Перед глазами открылся белоснежный, в лучах солнца, город. На путепроводе стрелка радиометра снова рванула вправо. Я стал переключать диапазоны.
– Быстрей проскакивай это место, – сказал я Володе. – В этом направлении шло облако взрыва. Натрясло здесь… Быстрей…
На большой скорости мы проскочили горб путепровода и стремглав влетели в раскинувшийся перед нами мертвый город. Сразу бросились в глаза и больно ударили – трупы кошек и собак, всюду: на дорогах, во дворах, в скверах – белые, рыжие, черные, пятнистые трупы расстрелянных животных.
Пустой брошенный город, и эти зловещие следы покинутости и необратимости несчастья. Невольно подумалось: «Почему не убирают? Это же…»
– Езжай по улице Ленина, – попросил я Володю, – с нее проще завернуть к дому, где я жил, когда работал здесь.
Строительный номер дома – девятый, я помнил до сих пор.
Посредине улицы Ленина бульвар, молодые, но высокие уже тополя, по бокам дорожки – скамейки, распустившийся кустарник. В конце улицы видно внушительное здание горкома КПСС, правее него – десятиэтажная гостиница «Припять», еще правее – пристань на старице реки Припять. Далее – ресторан, дорога к отелю «Ласточка», где останавливалось приезжее начальство.
Странно выглядел город. Будто раннее, раннее утро. Но только вот очень светло, и солнце в зените. Но все спят мертвым беспробудным сном. Утварь и белье на балконах. Блики солнца в окнах, похожие на бельма, а вот случайно раскрытое окно и, как мертвый язык, выпавшая наружу занавеска, увядшие цветы на подоконниках…
– Стоп, Володя, вот здесь направо. Сбавляй скорость…
Стрелка радиометра «ползала» туда-сюда от одного рентгена до семисот миллирентген в час.
– Езжай медленно, – попросил я. – Вот мой дом… Здесь я жил. На втором этаже. Ишь, как разрослась рябина. Вся в радиоактивном цвету. При мне до второго этажа не дотягивала, а теперь аж до четвертого дотянулась.
Пусто. Плотно зашторенные окна. Но чувствуется, что за этими шторами нет жизни. Уж больно они как-то удручающе неподвижны. Вон велосипеды на балконе вон какие-то ящики, старый холодильник, лыжи с красными палками. Все пусто, глухо, мертво…
На узкой бетонной дороге внутреннего дворика – поперек труп огромного черного, в белых яблоках, дога.
– Останови возле трупа, замерю, сколько набрала шерсть.
Володя заехал левыми колесами на клумбу и остановился. Зелень цветов от радиации почернела, цветы пожухли. Активность грунта и бетона дороги – шестьдесят рентген в час…
– Смотрите, смотрите! – вскрикнул Володя, показывая рукой в сторону трехэтажного здания школы с огромными окнами спортивного зала. Там учился мой сын. Помню праздничный вечер. Актовый зал, радостные лица учеников и учителей…
По узкому проулочку от школы, вдоль стены длинного пятиэтажного дома в нашу сторону бежали две больших тощих свиньи. Они подскочили к машине, взвизгивая, ошалело тыкали мордами в колеса, в радиатор. Затравленными красными глазками поглядывали на нас, поводили рылами вверх, к нам, словно прося чего-то. Движения их были какие-то несогласованные, раскоординированные. Их шатало.
Я подсунул датчик к боку борова – 50 рентген в час, затем к трупу дога – 110 рентген в час. Боров пытался было хапнуть зубами датчик, но я успел отдернуть.
Тогда голодные радиоактивные свиньи принялись пожирать дога. Они довольно легко отрывали из бока уже разложившегося трупа большие куски, раздергивая труп и протаскивая его туда-сюда по бетону. Из провалившихся глаз и ощеренной пасти поднялась стая растревоженных синих мух.
– Вот подлое мушиное отродье, никакая их радиация не берет! Сдавай назад, Володя.
– Куда едем? – спросил он.
– На путепровод – и к разрушенному блоку.
– А если заглохнет мотор? – снова спросил Володя, хитро улыбнувшись.
– Заглохнет – заведешь снова, – в тон ему ответил я. – Поехали.
Вырулив на улицу Ленина, Володя спросил:
– Едем по встречной полосе? Или как?.. Наша сторона вон там. Объезжать сквер?
– Не надо.
– Как-то неудобно. Вроде нарушаем правила уличного движения.
– Ты видишь еще где-нибудь движение?
Володя горестно усмехнулся, и мы помчали не по своей стороне мимо трупов собак и кошек к аварийному энергоблоку. Путепровод проскочили на полной скорости. Снова стрелка радиометра рванула на несколько диапазонов вправо и опять упала.
Мы ехали по старой дороге мимо Управления строительства, домостроительного комбината, столовой «Лiсова пiсня» и бетоносмесительного узла.
