Нет, кажется, ничего не могло случиться.
— Хорошо, — крикнул он, — посылайте собаку!
Василий Георгиевич скомандовал, и собака с письмам в зубах побежала к Коле. Фельдшер отошёл назад, и все четверо стояли неподвижно, не делая никаких попыток приблизиться. Коля взял письмо. Жук завилял обрубком хвоста и, подбежав к Лене, стал на задние лапы. Вспышка осветила улицу.
«Дорогой Коля, — было написано в письме, — человек, который, передаст тебе это письмо…»
Снова наступила темнота. Одно было несомненно: почерк был Ивана Игнатьевича. Снова вспышка.
«Однорукий, которого я велел тебе остерегаться…»
Снова темно. Хоть бы скорее вспышка!.. И снова свет.
«…не враг, а друг. Он должен доставить Лену туда же, куда должен доставить её и ты…»
Опять темнота, и опять вспышка.
«Доверься ему. Повторяю, он друг и послан друзьями. Твой дед».
И тогда Коля сел на крыльцо и заплакал. Он плакал, пока страшный человек, которого Коля так долго боялся, обнимал его единственной своей рукой, пока Владик и фельдшер хлопали его по плечу, пока кто-то, незнакомый Коле — он оказался потом агрономом Конушкиным, — торопил их, говоря, что на улице очень опасно и надо скорее спускаться в подвал. Он всхлипывал ещё и тогда, когда они сидели уже в подвале и пили чай, а Жук, виляя обрубком хвоста, радостно бросался то на него, то на Лену.
Глава двадцать четвёртая
Долгая ночь
Однорукий, которого звали Иван Тарасович Гуров, протянул Лене пакетик с сахаром и сказал, улыбаясь:
— Мне всё-таки удалось ещё раз угостить тебя. И, надеюсь, сейчас ты уже не убежишь.
Лена засмеялась, и все засмеялись тоже. Теперь, когда Коля знал, что Гуров совсем не враг и от него не надо спасаться, однорукий казался удивительно милым, приятным человеком. Раньше его лицо казалось Коле лукавым, а теперь, ничуть не изменившись, оно было весёлым и добрым.
Коле стало смешно. Он не удержался и сказал это Гурову. Все засмеялись снова, и Гуров смеялся громче всех.
Когда смех затих, Иван Тарасович начал рассказывать о том, как он искал Лену.
— Когда доктора Кречетова арестовали, сестра его разболтала в комендатуре, что дочь Рогачева живёт где-то в лесу, на одиноком хуторе, с учителем Соломиным. Надеялась ли она брата спасти или просто такая подлая женщина, этого я уж не знаю. Во всяком случае, доктора фашисты повесили, а дочерью Рогачева очень заинтересовались. Повсюду они искали вас, но найти не могли — очень уж вы уединённо жили. В запольской комендатуре работал курьером один глухой старичок. Его за глухоту и держали, считали, что он всё равно ничего не услышит, и разговаривали при нем совершенно свободно. На самом деле старик совсем не был глух, прекрасно слышал всё, что нужно, и постоянно сообщал командиру отряда важные новости. Передал он и рассказ старухи Кречетовой. Ещё раньше лётчики, прилетавшие с Большой земли, рассказывали, что семья Рогачева осталась в Запольске, но сведений о ней не было никаких, и все думали, что она погибла при бомбардировке. Теперь же, узнав точно, что дочь Рогачева жива, мы решили во что бы то ни стало её разыскать.
Гуров достал папироску и закурил. В подвале было светло и, в сущности говоря, уютно. Кроме Лены, Коли, Владика, Конушкина, Голубкова и Гурова, здесь были ещё добродушная старушка, которая разливала чай, и маленький мальчик, её внук, который спал так блаженно, как будто никакой войны и в помине нет. Ухала артиллерия, но к ней привыкли и не обращали на неё внимания. Иногда издалека доносился грохот танков, и тогда все замолкали и вслушивались. Но танки проходили, и разговор продолжался.
— Мы дали задание всем разведчикам расспрашивать о Соломине и выяснить, где он живёт, — рассказывал Гуров. — Долго мы не имели никаких известий и уже совсем потеряли надежду. Вдруг один паренёк вернулся с разведки и говорит: «Про Соломина ходит слух, что он живёт с внуком и внучкой на отдалённом хуторе и хутор этот находится там-то». Тогда командир отряда вызвал меня и велел мне пойти к Соломину, рассказать ему, кто я, и забрать девочку. «Тебе, — говорит, — с одной рукой в боях участвовать трудно, а тут ты доброе дело сделаешь. Когда к нам опять самолёт прилетит, мы на него девочку эту посадим. Все-таки боевому генералу такой ценнейший подарок».
Иван Тарасович погасил папироску, налил себе чаю и разгрыз кусок сахару.
Неожиданно где-то совсем недалеко забухали пушки. Это было гораздо ближе, чем раньше. Старушка испуганно посмотрела на Ивана Тарасовича.
