Как могут два плода одного семени быть такими разными?
Больше они не разговаривали. Дома их ждала мать, бабушка, брат Джеймс. Лена отослали в свою комнату, где он прильнул к двери, чтобы слышать рассказ отца. Внезапно до него донесся голос бабушки, дрожащий от негодования:
– Ты – трус и глупец. Все вы трусы и глупцы. Попробуйте сломить этого ребенка! Вам никогда не удастся сделать это! Вы никогда не научите его бояться знаний и правды.
Лен улыбнулся. «Спасибо, бабушка, – подумал он. – Я запомню».
Ночью, когда все в доме крепко спали, Лен перекинул через плечи связанные сапоги и вылез через окно на крышу летней кухни, оттуда – на ветку персика, затем спустился на землю. Крадучись, он миновал двор, пересек дорогу и только там натянул сапоги, а затем быстро зашагал через поле. Впереди неясно вырисовывался в темноте лес. Лен ни разу не оглянулся.
В лесу было темно, страшно и одиноко. Он вышел на поляну и присел на знакомую корягу, где так часто сидел когда-то, прислушиваясь к ночному концерту лягушек и спокойному журчанию Пиматаннинга. Мир казался необъятным.
На юго-востоке показалась светлая полоска, сначала грязно-серая, затем серебряная. Лен ждал.
«Нет, Исо не придет, он побоится, и я пойду один», – думал Лен, и от этих мыслей становилось как-то не по себе. Лен поднялся, прислушался и увидел тонкий краешек луны. Предательский голос нашептывал: «Ты можешь еще вернуться, влезть обратно в окно, и никто ничего не узнает». Лен изо всех сил вцепился в корягу, стараясь преодолеть эту слабость.
В темноте послышался шорох, и на поляну вышел Исо. Некоторое время они пристально смотрели друг на друга, словно ночные совы, ослепленные ярким светом, затем схватили друг друга за руки и рассмеялись.
– Публично высечь! – повторял Исо. – Публично высечь! Черта с два!
– Мы пойдем вниз по реке, по течению, – сказал Лен. – Пока не отыщем лодку.
– А что потом?
– Потом мы продолжим путь. Одни реки впадают в другие. Я видел это на картине в учебнике истории. Если долго-долго плыть, мы попадем в Огайо, а это самая большая из окрестных рек.
– А при чем тут Огайо? – упрямо возразил Исо. – Это ведь на юге, а Барторстаун на востоке.
– Восток занимает куда как больше места, чем ты предполагаешь. Вспомни, что говорил голос из радио? Груз на реке, его можно разгружать, как только что-то… В общем, эти люди из Барторстауна говорили о грузе, который туда направляется. В конце концов рек много, и там обязательно должны быть лодки.
Исо с минуту помолчал, а затем произнес:
– Ну ладно. Все равно начать придется отсюда. Кто знает, может, мы были правы относительно Хостеттера, а может, и нет. А вдруг он расскажет своим о нас по радио и они помогут нам, кто знает?
– Да, – подтвердил Лен, – кто знает?
И мальчики двинулись на юг по берегу реки. Луна освещала их путь. Журчала вода, пели лягушки, и слово Барторстаун звоном большого колокола стучало в голове Лена.
Часть 8
Спокойные коричневатые воды Пиматаннинга впадают в Шенанго. Шенанго продолжает свой путь, встречаясь с Махоунингом, и обе реки впадают в Бивер. Би-вер впадает в Огайо, которая величественно несет свои воды на запад, сливаясь с Отцом Рек.
Время, как и реки, тоже бежит без остановки, и маленькие частички его сливаются в большие: минуты – в часы, часы – в сутки; проходят месяцы, годы, вчерашние мальчишки становятся мужчинами, остаются далеко позади мили долгих поисков. Но все же легенды продолжают быть легендами, мечты – мечтами, тускло мерцающими где-то вдали, может, там, где заходит солнце.
Но город Рефьюдж и золотоволосая девочка действительно существовали.
Рефьюдж совсем не похож на Пайперс Ран. Его границы превышали пределы, указанные в законе. Но главное отличие было не в этом. Жизнь в Пайперс Ране текла медленно и размеренно, строго подчиняясь временам года. Рефьюдж же бурлил. Люди быстрее двигались, быстрее соображали, громче говорили, улицы по ночам шумели от перестука колес фургонов и повозок, голосов портовых грузчиков.
Рефьюдж был расположен на северном берегу Огайо. Когда-то его название вполне соответствовало назначению: здесь в период Разрушения укрывались беженцы из других городов. Через Рефьюдж проходили торговые маршруты, доходящие до Великих Озер; днем и ночью грохотали фургоны, груженные пушниной, шерстяной одеждой, мукой и сырами. С востока на запад плыли по реке баржи со шкурами, салом, соленой говядиной, углем, металлическим ломом из Пенсильвании, соленой рыбой из Атлантики, гвоздями, бумагой и ружьями.
