Я слонялся по театру – на меня никто не обращал внимания, – дружил с электротехником Левкой, который посвящал меня во все политические новости вне театра и интимные подробности жизни в стенах театра. Я убедился, что отец не знает и одной десятой того, что знаем мы с Левкой. Впрочем, его не интересовало ничто, кроме желания сохранить помещение и не дать погибнуть артистам и декорациям.
В театре играли, репетировали, влюблялись, изменяли, готовили еду, воспитывали детей, сушили пеленки…
А потом все вдруг разом кончилось. На город наступали немцы. Затем «союзники». Затем просто бандиты. Под ударами превосходящих сил красные принуждены были сдать город и уйти к северу. Исчезли покровители театра. Ускакали на конях мои друзья – кавалеристы губвоенкома. Ушли с красными рабочие сцены и мой приятель Левка-электротехник. Город переходил из рук в руки. Три дня в городе вообще было безвластие.
Затем к театру прискакали офицеры в погонах и по всей форме приказали артистам, живущим в театре, приветствовать главнокомандующего добровольческой белой армией генерал-лейтенанта Антона Ивановича Деникина. Всем актерам в костюмах, с цветами встречать «освободителей»!
Измученные от частых перемен, от страха и голода актеры напялили на себя боярские костюмы, бросили на борта грузовика ковры из «Жрицы огня», взяли в руки цветы и приготовились ехать навстречу победителям. Тут же на грузовике были укротитель, его жена и медведи с бумажными розами на ошейниках. Среди артистов была и моя мама в белом сарафане и в рогатой кике с окатным жемчугом из «Царской невесты». А перед грузовиком гарцевал на сером коне герой-любовник драматической труппы, прославленный Вячеслав Визенталь-Татьянин, любимец публики, исполнитель Кина, Паратова, Белугина, Париса, «русский Тальма». На Визентале была поддевка с серой смушковой отделкой, капитанская фуражка, лаковые сапоги и на груди белая гвоздика. Пока артисты располагались в кузове грузовика, Визенталь подтянул меня на седло, посадил впереди себя, и мы совершили круг по двору перед театром.
– Живем, Володя! – крикнул Визенталь моему отцу и поднял в воздух серебряный стек.
– Махай, махай, великий Тальма, мечом картонным, – процитировал отец и, обратив весь свой гнев на меня, заорал: – Слезай, выродок, на землю! Еще обкакаешь лошадь!
От обиды и позора обливаясь слезами, я, спешенный, побежал домой, а процессия отправилась к вокзалу встречать Деникина.
Следом за мной, ни на кого не глядя, в администраторскую вошел отец и там сидел молча, время от времени разводя руками.
А у меня от слез, обиды и внезапного охлаждения на ветру начался коклюш или приступ астмы. Я задыхался. Я кашлял так страшно, что старая гитара на стене стонала и грозила свалиться мне на голову.
Потом вернулась мама. В городе шли аресты. На окраинах начались легкие еврейские погромы. Тюрьмы ломились от арестованных комиссаров и им сочувствующих. На паровозном заводе расстреливали главарей забастовки. К отцу прискакал адъютант коменданта города генерала Май-Маевского, бывший оперный певец и товарищ папы по Петербургскому Народному дому, баритон Бурлецкий. Теперь он сделал огромную военную карьеру, неизвестно каким образом.
– Володя! – обратился он к отцу. – Сегодня в вашем театре банкет в честь генерала Деникина и доблестных союзников. Прошу тебя – позаботься, чтоб это выглядело достойно. Сейчас в Коммерческий клуб свозят продукты, поваров и лакеев из всех гостиниц. После банкета будет концерт. Лучшие силы! Два оркестра: духовой и симфонический.
– Кто будет платить? – заинтересовался отец. – У нас товарищество на паях. Мы ни от кого не получаем жалованья. Аксарин в Одессе. Антреприза распалась. У нас сорок оперных певцов, хор и оркестр. Полгода мы голодаем. Большевики нам хоть давали пайки. А как нас собирается оплачивать Деникин?
– Ты сошел с ума, Володя! Разве сейчас время говорить об этом! Сейчас, когда вся Россия охвачена…
– Искусство аполитично, – сказал отец.
Бурлецкий не стал с ним больше разговаривать и ускакал дальше.
Вечером в длинном зрительном зале были поставлены столы.
Чихая и кашляя, я забрался в мастерскую к Максу и Юзефе и вместе с ними смотрел с галерки на торжество. В центре восседал Деникин. Рядом с ним генералы-союзники. Оркестры играли гимны, хлопали пробки от шампанского, кричали «ура», горела большая люстра. Визенталь-Татьянин читал стихи Пушкина и свои собственные.
