оказывается, за это еще и платят.
Всю жизнь он делал почти то же самое. Но бесплатно. Зарабатывал Сема другим ремеслом. Он сапожничал. Его будка на Молдаванке была чем-то вроде явки для одесских уголовников. И не только для них.
Но явкой она стала не благодаря удобному географическому положению, а благодаря самому Семе.
Бывает, встречаются на улице два уголовника. И начинают обсуждать общие дела. Или делиться проблемами. Но на момент встречи кто-то из уголовников был не один. Он шел с соседом, неказистым мужчиной, далеким от блатных дел. И вот этот посторонний человек, сосед, молча стоит рядом. И, в некотором смысле, вынужденно слушает беседу. С демонстративно отсутствующим видом.
То, что он рядом и слышит, как обсуждаются, возможно, и секретные дела, блатных не смущает. Потому что те уверены: этот тихоня-мужик свой. Не в смысле криминальных дел, а в смысле человеческой натуры.
Так начинал Сема. Таким он остался. Доверенным лицом блатных.
Присутствие Семы при секретничании уголовников не только не смущало последних, но со временем становилось даже желательным. Уголовники, если встречали соседа во дворе, небрежно звали:
— Пошли, пройдемся. Яшку Носатого надо повидать.
Сема шел.
Он своим присутствием как-то размягчал атмосферу общения. А общение могло оказаться разным...
Позже, когда Сема открыл сапожную будку, блатные стали приходить к нему сами. Повадились заглядывать на огонек, «на поговорить за жизнь, на выкурить папиросу, на распить шкалик». Все это не отвлекая Сему от монотонного постукивания молоточком. Иногда назначали друг другу встречу в будке. Точка эта устраивала всех.
У Семы ремонтировали штиблеты многие жители Молдаванки. И иногда, дожидаясь окончания ремонта, они невольно тоже знакомились с местными сорвиголовами. Хотя бы визуально. И потом, при случайном попадании под хулиганские выходки последних на улице, это визуальное знакомство оказывалось полезным.
Так что Семина будка стала неким связующим звеном между миром добропорядочных граждан и миром сорвиголов. И все с этого имели свою выгоду. Обыватели — какую-никакую уверенность в завтрашнем дне, уголовники — иллюзию собственной добропорядочности. И иногда практическую пользу от знакомства с полезными людьми.
Только Сема, казалось, ничего не имел. За исключением навара за ремонт.
Со временем Сема добровольно взвалил на себя и некоторые диспетчерские функции. Что ему стоило, наслушавшись жалоб Фимы Глухаря на ноющий зуб, в этот же день осведомиться у дантиста Наума Борисовича, нельзя ли помочь человеку. И передать потом Фиме, куда надо подойти и что сказать.
Сема мог полюбопытствовать у известного каталы Чуба, правда ли, что при «терце» от девятки козырной играющий имеет право сразу узнать, проходит ли «терц»? И потом, при случае, посоветовать Митьке Шершавому больше не затевать по этому поводу спор с вечным противником Абрашей.
Но и став диспетчером, Сема по-прежнему был не при делах. В дела принципиально не лез. И если оказывался свидетелем конфликта и конфликтующие стороны норовили привлечь его в качестве третейского судьи, Сема отмалчивался. Знай себе стучал молоточком.
Это людям тоже нравилось.
Прошло время. Но оно оставалось тем же, прежним. И именно по этой причине стало возможным, что Семина будка получила общегородской статус. В то время человеческий фактор был решающим в Одессе.
— Если что изменится, передам через Сему, — говорили друг другу люди. Причем люди, обитающие и в других районах.
— Ну так я оставлю ключи у Семы...
— Сема будет знать, когда придет пароход с бананами...
— Если менты сядут на хвост, встретимся у Семы...
И Сема, корпя над поношенной обувью, передавал, оставлял у себя, сообщал, способствовал встречам... И все это без единого бестактного вопроса.
Так, без особых событий, с виду никчемно, а на самом деле с пользой и теплом для людей утекала Семина жизнь.
Читатель, конечно же, ждет: по законам жанра, в жизни Семы должно было что-то произойти. Что-то из ряда вон...
Или в будке его менты должны были найти что-то компрометирующее, переданное одним уголовником другому. Или самому Семе, располагающему какой-нибудь секретной информацией, довелось попасть в переплет. Или просто вдруг отчебучил он нечто значительное, неожиданное для тихони. Грохнул кого самолично. Или спас.
Спасать-то Сема, может, кого и спасал. Даже не может, а точно. Но насчет всего остального... Не было этого. И рад бы не разочаровывать читателя, да вынужден. Чего не было — того не было.
