Монахиня заглянула в текст сочинения.
- Вот послушайте: "А в этом храме должно быть сорок скамеек, пять конфессионалов, две часовни, одна купель, один длинный ковер посредине и два коротких по краям, хоры с большим органом и два амвона…"
- Пожалуйста! - Монахиня гневно бросила лист бумаги, смяв его. - Вот вам пример, до чего доходит дело, когда "рыцарь господа Христа" не умеет вложить душу в свое творение. Там, где в труд должна быть вложена вся душа, преисполненная любви к господу Иисусу, там мы наглядно видим вместо этого не живых людей, а каких-то могильщиков, равнодушно выполняющих свои обязанности…
Сестра Модеста хлопнула линейкой по спине одну из младших воспитанниц, беспокойно вертевшуюся на своем месте, и продолжала дальше:
- Если бы вы больше работали над своим характером, берегли собственное достоинство, которое церковь велит нам высоко ценить, тогда и ваши сочинения выглядели бы иначе. Хотела бы я знать, - обратилась она к Зоське, - и что это тебе ударило в голову с теми двумя амвонами? Где же ты такое видела? Разве в каком-нибудь костеле есть два амвона?
Зоська ненадолго задумалась, а потом тяжело вздохнула.
- Значит, сестра видит, что я не списывала всё целиком с нашего костела, потому что в нем лишь один амвон…
- У меня нет твоего сочинения, Наталья, - сказала сестра Модеста, отправив и Зоську для покаянной молитвы в часовню. - Ты, видимо, не отдала его мне или вовсе не писала.
- Нет, написала! Гелька видела, как я его отдавала. Может быть, сестра потеряла…
- Во всяком случае посмотри в своем ранце: не засунула ли ты его случайно в какую-нибудь тетрадь.
Из всего этого я сделала вывод: сестра Модеста совсем не уверена в том, что она не потеряла моего сочинения.
В воскресенье наша швейная мастерская, торжественно убранная еловыми ветками и эмблемами братства, заполнилась молодежью из "Евхаристичной Круцьяты" в возрасте не старше восемнадцати лет. Одетые в свои праздничные платьица, со значками "Круцьяты" на груди, мы стояли рядами вдоль стены, каждая с "Заступником" в руке. Напротив нас полукругом расселись на стульях монахини. Матушка-настоятельница удобно расположилась в кресле, возле нее восседал ксендз-катехета. Перед ним лежала на столе пачка "Заступников", а рядом - наши сочинения, еще вчера принесенные сюда сестрой Модестой.
После исполнения гимна и чтения молитв ксендз-катехета открыл собрание.
- Дорогие рыцари, - обратился он к нам, - вы знаете из "Заступника" темы последнего конкурса, поэтому я не буду повторять их вам. Вместо этого я хотел бы, чтобы присутствующие здесь рыцари господа Христа, а мои ученики, прослушали прекрасное сочинение одной из воспитанниц, которое сестра-опекунша признала наилучшим и достойным подражания. Прочитаем мы его сейчас коллективно, а затем отошлем сочинение в редакцию "Заступника" и будем надеяться, что его опубликуют на страницах журнала.
Ксендз-катехета протянул руку к лежавшему на самом верху листку бумаги, взял его и начал медленно, торжественно читать:
- "О чем просила бы я матерь божию, если бы повстречала ее в лесу?
Если бы я встретила матерь божию в лесу, то прежде всего сказала бы ей, что наш сиротский приют вместе с сестрой Модестой является местом еще худшим, чем ад…"
Смутившийся ксендз-катехета прервал чтение, покраснел и бросил озадаченный взгляд на окаменевших монахинь. Сестра Модеста побелела, как снег.
Ксендз-катехета вздохнул, сложил листок бумаги пополам и, оперев голову на руку, задумался. "Рыцари" с открытыми от удивления ртами уставились на него.
- Ну, так, - сказал он наконец, пробуждаясь от задумчивости, - Кто-то подстроил нам тут скверную шутку, однако мы не будем на этом останавливаться и последуем дальше, согласно распорядку дня нашего собрания… Дорогая евхаристичная молодежь! Приближается рождественский пост. Для того, чтобы должным образом почтить это славное событие, каждый рыцарь должен объявить о своей маленькой жертве. Вы по очереди будете сообщать мне о своих жертвах, а я всё это запишу. Итак, начинаем. Первыми пусть идут мальчики.
"Рыцари" выходили один за другим и, тараща на ксендза глаза, громко выстреливали фразы:
- Шестьдесят шесть четок!
- А я, проше ксендза, прочитаю восемьдесят четок!
- А я - сто! Сто, проше ксендза!
- Столько не прочтешь, - останавливал ксендз-катехета особенно распалившихся. - Запишем: трое. Прочитаешь трое четок?
- Прочитаю сто! Ей-богу, - сто!
Затем подходили к столу девчата и, опустив глаза, сообщали о своих пожертвованиях. Целина превзошла всех: она объявила о двух днях строгого поста и двадцати четырех часах беспрерывных молитв.
- Подумай о себе, дорогое дитя, - забеспокоился ксендз. - Твое пожертвование прекрасно, однако оно может оказаться слишком тяжелым для тебя, не так ли?
Целина мило улыбнулась, желая показать этим ксендзу, что, мол, терновый венец не может быть тяжелым для ее головы.
По окончании собрания, которое на этот раз было необычно коротким, сестра Модеста тотчас же сорвалась со стула и быстрыми шагами вышла из мастерской.
Мальчики - "рыцари господа Христа", расшаркавшись перед ксендзом, побежали к калитке, ведущей из монастыря на улицу.
Когда последний гость покинул нашу обитель, в помещение, где возбужденные воспитанницы обменивались самыми различными предположениями о виновнице неожиданного происшествия, вошла матушка-настоятельница. Она прикрыла за собой дверь и стала посередине комнаты.
- Я не спрашиваю, кто из вас сделал эту мерзость. Зло, даже очень глубоко запрятанное, всё равно выдаст само себя. Так уж устроено богом, и ничье коварство не сможет этого изменить. С сегодняшнего дня все, за исключением Целины, будете читать покаянные молитвы в часовне. Ежедневно вместо рекреации назначаю вам час тайной молитвы. Вы все виноваты в содеянном, поскольку не захотели облагораживающе воздействовать на ту, которая сотворила зло и которая укрывается среди вас. Поэтому ни одна из вас не может быть освобождена от покаяния.
И, направляясь уже к двери, она добавила:
- А Наталья пусть пойдет со мной.
И вот в пустом помещении белошвейной мастерской мы стоим друг против друга. Теперь я имею возможность хорошенько всмотреться в то лицо, которое я так обожала и которое видела обычно лишь издалека. Как ни странно, но вблизи оно почему-то теряло всё свое таинственное обаяние: отекшая кожа, влажные губы и синяки под глазами скорее отталкивали, чем привлекали. Глаза ее были совершенно мутны и холодны, взгляд их рассеян.
- Сестра Модеста говорит, что это ты вытащила сочинение Целины и подложила на его место свое.
- Нет, это не я.
- Перестань лгать. Мы всё равно доберемся до истины.
Она поддела меня ладонью под подбородок и, с силой давя на него, вынудила откинуть назад голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73