Справа открылась ужасающая картина разрушенного энергоблока. Весь разлом и завал имели цвет черных обгорелостей. Над полом бывшего центрального зала, где реактор, вверх струились волнистые потоки восходящего, ионизированного радиацией газа. Как-то необычно ново и зловеще в этой разрухе и черноте поблескивали на солнце сорванные с мертвых опор и сдвинутые в сторону барабаны-сепараторы…
До блока метров четыреста.
– Включай передний мост тоже, – сказал я Володе. – Может потребоваться повышенная проходимость.
Володя включил передний мост. Все четыре колеса стали ведущими. Но что это?..
– Посмотри, Володя! – Внутри ограды, рядом с разрушенным блоком и вплотную к завалу ходят солдаты, что-то собирают… – Поворачивай направо. Вот здесь… Дальше… Езжай за здание ХЖТО и остановись вплотную к ограждению.
– Зажарит нас, – сказал Володя, прицельно глянув на меня. Лицо у него красное, напряженное. Мы оба в респираторах.
– Останови здесь… О-о! Да там офицеры тоже… И генерал…
– Генерал-полковник, – уточнил Володя.
– Это, наверное, Пикалов… Они собирают топливо и графит руками. Видишь, ходят с ведрами и собирают. Ссыпают в контейнеры. Вон, расставлены железные ящики…
Графит валялся и за изгородью, рядом с нашей машиной. Я открыл дверь, подсунул датчик радиометра почти вплотную к графитовому блоку. Две тысячи рентген в час. Закрыл дверь. Пахнет озоном, гарью, пылью и еще чем-то. Может быть, жареной человечиной…
Солдаты и офицеры, набрав полное ведро, как-то, мне казалось, неспешно шли к металлическим ящикам-контейнерам и высыпали туда содержимое ведер.
«Милые мои, – подумал я, – какой страшный урожай собираете вы… Урожай застойного двадцатилетия… Но где же? Где миллионы рублей, отпущенных государством на разработку робототехники и манипуляторов? Где? Украли?.. Пустили по ветру?..»
Лица солдат и офицеров темно-бурые. Ядерный загар. Синоптики обещают ливневые дожди, и, чтобы активность не смыло дождями в грунт, вместо роботов, которых нет, пошли люди. Позже, узнав об этом, академик Александров возмущался: «На Чернобыле не жалеют людей. Это все падет на меня…»
А ведь не возмущался, когда выдвинул на Украину взрывоопасный реактор типа РБМК…
Вдали видны навалы песка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Быстрей проскакивай это место, – сказал я Володе. – В этом направлении шло облако взрыва. Натрясло здесь… Быстрей…
На большой скорости мы проскочили горб путепровода и стремглав влетели в раскинувшийся перед нами мертвый город. Сразу бросились в глаза и больно ударили – трупы кошек и собак, всюду: на дорогах, во дворах, в скверах – белые, рыжие, черные, пятнистые трупы расстрелянных животных.
Пустой брошенный город, и эти зловещие следы покинутости и необратимости несчастья. Невольно подумалось: «Почему не убирают? Это же…»
– Езжай по улице Ленина, – попросил я Володю, – с нее проще завернуть к дому, где я жил, когда работал здесь.
Строительный номер дома – девятый, я помнил до сих пор.
Посредине улицы Ленина бульвар, молодые, но высокие уже тополя, по бокам дорожки – скамейки, распустившийся кустарник. В конце улицы видно внушительное здание горкома КПСС, правее него – десятиэтажная гостиница «Припять», еще правее – пристань на старице реки Припять. Далее – ресторан, дорога к отелю «Ласточка», где останавливалось приезжее начальство.
Странно выглядел город. Будто раннее, раннее утро. Но только вот очень светло, и солнце в зените. Но все спят мертвым беспробудным сном. Утварь и белье на балконах. Блики солнца в окнах, похожие на бельма, а вот случайно раскрытое окно и, как мертвый язык, выпавшая наружу занавеска, увядшие цветы на подоконниках…
– Стоп, Володя, вот здесь направо. Сбавляй скорость…
Стрелка радиометра «ползала» туда-сюда от одного рентгена до семисот миллирентген в час.
– Езжай медленно, – попросил я. – Вот мой дом… Здесь я жил. На втором этаже. Ишь, как разрослась рябина. Вся в радиоактивном цвету. При мне до второго этажа не дотягивала, а теперь аж до четвертого дотянулась.
Пусто. Плотно зашторенные окна. Но чувствуется, что за этими шторами нет жизни. Уж больно они как-то удручающе неподвижны. Вон велосипеды на балконе вон какие-то ящики, старый холодильник, лыжи с красными палками. Все пусто, глухо, мертво…
На узкой бетонной дороге внутреннего дворика – поперек труп огромного черного, в белых яблоках, дога.
– Останови возле трупа, замерю, сколько набрала шерсть.