— Ничего, бабушка, — объяснил Иван Тарасович, — вы не тревожьтесь. Это гитлеровская батарея, она немножечко постреляет и поедет дальше. Здесь у фашистов укреплений никаких нет. Это я вам могу точно сказать. Укрепления у них были километрах в пятидесяти отсюда. Теперь фашистам придётся отходить ещё километров на тридцать. Там они, наверное, попытаются задержаться на реке. А здесь, поскольку Запольск в стороне от шоссейной дороги и никак для обороны не приспособлен, я серьёзных боев не предвижу. Конечно, будут уличные стычки, может быть, несколько танков попробуют задержаться, но не думаю, чтобы могло случиться что-нибудь очень страшное.
— Ох, милый… — вздохнула старушка, — разве теперь поймёшь, где страшное, а где не страшное!
— Да, так вот, — продолжал Иван Тарасович, — отправился я к Соломину, ну и вы уже знаете, как он меня обманул. Вернулся с этого озера и говорю: «Вы меня обманули, но вы раскаетесь». Рассказал, кто я такой и зачем я Лену искал. Действительно, старик очень раскаивался. «Сам, — говорит, — не знаю, где их искать. Должно быть, они на пароходе поедут». От волнения он не предупредил меня, что велел вам остерегаться однорукого.
Когда пароход отошёл, а вы не вернулись, я сразу понял, в чём дело. Как я себя ругал! Я очень боялся, что вы попадётесь Кречетовой. Вы ведь не знали, что она вас выдала. Перехватить вас в дороге не удалось. Связаться со своими я не успел, а самому мне в городе приходилось вести себя очень осторожно — там меня многие знали: я лет десять работал в типографии.
Когда началась облава на детей, я понял, что ищут вас, но не знал, где вы прячетесь. Потом мне сообщили, что вам удалось уйти, и наши стали искать вас по всем дорогам, по всем деревням. Но вы как в воду канули.
А в это время и гитлеровцы взялись энергично за дело. Видимо, решили во что бы то ни стало, уходя, забрать с собою дочь Рогачева. Я очень за вас беспокоился. Да ещё начальник отряда устроил мне головомойку и очень меня пристыдил.
Решил я сам обойти близлежащие деревни. Во всех деревнях побывал, а до той, где вы жили, никак добраться не мог. Наконец отправился и туда. По дороге встречаю какого-то хитрого старичка с рыжей бородкой. Я его спрашиваю, как пройти. Он объясняет.
«А вы, — говорю, — не оттуда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Хорошо, — крикнул он, — посылайте собаку!
Василий Георгиевич скомандовал, и собака с письмам в зубах побежала к Коле. Фельдшер отошёл назад, и все четверо стояли неподвижно, не делая никаких попыток приблизиться. Коля взял письмо. Жук завилял обрубком хвоста и, подбежав к Лене, стал на задние лапы. Вспышка осветила улицу.
«Дорогой Коля, — было написано в письме, — человек, который, передаст тебе это письмо…»
Снова наступила темнота. Одно было несомненно: почерк был Ивана Игнатьевича. Снова вспышка.
«Однорукий, которого я велел тебе остерегаться…»
Снова темно. Хоть бы скорее вспышка!.. И снова свет.
«…не враг, а друг. Он должен доставить Лену туда же, куда должен доставить её и ты…»
Опять темнота, и опять вспышка.
«Доверься ему. Повторяю, он друг и послан друзьями. Твой дед».
И тогда Коля сел на крыльцо и заплакал. Он плакал, пока страшный человек, которого Коля так долго боялся, обнимал его единственной своей рукой, пока Владик и фельдшер хлопали его по плечу, пока кто-то, незнакомый Коле — он оказался потом агрономом Конушкиным, — торопил их, говоря, что на улице очень опасно и надо скорее спускаться в подвал. Он всхлипывал ещё и тогда, когда они сидели уже в подвале и пили чай, а Жук, виляя обрубком хвоста, радостно бросался то на него, то на Лену.
Глава двадцать четвёртая
Долгая ночь
Однорукий, которого звали Иван Тарасович Гуров, протянул Лене пакетик с сахаром и сказал, улыбаясь:
— Мне всё-таки удалось ещё раз угостить тебя. И, надеюсь, сейчас ты уже не убежишь.
Лена засмеялась, и все засмеялись тоже. Теперь, когда Коля знал, что Гуров совсем не враг и от него не надо спасаться, однорукий казался удивительно милым, приятным человеком. Раньше его лицо казалось Коле лукавым, а теперь, ничуть не изменившись, оно было весёлым и добрым.
Коле стало смешно. Он не удержался и сказал это Гурову. Все засмеялись снова, и Гуров смеялся громче всех.
Когда смех затих, Иван Тарасович начал рассказывать о том, как он искал Лену.
