он пытался заглянуть в окно или, мрачный как туча, сидел на крылечке. Владику ни разу не удалось уговорить его сходить на озеро выкупаться или просто погулять по лесу.
— Не хочется, — отвечал Коля и отворачивался; даже на Владика ему не хотелось смотреть.
Владик привлекал на помощь фокстерьера и ворона. Ворон кричал: «Воронок, Воронуша!» — больше он ничего не умел говорить, фокстерьер служил, весело вскидывал кверху ухо и по команде тявкал. Коля сидел мрачный или улыбался такой невесёлой улыбкой, что даже фокстерьер смущался и отходил в сторону, понимая, что выступление его не имело успеха.
Иногда в самом разгаре упражнений фокстерьера и ворона Коля вдруг спрашивал:
— А твой отец лечил воспаление лёгких?
— Тысячу раз, — уверял Владик, — даже больше.
— А бывает, что… ну, что не удаётся вылечить?
— У отца не бывает. То есть бывает, конечно, но очень редко.
Коля отворачивался, но даже по спине видно было, какое у него скверное настроение.
— Да ты не волнуйся, — успокаивал его Владик. — Хочешь, спроси у ворона! Раньше воронов предсказателями считали.
Коля смотрел на ворона с сомнением, но всё-таки спрашивал:
— Ворон, ворон, скажи мне, выздоровеет Лена?
Ворон хитро косил глазами и говорил своё постоянное: «Воронок, Воронуша!»
— Это значит — выздоровеет! — говорил радостно Владик.
Но Коля с досадой отворачивался:
— Ничего это не значит. Дурак твой ворон. Болтает одно и то же.
Однажды ночью Александра Петровна постучала к фельдшеру в окно. Коля, который теперь не мог крепко спать, а только дремал, сразу вскочил. Фельдшер, натягивая сапоги, сердито посмотрел на него и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Василий Георгиевич обернулся:
— Ну?
— Не надо отпускать старосту.
— Почему? Она действительно дочь Рогачева?
— Нет… Но…
Василий Георгиевич подошёл к Коле и сказал серьёзно:
— Коля, задерживая старосту, все мы рискуем жизнью. Если это действительно дочь Рогачева — ну что ж, мы не побоимся. Но если нет — девочке ничего не грозит, а мы рискуем напрасно. Посмотри на меня и скажи правду.
Коля поднял глаза. Фельдшер стоял красный, взволнованный, усы у него топорщились, и такое честное было у него лицо, что Коля вдруг решился:
— Она правду говорила. Генерал Рогачев — её отец.
Василий Георгиевич сразу стал очень деловит.
— Так, — сказал он. — Откуда это известно?
Коля рассказал про деда Ивана Игнатьевича, про человека, который пришёл в лесной дом, — словом, всё, что он знал сам. Фельдшер выслушал до конца, потом взял его за руку и молча повёл за собой.
Глава семнадцатая
Слышна артиллерия
Когда они вошли в избу, спор там несколько утих.
В углу, на высокой кровати, разметавшись, лежала Лена. Глаза у неё были открыты, но она никого не видела. Александра Петровна сидела возле неё на стуле и вязала чулок. Вдоль стен, на лавках, и на полу, сидело человек десять крестьян, почти сплошь старики и старухи.
Невысокий худой человек с тощей рыжей бородкой и блеклыми голубыми глазами сидел на стуле в углу. Фельдшер подошёл к Лене, пощупал пульс и потрогал голову.
— Вечером ещё банки поставьте, — сказал он Александре Петровне.
— Так что же, Василий Георгиевич, — жалобно сказал рыжий мужичок, — я поеду в село, а то как бы не вышло чего. Лошадку заложу и мигом съезжу. И все в порядке, мы не в ответе.
Фельдшер повернулся к седобородому деду с лысой, как колено, головой:
— Что, Иван Матвеевич, сегодня стрельбу слыхали?
— Слыхали, — ответил старик. — С утра как начало ухать!
— И думаешь, артиллерия?
— Артиллерия, — уверенно сказал старик.
— Значит, близко.
— Мальчишка мой приехал, — заговорила вдруг востроносая старушонка. — Говорит, по шоссе так и прут. И пушки, и танки, и чего только нет! Офицеры дамочек в машины подсаживают и пожалуйста — прямо на Берлин.
Рыжебородый по-бабьи приложил руку к щеке и застонал, как от зубной боли.
— Ой-ой-ой, — стонал он, — и что же это выйдет? Кому верить, кого слушать? Не донесёшь — плохо, а донесёшь — может, ещё хуже. — Он вдруг вскочил и быстро направился к выходу.
Пока он добежал до двери, оказалось, что перед дверью, заслоняя выход, уже сидит маленький старичок.
