— Допивайте и рассаживайтесь.
Голос доктора Фишера из темного угла сада призвал нас к порядку. До этого я не видел, где он находится. Он нагнулся над бочкой метрах в двадцати от нас, и я заметил, как он шевелит в ней руками, словно их моет.
— Вы только поглядите, до чего он милый, — сказала миссис Монтгомери. — Его заботит всякая мелочь.
— А что он там делает?
— Прячет хлопушки в бочке с отрубями.
— Почему бы не выложить их на стол?
— Не хочет, чтобы люди, желая узнать, что там внутри, стали стрелять ими во время ужина. Это я посоветовала ему насчет бочки с отрубями. Только подумайте, он никогда о такой вещи не слышал. Видно, у него было не очень счастливое детство, правда? Но он сразу зажегся этой идеей. Понимаете, он положил подарки в хлопушки, а хлопушки в отруби, и нам надо будет тащить их на счастье с зажмуренными глазами.
— А что, если вам достанется золотой ножик для обрезания сигар?
— Невозможно. Подарки выбраны так, чтобы подошли любому.
— А что такого есть в мире, что подойдет любому?
— Вот увидите. Он нам скажет. Не сомневайтесь. В глубине души он ведь человек очень чуткий.
Мы сели за стол. На этот раз я был посажен между миссис Монтгомери и Ричардом Дином, а напротив были Бельмон и мистер Кипс. Дивизионный сидел напротив хозяина. Набор бокалов был внушительный, а меню сообщало, что будут поданы «Мерсо» 1971 года, «Мутон-Ротшильд» 1969-го, а вот года закладки портвейна «Кокберн» я не запомнил. Тут, подумалось мне, я смогу по крайней мере упиться и забыть обо всем без помощи аспирина. Бутылка финской водки, поданная к икре (на этот раз икрой оделили нас всех), была заморожена в цельной глыбе льда вместе с лепестками оранжерейных цветов. Я снял пальто и повесил его на спинку стула, чтобы предохранить себя от жара костра, горевшего сзади. Два садовника ходили взад и вперед, как часовые, подбрасывая в огонь поленья, но шаги их не были слышны на глубоком снежном ковре. Зрелище было до странности нереальным — столько жара и столько снега, хотя снег под нашими стульями уже начал таять от тепла, которое шло от костров. Я подумал, что скоро ноги наши будут мокнуть в талой воде.
Икрой в большой вазе обнесли нас дважды, и все, кроме меня и доктора Фишера, положили ее себе по второму разу.
— Она так полезна, — объяснила миссис Монтгомери. — В ней столько витамина С.
— Могу пить финскую водку с чистой совестью, — сказал нам Бельмон, позволяя налить себе третью рюмку.
— Они провели настоящую кампанию зимой тридцать девятого, — заметил Дивизионный. — Если бы французы поступили так в сороковом…
Ричард Дин спросил меня: — Вам довелось видеть меня в «Пляжах Дюнкерка»?
— Нет. Я в Дюнкерке не был.
— Я говорю о фильме.
— Нет. Боюсь, что не довелось. А что?
— Да просто так. По-моему, это мой самый лучший фильм.
К «Мутон-Ротшильду» было подано roti de boeuf [жаркое из говядины (франц.)]. Мясо зажарили в тонком слое теста, что сохранило все его соки. Прекрасное блюдо, что и говорить, но на минуту мне стало дурно от вида крови: я снова стоял у подножия фуникулера.
— Альберт, — сказал доктор Фишер, — нарежьте мистеру Джонсу мясо. У него покалечена рука.
— Бедненький мистер Джонс, — сказала миссис Монтгомери. — Давайте я вам нарежу. Вы любите мясо маленькими кусочками?
— Сострадание, вечно сострадание, — сказал доктор Фишер. — Вам надо бы написать Библию заново. «Пожалей ближнего своего, как ты жалеешь себя». У женщин чересчур развито чувство сострадания. Моя дочь унаследовала это от матери. Может, она и замуж вышла за вас, Джонс, из жалости. Уверен, что миссис Монтгомери выйдет за вас, если вы ей предложите. Но жалость — чувство нестойкое, оно быстро проходит, когда объект не маячит перед глазами.
— А какое чувство стойкое? — спросил Дин.
— Любовь, — поспешно ответила миссис Монтгомери.
— Я никогда не мог спать с какой-нибудь женщиной больше трех месяцев кряду, — сказал Дин. — Это превращается в поденщину.
— Тогда это не настоящая любовь.
— А вы долго были замужем, миссис Монтгомери?
— Двадцать лет.
— Я вам должен пояснить. Дин, — сказал доктор Фишер, — что мистер Монтгомери был очень богат. Большой счет в банке помогает любви длиться дольше. Но почему вы не едите, Джонс? Мясо недостаточно нежное или миссис Монтгомери слишком крупно его нарезала?
— Мясо превосходное, но у меня нет аппетита. — Я налил себе еще бокал «Мутон-Ротшильда»; я пил вино не из-за букета — небо мое потеряло всякую чувствительность, — а из-за того, что оно сулило забытье.
— При обычных обстоятельствах вы бы не получили подарка, потому что не едите, — сказал доктор Фишер, — но за этим нашим последним ужином никто не лишится подарка, если сам этого не пожелает.
— Да разве кто-нибудь откажется от вашего подарка, доктор Фишер? — спросила миссис Монтгомери.
— Вот через несколько минут это и будет мне интересно выяснить.
— Вы же Знаете, щедрый вы человек, что этого никогда быть не может!
— Никогда — сильное слово. Я не уверен, что сегодня… Альберт, вы забываете разливать вино. Смотрите, у мистера Дина бокал почти пустой, да и у мсье Бельмона тоже.
Лишь когда мы приступили к портвейну (поданному, по английскому обычаю, в конце трапезы — к сыру), он объявил, что он имел в виду, когда не кончил фразы. Как всегда, завела разговор миссис Монтгомери.
— У меня руки так и чешутся, — сказала она, — добраться до этого пирога из отрубей.
— Там одни хлопушки, — сказал доктор Фишер. — Мистер Кипс, вы только не вздумайте заснуть, пока не вытащите вашу хлопушку. Дин, не задерживайте у себя портвейн. Нет. Не туда. Где вы воспитывались? По часовой стрелке.
— Одни хлопушки? — сказала миссис Монтгомери. — Ах вы глупенький. Будто мы не знаем. Важно то, что спрятано в хлопушке.
— Шесть хлопушек, — сказал доктор Фишер, — и в пяти из них одинаковые бумажки.
— Бумажки? — воскликнул Бельмон, а мистер Кипс попытался повернуть голову к доктору Фишеру.
— Изречения, — объяснила миссис Монтгомери. — Во все хорошие хлопушки кладут изречения.
— Да, но что еще? — спросил Бельмон.
— Там нет никаких изречений, — сказал доктор Фишер. — На этих бумажках напечатано название и адрес: «Швейцарский кредитный банк, Берн».
— Неужели чеки? — спросил мистер Кипс.
— Чеки, мистер Кипс, и выписаны на одну и ту же сумму, чтобы никому не было завидно.
— Мне не очень-то нравится, когда друзья дарят друг другу чеки, — сказал Бельмон. — Я знаю, доктор Фишер, вы делаете это от доброго сердца, и мы все были вам очень благодарны за те маленькие подарки, которыми вы оделяли нас в конце ужина, но чеки… это… как бы сказать… не слишком уважительно, не говоря уже о связанных с ними налогах!
— Я вам всем даю выходное пособие — вот в чем дело.
— Но, черт возьми, мы у вас не служим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27