Отец в черном смокинге с крахмальной грудью стоял у входа в зал, ожидая конца пиршества. И дождался. Улучив момент, подошел к генералу Май-Маевскому, распорядителю торжества и военному коменданту города, и ласково спросил:
– Как вы думаете, генерал, кто будет платить артистам? Месяц мы не играем вообще. В городе сменилась власть, объявлено военное положение, в театре происходят банкеты, а мы лишены возможности зарабатывать на пропитание. Вы можете устраивать ваши пиры где угодно, а артисты могут играть только в театре. Вот вы говорите, что заботитесь о народе, но ведь артисты – это тоже народ. И нам совершенно безразлично, какова политическая погода на дворе, потому что ни для кого не секрет, что искусство апо…
Он не закончил фразы. Генерал отошел от отца, кратко бросив своему адъютанту, полковнику Бурлецкому:
– В комендатуру.
Бурлецкий подмигнул двум младшим офицерам, и те поманили отца в сторонку. Затем схватили его за атласные отвороты смокинга, вывели во двор, впихнули в закрытую машину и повезли в комендатуру. Там его втолкнули в какую-то низенькую комнату и заперли на замок.
По городу распространился слух, что председатель товарищества артистов оскорбил самого Деникина и ему грозит смертная казнь.
Делегация уцелевших старшин Коммерческого клуба в составе присяжного поверенного Шведова, представителя фирмы «Ралле и Ко», профессора Голубца и известнейшего режиссера и хозяина драматического театра Николая Николаевича Синельникова отправилась к коменданту города.
Комендант их принял сухо.
– Нет, нет и нет, господа! – так, говорят, ответил генерал Май-Маевский старшинам Коммерческого клуба.
Он был возмущен бестактностью этого капельмейстера. Он не был согласен с тем, что искусство аполитично, и потребовал, чтоб наглеца судил военный трибунал, а большевистская сволочь поняла, что напрасно подняла голову.
Повздыхав, но в общем примирившись с решением коменданта, делегация удалилась. Делегаты пришли в театр и посоветовали маме пасть к ногам Деникина и просить о помиловании.
Мама села писать прошение.
У меня коклюш осложнился свинкой, ящуром и корью, что и констатировал профессор Гаркави.
А в это самое время сидевший в комендатуре и ожидавший казни отец подошел к окну, обнаружил, что оно не закрыто и находится на уровне земли в полуподвале, за окном ночь, мелкий дождь и никого нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
В театре играли, репетировали, влюблялись, изменяли, готовили еду, воспитывали детей, сушили пеленки…
А потом все вдруг разом кончилось. На город наступали немцы. Затем «союзники». Затем просто бандиты. Под ударами превосходящих сил красные принуждены были сдать город и уйти к северу. Исчезли покровители театра. Ускакали на конях мои друзья – кавалеристы губвоенкома. Ушли с красными рабочие сцены и мой приятель Левка-электротехник. Город переходил из рук в руки. Три дня в городе вообще было безвластие.
Затем к театру прискакали офицеры в погонах и по всей форме приказали артистам, живущим в театре, приветствовать главнокомандующего добровольческой белой армией генерал-лейтенанта Антона Ивановича Деникина. Всем актерам в костюмах, с цветами встречать «освободителей»!
Измученные от частых перемен, от страха и голода актеры напялили на себя боярские костюмы, бросили на борта грузовика ковры из «Жрицы огня», взяли в руки цветы и приготовились ехать навстречу победителям. Тут же на грузовике были укротитель, его жена и медведи с бумажными розами на ошейниках. Среди артистов была и моя мама в белом сарафане и в рогатой кике с окатным жемчугом из «Царской невесты». А перед грузовиком гарцевал на сером коне герой-любовник драматической труппы, прославленный Вячеслав Визенталь-Татьянин, любимец публики, исполнитель Кина, Паратова, Белугина, Париса, «русский Тальма». На Визентале была поддевка с серой смушковой отделкой, капитанская фуражка, лаковые сапоги и на груди белая гвоздика. Пока артисты располагались в кузове грузовика, Визенталь подтянул меня на седло, посадил впереди себя, и мы совершили круг по двору перед театром.
– Живем, Володя! – крикнул Визенталь моему отцу и поднял в воздух серебряный стек.
– Махай, махай, великий Тальма, мечом картонным, – процитировал отец и, обратив весь свой гнев на меня, заорал: – Слезай, выродок, на землю! Еще обкакаешь лошадь!
От обиды и позора обливаясь слезами, я, спешенный, побежал домой, а процессия отправилась к вокзалу встречать Деникина.
