И наконец произошло главное событие – в Турции вышло ПОЛНОЕ СОБРАНИЕ ЕГО СОЧИНЕНИИ на родном языке. Он признан великим национальным поэтом, гордостью мировой поэзии. В Соединенных Штатах вышла антология «ДЕСЯТЬ ВЕЛИКИХ ПОЭТОВ МИРА». Среди них Назым Хикмет, мой Нун Ха. У нас в серии «Жизнь замечательных людей» вышла книга Радия Фиша, в которой публикуются и мои воспоминания о нем. Сегодня имя Назыма Хикмета известно во всех уголках мира. Имя это зовет на подвиги во имя СВОБОДЫ, призывает к любви и нежности, верности и дружбе…
Когда мы познакомились и Экк прогнал меня со сцены за то, что я не умел стонать, Назым сказал:
– Почему ты, брат, не можешь стонать? Смешной человек!
Теперь я уже научился. И когда вспоминаю, как рано ушел от нас Нун Ха, я, когда меня никто не слышит, начинаю стонать. От боли. От обиды. А потом перечитываю «Романтику»… И вспоминаю. И счастлив, что знал его. Счастлив, что он был.
Мудрец


Мы сделали из этой сказки музыкальную комедию, понятную даже самому взрослому зрителю.
Е. Шварц. «Золушка»

Мудрых людей я знал много. Мудреца – только одного, Евгения Шварца.
На Невском меня остановил молодой критик:
– Почему вы не у Евгения Львовича? Он ведь знает, что вы в Ленинграде. И он огорчен, что вы к нему не заехали.
Я был в Ленинграде только один день, проездом из Кронштадта. Ночью должен уехать в Москву и встречать новый, тысяча девятьсот пятьдесят восьмой год дома.
Бросил все дела, подошел к телефону-автомату и через час сидел уже у Шварца. Пробыл у него весь вечер и от него поехал на вокзал.
Он полулежал в подушках. Непривычно бледен. Нашей встрече был рад. Интересовался новостями. Шутил… Однако было что-то такое, от чего замирало сердце. Ощущение, что это наша последняя встреча, что я его никогда уже не увижу…
Ему было запрещено двигаться, делать резкие движения. На столике лекарства. Встревоженные глаза жены. И что-то совсем новое в его лице. Отрешенность? Нет, нисколько! Живая, как всегда, заинтересованность. – Откуда ты? Почему раньше не заехал? Как у тебя прошла премьера? Опять связался с моряками? Вчера у меня был Шура Крон. Ты прочел моего «Дон Кихота»?
Это была последняя работа Шварца.
«Дон Кихот» Сервантеса – любимая книга Шварца. Он читал ее, перечитывал, не уставал восхищаться и друзьям показывал отдельные места, отчеркнутые им.
Перед ним стояла труднейшая задача: по классическому роману, который сотни раз инсценировался и экранизировался, создать свое, оригинальное произведение, заново раскрывающее красоту творения бессмертного испанца, не повторяющее приемов предшественников – инсценировщиков и экранизаторов. Воссоздать Дон Кихота так, чтобы он стал «понятен даже самому взрослому зрителю».
И он написал такое произведение. Уже после смерти Шварца кинофильм с триумфом обошел все экраны мира, получил множество премий и восторженных газетных статей…
Но мне все же кажется – да простят меня те, кто увидит в этих словах хоть малейшую обиду, ей-ей, я не хочу никого обижать, – мне кажется, что сценарий лучше фильма. Читать этот сценарий, так же как и все произведения Шварца, – наслаждение. Какое мужество, смелость, глубина мысли. Как верно понят замысел великого романа и как просто и удивительно передан он нам через сотни лет. Как много мыслей вызывает этот сценарий о рыцаре печального образа, рассчитанный на представление в кино. Какие новые, великолепные сцены, не написанные Сервантесом, а дописанные за него Шварцем.
Дважды доблестный рыцарь убегает из своего уютного домика в Ламанче. Дважды его ловят и водворяют назад. В первый раз привозят домой в деревянной клетке. Рыцарь примирился с тем, что он не Дон Кихот, а просто Алонсо Кехано. Он будет жить дома, с племянницей и экономкой, с цирюльником и обывателями Ламан-чи, романов читать больше не станет. Но ночью в спальню к нему приходят вместе с шумом ветра и шелестом ветвей за окном голоса людей.
«Рыцарь приподнимается на локте.
– Кто это?
– Бедный старик, которого выгнали из дому за долги. Я сплю сегодня в собачьей конуре! Я маленький, ссохся от старости, как ребенок. И некому вступиться за меня.
Стон.
Дон Кихот. Кто это плачет?
– Рыцарь, рыцарь! Мой жених поехал покупать обручальные кольца, а старый сводник ломает замок в моей комнате. Меня продадут, рыцарь, рыцарь!
Дон Кихот садится на постели.
Детские голоса:
– Рыцарь, рыцарь, пас продали людоеду! Мы такие худые, что он не ест нас, а заставляет работать. Мы и ткем на него, и прядем на него. А плата одна: «Ладно уж, сегодня не съем, живите до завтра». Рыцарь, спаси!
Дон Кихот вскакивает.
Звон цепей.
Глухие, низкие голоса:
– У нас нет слов. Мы невинно заключенные. Напоминаем тебе, свободному, – мы в оковах!
Звон цепей.
– Слышишь? Ты свободен, мы в оковах!
Звон цепей.
– Ты свободен, мы в оковах!
Дон Кихот роется под тюфяком. Достает связку ключей. Открывает сундук в углу. Там блестят его рыцарские доспехи. Рассветает. Дон Кихот в полном рыцарском вооружении стоит у окна».
Дон Кихот снова пускается в путь. Освобождать заключенных, защищать обездоленных, возвышать униженных, мстить за оскорбленных.
Дон Кихот продолжает свой путь.
«Дон Кихот» Шварца – единственное его произведение с грустным концом. Утомленный бесплодными подвигами, лишенный возможности защищать людей, рыцарь, у которого отняли право даже фантазировать, умирает.
До этого в финалах шварцевских пьес падали от руки героя только злодеи. На этот раз умирает герой…
– Нет, Женя, я не читал еще твоего сценария. Дай мне его с собой в Москву.
– У меня нет сейчас свободного экземпляра. Но в следующий раз, когда приедешь в Ленинград, я тебе его дам обязательно. В следующий раз… А пока, хочешь, возьми на память «Медведя». Катя, дай из стола пьесу.
Жена подала ему рукописный экземпляр. Там были оторваны две первые страницы. Он взял две чистые и написал на первой: «Евгений Шварц. МЕДВЕДЬ. Сказка в трех действиях». На второй – список действующих лиц. У него очень дрожали руки. Всегда, сколько я его знал, у него дрожали руки. Мы острили: до первой рюмки. Но и после первой они у него все равно дрожали.
– А «на память»? – спросил я.
– Не надо. Раз от руки, и так понятно, что на память.
…За четырнадцать месяцев до этого мы справляли его шестидесятилетие. Каверин, Казакевич, Николай Чуковский и я специально приехали для этого из Москвы.
В Доме писателей имени Маяковского состоялся юбилейный вечер.
Мы приветствовали юбиляра. Шли отрывки из его пьес. Потом он говорил ответное слово. Я так волновался после своей поздравительной речи, что плохо запомнил, что говорил Шварц. Помню только, что было что-то очень хорошее, доброе, благородное. Может быть, велась стенограмма?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60