Ни в тюрьме Сема не побывал, ни стрессов особых не испытывал. Что говорить, когда он даже не женился. При такой малоподвижной работе и специфическом общении — какая личная жизнь? Связи, конечно, у него случались. Но больше с местными покладистыми барышнями, которыми время от времени угощали Сему приятели. Более серьезные романы холодного сапожника с приличными клиентками затухали обычно, даже как следует не разгоревшись. Претенденток в супруги приводил в уныние огнеупорный нрав суженого. И монотонный перестук молотка.
Одним из более или менее запоминающихся эпизодов в жизни Семы можно считать неприятность с сыном парикмахерши.
Великовозрастный дуралей, забирая у Семы мамины боты, прихватил заодно и транзисторный приемник «Океан». Приемник у Семы оставил один из завсегдатаев. Другой должен был забрать. Людям так было удобно. Мало ли... Может, они перераспределяли долю с последнего дела и, от греха подальше, не хотели видеть друг друга.
Сема без задней мысли поставил транзистор на оконце. До этого не было случая, чтобы в будке что-то пропадало.
Теперь такой случай произошел.
Пока Сема отворачивался за ботами, двадцатилетний малец приемник и умыкнул.
Сема хватился пропажи скоро. До прихода получателя. И сразу вычислил мальца. Закрыл будку на замок и пошел к парикмахерше.
По пути ему подвернулся один из местных блатных авторитетов. Из опустившихся, но действующих.
— А я к тебе, — сообщил авторитет.
— Вот ключ, — сказал Сема. — Я — скоро.
— Случилось что? — почуял неладное блатной.
— Та... Райкин пацан приемник «помыл».
— Ну?!.. — сразу взвился авторитет. И увязался за Семой.
Мама и сын были дома. Сын не ожидал, что на него выйдут так скоро. Сумка с приемником стояла в прихожей.
Как испугалась, зашлась от ужаса мама-парикмахерша, когда авторитет деловито щелкнул выскакивающим лезвием ножа. И сын-клептоман побледнел, по-рыбьи безвольно разинул рот.
— Ша, — остановил спутника Сема. Какое-то время внимательно глядел на постоянную клиентку Раю. Перевел взгляд на сына. Постановил: — Принесешь сам. И больше ко мне ни ногой.
Это было как проклятие.
И через двадцать лет, уже похоронив мать, став уважаемым главой семейства, этот бывший юноша помнил слова сапожника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
Всю жизнь он делал почти то же самое. Но бесплатно. Зарабатывал Сема другим ремеслом. Он сапожничал. Его будка на Молдаванке была чем-то вроде явки для одесских уголовников. И не только для них.
Но явкой она стала не благодаря удобному географическому положению, а благодаря самому Семе.
Бывает, встречаются на улице два уголовника. И начинают обсуждать общие дела. Или делиться проблемами. Но на момент встречи кто-то из уголовников был не один. Он шел с соседом, неказистым мужчиной, далеким от блатных дел. И вот этот посторонний человек, сосед, молча стоит рядом. И, в некотором смысле, вынужденно слушает беседу. С демонстративно отсутствующим видом.
То, что он рядом и слышит, как обсуждаются, возможно, и секретные дела, блатных не смущает. Потому что те уверены: этот тихоня-мужик свой. Не в смысле криминальных дел, а в смысле человеческой натуры.
Так начинал Сема. Таким он остался. Доверенным лицом блатных.
Присутствие Семы при секретничании уголовников не только не смущало последних, но со временем становилось даже желательным. Уголовники, если встречали соседа во дворе, небрежно звали:
— Пошли, пройдемся. Яшку Носатого надо повидать.
Сема шел.
Он своим присутствием как-то размягчал атмосферу общения. А общение могло оказаться разным...
Позже, когда Сема открыл сапожную будку, блатные стали приходить к нему сами. Повадились заглядывать на огонек, «на поговорить за жизнь, на выкурить папиросу, на распить шкалик». Все это не отвлекая Сему от монотонного постукивания молоточком. Иногда назначали друг другу встречу в будке. Точка эта устраивала всех.
У Семы ремонтировали штиблеты многие жители Молдаванки. И иногда, дожидаясь окончания ремонта, они невольно тоже знакомились с местными сорвиголовами. Хотя бы визуально. И потом, при случайном попадании под хулиганские выходки последних на улице, это визуальное знакомство оказывалось полезным.
Так что Семина будка стала неким связующим звеном между миром добропорядочных граждан и миром сорвиголов. И все с этого имели свою выгоду. Обыватели — какую-никакую уверенность в завтрашнем дне, уголовники — иллюзию собственной добропорядочности. И иногда практическую пользу от знакомства с полезными людьми.
Только Сема, казалось, ничего не имел. За исключением навара за ремонт.