Следом за мной, ни на кого не глядя, в администраторскую вошел отец и там сидел молча, время от времени разводя руками.
А у меня от слез, обиды и внезапного охлаждения на ветру начался коклюш или приступ астмы. Я задыхался. Я кашлял так страшно, что старая гитара на стене стонала и грозила свалиться мне на голову.
Потом вернулась мама. В городе шли аресты. На окраинах начались легкие еврейские погромы. Тюрьмы ломились от арестованных комиссаров и им сочувствующих. На паровозном заводе расстреливали главарей забастовки. К отцу прискакал адъютант коменданта города генерала Май-Маевского, бывший оперный певец и товарищ папы по Петербургскому Народному дому, баритон Бурлецкий. Теперь он сделал огромную военную карьеру, неизвестно каким образом.
– Володя! – обратился он к отцу. – Сегодня в вашем театре банкет в честь генерала Деникина и доблестных союзников. Прошу тебя – позаботься, чтоб это выглядело достойно. Сейчас в Коммерческий клуб свозят продукты, поваров и лакеев из всех гостиниц. После банкета будет концерт. Лучшие силы! Два оркестра: духовой и симфонический.
– Кто будет платить? – заинтересовался отец. – У нас товарищество на паях. Мы ни от кого не получаем жалованья. Аксарин в Одессе. Антреприза распалась. У нас сорок оперных певцов, хор и оркестр. Полгода мы голодаем. Большевики нам хоть давали пайки. А как нас собирается оплачивать Деникин?
– Ты сошел с ума, Володя! Разве сейчас время говорить об этом! Сейчас, когда вся Россия охвачена…
– Искусство аполитично, – сказал отец.
Бурлецкий не стал с ним больше разговаривать и ускакал дальше.
Вечером в длинном зрительном зале были поставлены столы.
Чихая и кашляя, я забрался в мастерскую к Максу и Юзефе и вместе с ними смотрел с галерки на торжество. В центре восседал Деникин. Рядом с ним генералы-союзники. Оркестры играли гимны, хлопали пробки от шампанского, кричали «ура», горела большая люстра. Визенталь-Татьянин читал стихи Пушкина и свои собственные.
Отец в черном смокинге с крахмальной грудью стоял у входа в зал, ожидая конца пиршества. И дождался. Улучив момент, подошел к генералу Май-Маевскому, распорядителю торжества и военному коменданту города, и ласково спросил:
– Как вы думаете, генерал, кто будет платить артистам? Месяц мы не играем вообще. В городе сменилась власть, объявлено военное положение, в театре происходят банкеты, а мы лишены возможности зарабатывать на пропитание. Вы можете устраивать ваши пиры где угодно, а артисты могут играть только в театре. Вот вы говорите, что заботитесь о народе, но ведь артисты – это тоже народ. И нам совершенно безразлично, какова политическая погода на дворе, потому что ни для кого не секрет, что искусство апо…
Он не закончил фразы. Генерал отошел от отца, кратко бросив своему адъютанту, полковнику Бурлецкому:
– В комендатуру.
Бурлецкий подмигнул двум младшим офицерам, и те поманили отца в сторонку. Затем схватили его за атласные отвороты смокинга, вывели во двор, впихнули в закрытую машину и повезли в комендатуру. Там его втолкнули в какую-то низенькую комнату и заперли на замок.
По городу распространился слух, что председатель товарищества артистов оскорбил самого Деникина и ему грозит смертная казнь.
Делегация уцелевших старшин Коммерческого клуба в составе присяжного поверенного Шведова, представителя фирмы «Ралле и Ко», профессора Голубца и известнейшего режиссера и хозяина драматического театра Николая Николаевича Синельникова отправилась к коменданту города.
Комендант их принял сухо.
– Нет, нет и нет, господа! – так, говорят, ответил генерал Май-Маевский старшинам Коммерческого клуба.
Он был возмущен бестактностью этого капельмейстера. Он не был согласен с тем, что искусство аполитично, и потребовал, чтоб наглеца судил военный трибунал, а большевистская сволочь поняла, что напрасно подняла голову.
Повздыхав, но в общем примирившись с решением коменданта, делегация удалилась. Делегаты пришли в театр и посоветовали маме пасть к ногам Деникина и просить о помиловании.
Мама села писать прошение.
У меня коклюш осложнился свинкой, ящуром и корью, что и констатировал профессор Гаркави.
А в это самое время сидевший в комендатуре и ожидавший казни отец подошел к окну, обнаружил, что оно не закрыто и находится на уровне земли в полуподвале, за окном ночь, мелкий дождь и никого нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60