— Когда доктора Кречетова арестовали, сестра его разболтала в комендатуре, что дочь Рогачева живёт где-то в лесу, на одиноком хуторе, с учителем Соломиным. Надеялась ли она брата спасти или просто такая подлая женщина, этого я уж не знаю. Во всяком случае, доктора фашисты повесили, а дочерью Рогачева очень заинтересовались. Повсюду они искали вас, но найти не могли — очень уж вы уединённо жили. В запольской комендатуре работал курьером один глухой старичок. Его за глухоту и держали, считали, что он всё равно ничего не услышит, и разговаривали при нем совершенно свободно. На самом деле старик совсем не был глух, прекрасно слышал всё, что нужно, и постоянно сообщал командиру отряда важные новости. Передал он и рассказ старухи Кречетовой. Ещё раньше лётчики, прилетавшие с Большой земли, рассказывали, что семья Рогачева осталась в Запольске, но сведений о ней не было никаких, и все думали, что она погибла при бомбардировке. Теперь же, узнав точно, что дочь Рогачева жива, мы решили во что бы то ни стало её разыскать.
Гуров достал папироску и закурил. В подвале было светло и, в сущности говоря, уютно. Кроме Лены, Коли, Владика, Конушкина, Голубкова и Гурова, здесь были ещё добродушная старушка, которая разливала чай, и маленький мальчик, её внук, который спал так блаженно, как будто никакой войны и в помине нет. Ухала артиллерия, но к ней привыкли и не обращали на неё внимания. Иногда издалека доносился грохот танков, и тогда все замолкали и вслушивались. Но танки проходили, и разговор продолжался.
— Мы дали задание всем разведчикам расспрашивать о Соломине и выяснить, где он живёт, — рассказывал Гуров. — Долго мы не имели никаких известий и уже совсем потеряли надежду. Вдруг один паренёк вернулся с разведки и говорит: «Про Соломина ходит слух, что он живёт с внуком и внучкой на отдалённом хуторе и хутор этот находится там-то». Тогда командир отряда вызвал меня и велел мне пойти к Соломину, рассказать ему, кто я, и забрать девочку. «Тебе, — говорит, — с одной рукой в боях участвовать трудно, а тут ты доброе дело сделаешь. Когда к нам опять самолёт прилетит, мы на него девочку эту посадим. Все-таки боевому генералу такой ценнейший подарок».
Иван Тарасович погасил папироску, налил себе чаю и разгрыз кусок сахару.
Неожиданно где-то совсем недалеко забухали пушки. Это было гораздо ближе, чем раньше. Старушка испуганно посмотрела на Ивана Тарасовича.
— Ничего, бабушка, — объяснил Иван Тарасович, — вы не тревожьтесь. Это гитлеровская батарея, она немножечко постреляет и поедет дальше. Здесь у фашистов укреплений никаких нет. Это я вам могу точно сказать. Укрепления у них были километрах в пятидесяти отсюда. Теперь фашистам придётся отходить ещё километров на тридцать. Там они, наверное, попытаются задержаться на реке. А здесь, поскольку Запольск в стороне от шоссейной дороги и никак для обороны не приспособлен, я серьёзных боев не предвижу. Конечно, будут уличные стычки, может быть, несколько танков попробуют задержаться, но не думаю, чтобы могло случиться что-нибудь очень страшное.
— Ох, милый… — вздохнула старушка, — разве теперь поймёшь, где страшное, а где не страшное!
— Да, так вот, — продолжал Иван Тарасович, — отправился я к Соломину, ну и вы уже знаете, как он меня обманул. Вернулся с этого озера и говорю: «Вы меня обманули, но вы раскаетесь». Рассказал, кто я такой и зачем я Лену искал. Действительно, старик очень раскаивался. «Сам, — говорит, — не знаю, где их искать. Должно быть, они на пароходе поедут». От волнения он не предупредил меня, что велел вам остерегаться однорукого.
Когда пароход отошёл, а вы не вернулись, я сразу понял, в чём дело. Как я себя ругал! Я очень боялся, что вы попадётесь Кречетовой. Вы ведь не знали, что она вас выдала. Перехватить вас в дороге не удалось. Связаться со своими я не успел, а самому мне в городе приходилось вести себя очень осторожно — там меня многие знали: я лет десять работал в типографии.
Когда началась облава на детей, я понял, что ищут вас, но не знал, где вы прячетесь. Потом мне сообщили, что вам удалось уйти, и наши стали искать вас по всем дорогам, по всем деревням. Но вы как в воду канули.
А в это время и гитлеровцы взялись энергично за дело. Видимо, решили во что бы то ни стало, уходя, забрать с собою дочь Рогачева. Я очень за вас беспокоился. Да ещё начальник отряда устроил мне головомойку и очень меня пристыдил.
Решил я сам обойти близлежащие деревни. Во всех деревнях побывал, а до той, где вы жили, никак добраться не мог. Наконец отправился и туда. По дороге встречаю какого-то хитрого старичка с рыжей бородкой. Я его спрашиваю, как пройти. Он объясняет.
«А вы, — говорю, — не оттуда?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28