Володя заехал левыми колесами на клумбу и остановился. Зелень цветов от радиации почернела, цветы пожухли. Активность грунта и бетона дороги – шестьдесят рентген в час…
– Смотрите, смотрите! – вскрикнул Володя, показывая рукой в сторону трехэтажного здания школы с огромными окнами спортивного зала. Там учился мой сын. Помню праздничный вечер. Актовый зал, радостные лица учеников и учителей…
По узкому проулочку от школы, вдоль стены длинного пятиэтажного дома в нашу сторону бежали две больших тощих свиньи. Они подскочили к машине, взвизгивая, ошалело тыкали мордами в колеса, в радиатор. Затравленными красными глазками поглядывали на нас, поводили рылами вверх, к нам, словно прося чего-то. Движения их были какие-то несогласованные, раскоординированные. Их шатало.
Я подсунул датчик к боку борова – 50 рентген в час, затем к трупу дога – 110 рентген в час. Боров пытался было хапнуть зубами датчик, но я успел отдернуть.
Тогда голодные радиоактивные свиньи принялись пожирать дога. Они довольно легко отрывали из бока уже разложившегося трупа большие куски, раздергивая труп и протаскивая его туда-сюда по бетону. Из провалившихся глаз и ощеренной пасти поднялась стая растревоженных синих мух.
– Вот подлое мушиное отродье, никакая их радиация не берет! Сдавай назад, Володя.
– Куда едем? – спросил он.
– На путепровод – и к разрушенному блоку.
– А если заглохнет мотор? – снова спросил Володя, хитро улыбнувшись.
– Заглохнет – заведешь снова, – в тон ему ответил я. – Поехали.
Вырулив на улицу Ленина, Володя спросил:
– Едем по встречной полосе? Или как?.. Наша сторона вон там. Объезжать сквер?
– Не надо.
– Как-то неудобно. Вроде нарушаем правила уличного движения.
– Ты видишь еще где-нибудь движение?
Володя горестно усмехнулся, и мы помчали не по своей стороне мимо трупов собак и кошек к аварийному энергоблоку. Путепровод проскочили на полной скорости. Снова стрелка радиометра рванула на несколько диапазонов вправо и опять упала.
Мы ехали по старой дороге мимо Управления строительства, домостроительного комбината, столовой «Лiсова пiсня» и бетоносмесительного узла.
Справа открылась ужасающая картина разрушенного энергоблока. Весь разлом и завал имели цвет черных обгорелостей. Над полом бывшего центрального зала, где реактор, вверх струились волнистые потоки восходящего, ионизированного радиацией газа. Как-то необычно ново и зловеще в этой разрухе и черноте поблескивали на солнце сорванные с мертвых опор и сдвинутые в сторону барабаны-сепараторы…
До блока метров четыреста.
– Включай передний мост тоже, – сказал я Володе. – Может потребоваться повышенная проходимость.
Володя включил передний мост. Все четыре колеса стали ведущими. Но что это?..
– Посмотри, Володя! – Внутри ограды, рядом с разрушенным блоком и вплотную к завалу ходят солдаты, что-то собирают… – Поворачивай направо. Вот здесь… Дальше… Езжай за здание ХЖТО и остановись вплотную к ограждению.
– Зажарит нас, – сказал Володя, прицельно глянув на меня. Лицо у него красное, напряженное. Мы оба в респираторах.
– Останови здесь… О-о! Да там офицеры тоже… И генерал…
– Генерал-полковник, – уточнил Володя.
– Это, наверное, Пикалов… Они собирают топливо и графит руками. Видишь, ходят с ведрами и собирают. Ссыпают в контейнеры. Вон, расставлены железные ящики…
Графит валялся и за изгородью, рядом с нашей машиной. Я открыл дверь, подсунул датчик радиометра почти вплотную к графитовому блоку. Две тысячи рентген в час. Закрыл дверь. Пахнет озоном, гарью, пылью и еще чем-то. Может быть, жареной человечиной…
Солдаты и офицеры, набрав полное ведро, как-то, мне казалось, неспешно шли к металлическим ящикам-контейнерам и высыпали туда содержимое ведер.
«Милые мои, – подумал я, – какой страшный урожай собираете вы… Урожай застойного двадцатилетия… Но где же? Где миллионы рублей, отпущенных государством на разработку робототехники и манипуляторов? Где? Украли?.. Пустили по ветру?..»
Лица солдат и офицеров темно-бурые. Ядерный загар. Синоптики обещают ливневые дожди, и, чтобы активность не смыло дождями в грунт, вместо роботов, которых нет, пошли люди. Позже, узнав об этом, академик Александров возмущался: «На Чернобыле не жалеют людей. Это все падет на меня…»
А ведь не возмущался, когда выдвинул на Украину взрывоопасный реактор типа РБМК…
Вдали видны навалы песка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76