С весны до поздней осени лодки, паромы и баржи следовали по этому пути.
Лен и Исо никогда раньше не видели моторов, и сначала даже испугались их шума, но скоро привыкли. Зимой они работали в маленьком литейном цехе в устье Бивера, где делали паровые котлы. Тогда им казалось, что они помогают механизировать весь мир. Нью-меноннайтцы категорически отказывались от использования какой-либо искусственной силы, но люди, управляющие лодками, придерживались иного мнения. Им нужно было доставлять груз вверх по течению, справляться с таким нелегким делом помогали простейшие моторы. Ради этого пренебрегали запретами.
На противоположном берегу, как раз напротив Рефьюджа, расположился маленький городишко Шедвелл. Он был во много раз меньше Рефьюджа и гораздо моложе его, но разрастался быстро, Лен и Исо заметили это сразу.
Население Рефьюджа попросту игнорировало Шедвелл, возникший только потому, что торговцев сахаром, ситцем и табаком конкуренты вытеснили с рынков. Тогда на другом берегу были возведены временные навесы, пристань, и не успели жители Рефьюджа опомниться, как все это превратилось в небольшой городок с собственными складами, названием и растущим населением.
В Рефьюдже было немного нью-меноннайтцев. Большая часть населения принадлежала к Церкви Всеобщего Благодарения, и называли они себя келлерийтцами, в честь Джеймса Келлера, основавшего эту религию. Лен с удивлением обнаружил, что некоторые нью-меноннайтцы занялись коммерцией, забыли веру и не хотели возвращаться в Пайперс Ран. Они давно перестали бояться всего, что пугало их в детстве. Их волосы были теперь коротко остриженными, а щеки – гладко выбритыми. Среди келлерийтцев существовал обычай гладко бриться до свадьбы, женатые же мужчины сразу отпускали бороды.
Каждую субботу мальчики вместе с семьей Тэйлора ходили в церковь. Они быстро свыклись с местными нравами и обычаями, иногда им казалось, что они живут в Рефьюдже с самого рождения. Порой Лен ловил себя на мысли, что они забыли, зачем пришли в этот город и что ищут. И тогда Лен вспоминал ночь у реки, лесную прохладу и прелый запах листьев. Всплывало в памяти лицо отца, когда он поднял кнут и со свистом опустил его на спину Лена, помнил, как ныла от побоев спина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Больше они не разговаривали. Дома их ждала мать, бабушка, брат Джеймс. Лена отослали в свою комнату, где он прильнул к двери, чтобы слышать рассказ отца. Внезапно до него донесся голос бабушки, дрожащий от негодования:
– Ты – трус и глупец. Все вы трусы и глупцы. Попробуйте сломить этого ребенка! Вам никогда не удастся сделать это! Вы никогда не научите его бояться знаний и правды.
Лен улыбнулся. «Спасибо, бабушка, – подумал он. – Я запомню».
Ночью, когда все в доме крепко спали, Лен перекинул через плечи связанные сапоги и вылез через окно на крышу летней кухни, оттуда – на ветку персика, затем спустился на землю. Крадучись, он миновал двор, пересек дорогу и только там натянул сапоги, а затем быстро зашагал через поле. Впереди неясно вырисовывался в темноте лес. Лен ни разу не оглянулся.
В лесу было темно, страшно и одиноко. Он вышел на поляну и присел на знакомую корягу, где так часто сидел когда-то, прислушиваясь к ночному концерту лягушек и спокойному журчанию Пиматаннинга. Мир казался необъятным.
На юго-востоке показалась светлая полоска, сначала грязно-серая, затем серебряная. Лен ждал.
«Нет, Исо не придет, он побоится, и я пойду один», – думал Лен, и от этих мыслей становилось как-то не по себе. Лен поднялся, прислушался и увидел тонкий краешек луны. Предательский голос нашептывал: «Ты можешь еще вернуться, влезть обратно в окно, и никто ничего не узнает». Лен изо всех сил вцепился в корягу, стараясь преодолеть эту слабость.
В темноте послышался шорох, и на поляну вышел Исо. Некоторое время они пристально смотрели друг на друга, словно ночные совы, ослепленные ярким светом, затем схватили друг друга за руки и рассмеялись.
– Публично высечь! – повторял Исо. – Публично высечь! Черта с два!
– Мы пойдем вниз по реке, по течению, – сказал Лен. – Пока не отыщем лодку.
– А что потом?
– Потом мы продолжим путь. Одни реки впадают в другие. Я видел это на картине в учебнике истории. Если долго-долго плыть, мы попадем в Огайо, а это самая большая из окрестных рек.
– А при чем тут Огайо? – упрямо возразил Исо. – Это ведь на юге, а Барторстаун на востоке.