— Подожди, Афонькин, — сказал ласково старичок. — Может, ночью Красная Армия придёт, ты и вернуться не успеешь.
— Ой-ой-ой, — опять заскулил Афонькин, — братцы мои! Если б вы люди были, мы бы договориться могли. Я бы сейчас донёс, нам бы ничего и не было. А когда Красная Армия пришла бы, вы бы меня покрыли, и мне ничего бы не было. А, братцы мои? Как вы, а?.. — Он заискивающе посмотрел на мужиков, сидящих вокруг, и безнадёжно махнул рукой: — Донесёте, дьяволы! — плачущим голосом сказал он.
Мужики ухмыльнулись и отвели глаза в сторону.
— Да уж как сказать, — пожал плечами лысый старик, — если к слову придётся…
— Хорошо, — решительно сказал рыжебородый, — держите меня, не пускайте меня. Через три дня я должен списки в село доставить. Не доставлю — сразу за мной приедут. Вот тут мы и посмотрим, чья взяла.
— Да ведь как сказать, — опять ухмыльнулся лысый, — за три дня ты и в речке утонуть можешь и просто своей смертью помереть.
— А-а, — закричал рыжебородый, — убить хотите? Угрожаете? — Он весь дрожал, и бородка его тряслась. — Придут из комендатуры — покажут вам!
Тогда вдруг встал молчавший все время огромный старик с большой седой бородой. Молча подошёл он к окну и ударом руки распахнул его. Все смотрели на него и ждали, что он скажет. А он только поднял палец.
И в тишине стал отчётливо слышен далёкий гул артиллерийской пальбы. Старик посмотрел на рыжебородого и сказал:
— Слышишь, Афонькин?
Потом так же молча пошёл и сел на своё место в углу.
И снова раздались стоны и всхлипывания рыжебородого:
— Ой-ой-ой, что же делать? Донесёшь — плохо и не донесёшь — плохо. Как быть человеку, как быть?
Закрыв лицо руками, он в отчаянии раскачивался взад и вперёд.
— Тьфу, — сказал Василий Георгиевич, — пакость какая, честное слово! Выведите его, братцы, — тут больная лежит. Ей свежий воздух нужен.
Глава восемнадцатая
Фельдшер побеждает болезнь
День шёл за днём, а Лене не становилось лучше. То она металась на постели, кричала, звала Колю, отца, дедушку, жаловалась, что не может больше идти, то она успокаивалась, замолкала и лежала такая слабая и беспомощная, что даже Александра Петровна, видевшая на своём веку много тяжёлых больных, и та испуганно прислушивалась к её дыханию.
Василий Георгиевич часами просиживал у её постели. Он снова и снова щупал её пульс, пробовал рукой горячий лоб, хмурился, шевелил усами и чуть слышно, про себя, чертыхался.
Колю и Владика не пускали к Лене. Коля подолгу ходил вокруг дома, дежурил под дверью, стараясь расслышать каждый вздох Лены и каждое слово фельдшера. Когда его прогоняли, он пытался заглянуть в окно или, мрачный как туча, сидел на крылечке. Владику ни разу не удалось уговорить его сходить на озеро выкупаться или просто погулять по лесу.
— Не хочется, — отвечал Коля и отворачивался; даже на Владика ему не хотелось смотреть.
Владик привлекал на помощь фокстерьера и ворона. Ворон кричал: «Воронок, Воронуша!» — больше он ничего не умел говорить, фокстерьер служил, весело вскидывал кверху ухо и по команде тявкал. Коля сидел мрачный или улыбался такой невесёлой улыбкой, что даже фокстерьер смущался и отходил в сторону, понимая, что выступление его не имело успеха.
Иногда в самом разгаре упражнений фокстерьера и ворона Коля вдруг спрашивал:
— А твой отец лечил воспаление лёгких?
— Тысячу раз, — уверял Владик, — даже больше.
— А бывает, что… ну, что не удаётся вылечить?
— У отца не бывает. То есть бывает, конечно, но очень редко.
Коля отворачивался, но даже по спине видно было, какое у него скверное настроение.
— Да ты не волнуйся, — успокаивал его Владик. — Хочешь, спроси у ворона! Раньше воронов предсказателями считали.
Коля смотрел на ворона с сомнением, но всё-таки спрашивал:
— Ворон, ворон, скажи мне, выздоровеет Лена?
Ворон хитро косил глазами и говорил своё постоянное: «Воронок, Воронуша!»
— Это значит — выздоровеет! — говорил радостно Владик.
Но Коля с досадой отворачивался:
— Ничего это не значит. Дурак твой ворон. Болтает одно и то же.
Однажды ночью Александра Петровна постучала к фельдшеру в окно. Коля, который теперь не мог крепко спать, а только дремал, сразу вскочил. Фельдшер, натягивая сапоги, сердито посмотрел на него и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28