Со временем Сема добровольно взвалил на себя и некоторые диспетчерские функции. Что ему стоило, наслушавшись жалоб Фимы Глухаря на ноющий зуб, в этот же день осведомиться у дантиста Наума Борисовича, нельзя ли помочь человеку. И передать потом Фиме, куда надо подойти и что сказать.
Сема мог полюбопытствовать у известного каталы Чуба, правда ли, что при «терце» от девятки козырной играющий имеет право сразу узнать, проходит ли «терц»? И потом, при случае, посоветовать Митьке Шершавому больше не затевать по этому поводу спор с вечным противником Абрашей.
Но и став диспетчером, Сема по-прежнему был не при делах. В дела принципиально не лез. И если оказывался свидетелем конфликта и конфликтующие стороны норовили привлечь его в качестве третейского судьи, Сема отмалчивался. Знай себе стучал молоточком.
Это людям тоже нравилось.
Прошло время. Но оно оставалось тем же, прежним. И именно по этой причине стало возможным, что Семина будка получила общегородской статус. В то время человеческий фактор был решающим в Одессе.
— Если что изменится, передам через Сему, — говорили друг другу люди. Причем люди, обитающие и в других районах.
— Ну так я оставлю ключи у Семы...
— Сема будет знать, когда придет пароход с бананами...
— Если менты сядут на хвост, встретимся у Семы...
И Сема, корпя над поношенной обувью, передавал, оставлял у себя, сообщал, способствовал встречам... И все это без единого бестактного вопроса.
Так, без особых событий, с виду никчемно, а на самом деле с пользой и теплом для людей утекала Семина жизнь.
Читатель, конечно же, ждет: по законам жанра, в жизни Семы должно было что-то произойти. Что-то из ряда вон...
Или в будке его менты должны были найти что-то компрометирующее, переданное одним уголовником другому. Или самому Семе, располагающему какой-нибудь секретной информацией, довелось попасть в переплет. Или просто вдруг отчебучил он нечто значительное, неожиданное для тихони. Грохнул кого самолично. Или спас.
Спасать-то Сема, может, кого и спасал. Даже не может, а точно. Но насчет всего остального... Не было этого. И рад бы не разочаровывать читателя, да вынужден. Чего не было — того не было.
Ни в тюрьме Сема не побывал, ни стрессов особых не испытывал. Что говорить, когда он даже не женился. При такой малоподвижной работе и специфическом общении — какая личная жизнь? Связи, конечно, у него случались. Но больше с местными покладистыми барышнями, которыми время от времени угощали Сему приятели. Более серьезные романы холодного сапожника с приличными клиентками затухали обычно, даже как следует не разгоревшись. Претенденток в супруги приводил в уныние огнеупорный нрав суженого. И монотонный перестук молотка.
Одним из более или менее запоминающихся эпизодов в жизни Семы можно считать неприятность с сыном парикмахерши.
Великовозрастный дуралей, забирая у Семы мамины боты, прихватил заодно и транзисторный приемник «Океан». Приемник у Семы оставил один из завсегдатаев. Другой должен был забрать. Людям так было удобно. Мало ли... Может, они перераспределяли долю с последнего дела и, от греха подальше, не хотели видеть друг друга.
Сема без задней мысли поставил транзистор на оконце. До этого не было случая, чтобы в будке что-то пропадало.
Теперь такой случай произошел.
Пока Сема отворачивался за ботами, двадцатилетний малец приемник и умыкнул.
Сема хватился пропажи скоро. До прихода получателя. И сразу вычислил мальца. Закрыл будку на замок и пошел к парикмахерше.
По пути ему подвернулся один из местных блатных авторитетов. Из опустившихся, но действующих.
— А я к тебе, — сообщил авторитет.
— Вот ключ, — сказал Сема. — Я — скоро.
— Случилось что? — почуял неладное блатной.
— Та... Райкин пацан приемник «помыл».
— Ну?!.. — сразу взвился авторитет. И увязался за Семой.
Мама и сын были дома. Сын не ожидал, что на него выйдут так скоро. Сумка с приемником стояла в прихожей.
Как испугалась, зашлась от ужаса мама-парикмахерша, когда авторитет деловито щелкнул выскакивающим лезвием ножа. И сын-клептоман побледнел, по-рыбьи безвольно разинул рот.
— Ша, — остановил спутника Сема. Какое-то время внимательно глядел на постоянную клиентку Раю. Перевел взгляд на сына. Постановил: — Принесешь сам. И больше ко мне ни ногой.
Это было как проклятие.
И через двадцать лет, уже похоронив мать, став уважаемым главой семейства, этот бывший юноша помнил слова сапожника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46