– Восток занимает куда как больше места, чем ты предполагаешь. Вспомни, что говорил голос из радио? Груз на реке, его можно разгружать, как только что-то… В общем, эти люди из Барторстауна говорили о грузе, который туда направляется. В конце концов рек много, и там обязательно должны быть лодки.
Исо с минуту помолчал, а затем произнес:
– Ну ладно. Все равно начать придется отсюда. Кто знает, может, мы были правы относительно Хостеттера, а может, и нет. А вдруг он расскажет своим о нас по радио и они помогут нам, кто знает?
– Да, – подтвердил Лен, – кто знает?
И мальчики двинулись на юг по берегу реки. Луна освещала их путь. Журчала вода, пели лягушки, и слово Барторстаун звоном большого колокола стучало в голове Лена.
Часть 8
Спокойные коричневатые воды Пиматаннинга впадают в Шенанго. Шенанго продолжает свой путь, встречаясь с Махоунингом, и обе реки впадают в Бивер. Би-вер впадает в Огайо, которая величественно несет свои воды на запад, сливаясь с Отцом Рек.
Время, как и реки, тоже бежит без остановки, и маленькие частички его сливаются в большие: минуты – в часы, часы – в сутки; проходят месяцы, годы, вчерашние мальчишки становятся мужчинами, остаются далеко позади мили долгих поисков. Но все же легенды продолжают быть легендами, мечты – мечтами, тускло мерцающими где-то вдали, может, там, где заходит солнце.
Но город Рефьюдж и золотоволосая девочка действительно существовали.
Рефьюдж совсем не похож на Пайперс Ран. Его границы превышали пределы, указанные в законе. Но главное отличие было не в этом. Жизнь в Пайперс Ране текла медленно и размеренно, строго подчиняясь временам года. Рефьюдж же бурлил. Люди быстрее двигались, быстрее соображали, громче говорили, улицы по ночам шумели от перестука колес фургонов и повозок, голосов портовых грузчиков.
Рефьюдж был расположен на северном берегу Огайо. Когда-то его название вполне соответствовало назначению: здесь в период Разрушения укрывались беженцы из других городов. Через Рефьюдж проходили торговые маршруты, доходящие до Великих Озер; днем и ночью грохотали фургоны, груженные пушниной, шерстяной одеждой, мукой и сырами. С востока на запад плыли по реке баржи со шкурами, салом, соленой говядиной, углем, металлическим ломом из Пенсильвании, соленой рыбой из Атлантики, гвоздями, бумагой и ружьями.
С весны до поздней осени лодки, паромы и баржи следовали по этому пути.
Лен и Исо никогда раньше не видели моторов, и сначала даже испугались их шума, но скоро привыкли. Зимой они работали в маленьком литейном цехе в устье Бивера, где делали паровые котлы. Тогда им казалось, что они помогают механизировать весь мир. Нью-меноннайтцы категорически отказывались от использования какой-либо искусственной силы, но люди, управляющие лодками, придерживались иного мнения. Им нужно было доставлять груз вверх по течению, справляться с таким нелегким делом помогали простейшие моторы. Ради этого пренебрегали запретами.
На противоположном берегу, как раз напротив Рефьюджа, расположился маленький городишко Шедвелл. Он был во много раз меньше Рефьюджа и гораздо моложе его, но разрастался быстро, Лен и Исо заметили это сразу.
Население Рефьюджа попросту игнорировало Шедвелл, возникший только потому, что торговцев сахаром, ситцем и табаком конкуренты вытеснили с рынков. Тогда на другом берегу были возведены временные навесы, пристань, и не успели жители Рефьюджа опомниться, как все это превратилось в небольшой городок с собственными складами, названием и растущим населением.
В Рефьюдже было немного нью-меноннайтцев. Большая часть населения принадлежала к Церкви Всеобщего Благодарения, и называли они себя келлерийтцами, в честь Джеймса Келлера, основавшего эту религию. Лен с удивлением обнаружил, что некоторые нью-меноннайтцы занялись коммерцией, забыли веру и не хотели возвращаться в Пайперс Ран. Они давно перестали бояться всего, что пугало их в детстве. Их волосы были теперь коротко остриженными, а щеки – гладко выбритыми. Среди келлерийтцев существовал обычай гладко бриться до свадьбы, женатые же мужчины сразу отпускали бороды.
Каждую субботу мальчики вместе с семьей Тэйлора ходили в церковь. Они быстро свыклись с местными нравами и обычаями, иногда им казалось, что они живут в Рефьюдже с самого рождения. Порой Лен ловил себя на мысли, что они забыли, зачем пришли в этот город и что ищут. И тогда Лен вспоминал ночь у реки, лесную прохладу и прелый запах листьев. Всплывало в памяти лицо отца, когда он поднял кнут и со свистом опустил его на спину Лена, помнил, как ныла от побоев спина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53