Лишь через несколько лет он выздоровел и вернулся в авиацию.
Еще не остыли переживания за Султан-Галиева, как новый удар: погиб командир второй эскадрильи капитан Николай Горбунов.
Над Южной Украиной в полную силу расцвел талант этого крылатого бойца. Казалось, никто не сможет противостоять ему в боевых схватках. Однажды во главе четверки он встретил более двадцати Ю-87 под прикрытием десяти ФВ-190. Стервятникам пришлось спасаться бегством, многие из них так и не вернулись на аэродром. Трех сбил лично Горбунов.
И вот воздушный бой над излучиной Днестра в районе Дубоссар. Двадцать ФВ-190 против восьмерки наших истребителей. Горбунов всей группой ринулся на «фоккеров». Подожгли одного, второго фашиста. И тут сверху свалилась десятка «мессеров». Они подбили ведомого командира третьей эскадрильи Дмитрия Кравцова – младшего лейтенанта Валерия Панютина. Машина вспыхнула, но Валерий стал уходить на свою территорию. «Мессеры» – за ним. Панютин выпрыгнул с парашютом – фашисты открыли огонь. Кравцов не выдержал, бросился на выручку ведомому. Таким образом, одна пара оторвалась от основной группы. Вторая пара, Цыкин – Капустянский, тоже оказалась скованной боем. Образовался смертельный клубок и вокруг третьей пары.
Горбунова прикрывал командир звена лейтенант Владимир Пещеряков. В один из моментов, когда на него и Горбунова обрушили свой огонь сразу два «мессера», oн ушел в сторону…
Хоронили мы Николая Ивановича Горбунова, уроженца села Водопьяновка Воронежской области, на кладбище села Грасово Одесской области. В почетном карауле стояли все его боевые друзья. Не было лишь Пещерякова, Совесть терзала его душу не только за капитана Горбунова, но еще и за своего ведомого лейтенанта Валентина Бегуна, которого ранее он потерял, уклоняясь от огня противника.
Всем было ясно, что причина гибели Горбунова и Бегуна – трусость Пещерякова. Такое у нас не прощалось.
Состоялось заседание выездного суда военного трибунала. Первое в моей жизни. Мне поручили выступить на нем общественным обвинителем.
Наверное, мои слова, высказанные от имени всех однополчан, били Пещерякова больше, чем сам приговор. Мы отказывали ему в доверии. Он отступил от военной присяги, за его трусость жизнью своей заплатили два летчика.
Военный трибунал приговорил Пещерякова к семи годам лишения свободы, а позже нашли возможным разрешить ему летать в нашем корпусе в качестве стрелка-радиста. В 1947 году случай свел меня с ним в академии, где он был командиром учебного звена. Кровью искупив свою вину, Пещеряков снова заслужил право быть летчиком.
Страх и трусость…
Это отнюдь не синонимы.
Страх как чувство присущ всем. Он возникает чаще всего перед неизвестностью, таящей в себе опасность, и выражается тревожным беспокойством, душевным смятением, скованностью действий. Страх бывает такой, что от него мороз по коже пробегает.
Однако в душе человека идет напряженная борьба между «опасно» и «надо». У сильных, волевых, дорожащих своей репутацией и честью, ставящих общие интересы выше личных, верх всегда берет «надо». У слабых – «опасно». И на свет появляется омерзительная, предательская трусость.
Так было и с Пещеряковым. Его нравственные устои и убеждения оказались слабее подленького стремления к самосохранению. Такая же история случилась и с младшим лейтенантом Леонидом Кодольским, трусость которого стоила ему собственной жизни.
Он сменил Василия Гриценюка, попавшего надолго в госпиталь: лопнули барабанные перепонки. Случилось это во время полета из Малого Тростянца в глубокий тыл противника. На обратном пути под Кишиневом наткнулись на пару «мессеров». Завязалась схватка. Тут откуда ни возьмись – еще пара «мессеров». Дело плохо: у нас горючее-то на исходе. Надо выходить из боя. Решаю прибегнуть к излюбленному методу – камнем пикировать до самой земли, там вырывать машину и на бреющем – к своим. При выходе из пикирования от резкого перепада давления у меня из левого уха потекла кровь, а у Гриценюка-из двух сразу. После лечения Василий снова придет к нам, но уже со значительной потерей слуха. Мы вмонтируем в его шлемофон усилители, так он пролетает до конца войны и благополучно вернется на родную Украину.
Первое впечатление Кодольский произвел хорошее. Спортсмен, летает сносно. Несколько раз взяли его с собой на задание для «обкатки» – не позволяли ему ввязываться в бой, А потом пришло время, когда надо было и ему драться, а он все в стороне.
Не понравилось это нам, но молчим, продолжаем приобщать молодого летчика к нашему делу. Чувствуем, ему оно не по душе. Начинаем проводить воспитательную работу, напоминать о военной присяге, уставных требованиях. Вроде бы все понимает. А как в бой-так в сторонку.
«Тактика» труса нашла свое отражение в боевом донесении от 15 мая 1944 года. «Младший лейтенант Л. Г. Кодольский в составе четверки Ла-5 во главе с лейтенантом О. Н. Смирновым вылетел на прикрытие наших войск. Над передним краем группа встретила двенадцать Ю-87 под прикрытием шести ФВ-190. Смирнов повел группу в атаку. Младший лейтенант Кодольский в бой не вступил, ушел в облака, оторвался от группы, приземлился на запасном аэродроме».
После этого случая у меня с Кодольским был откровенный разговор. Но он не признавал за собой вины – сослался на всякие объективные причины.
Тогда я решил проверить его в боевом вылете. В моем присутствии он ни разу не покинул поля боя, но все время держался пассивно ниже меня. Как-то, отбив атаку фашистов, я передал ему по радио:
– Выходи наверх – «мессеры» ушли.
Он «выплыл» рядом. Я увидел его побелевшее лицо, понял: он весь во власти страха. Страх сковал его, превратил в жалкого труса. Почему? Слишком ли дорожил Подольский своей жизнью? Или вообще не рожден был для боя?
В любом случае нельзя терять воинского достоинства. Подольский же этого не понимал или делал вид, что не понимает. Неужели рассчитывал вот так, «юзом», пролетать до победы, а потом наверняка выдавать себя за героя? Только небо войны-экзаменатор строгий.
Майор Краснов взялся лично проверить Подольского. Они взлетели, ушли к переднему краю. Я предусмотрительно послал им вслед Кирилюка и Панкова – на всякий случай. И не напрасно. Как только завязалась схватка с «мессерами», Кодольский моментально исчез. Туго пришлось бы Краснову, если бы не подоспела наша пара.
А Кодольский вдруг появился над аэродромом. Снизился до бреющего полета, начал разворачиваться, да так, что крылом зацепил землю, повредил его. Потом чуть поднялся, стал заходить на посадку и сорвался в штопор на очень малой высоте.
Так бесславно завершился путь еще одного человека из числа тех, настоящие фамилии которых пришлось изменить и сейчас их не хочется называть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Еще не остыли переживания за Султан-Галиева, как новый удар: погиб командир второй эскадрильи капитан Николай Горбунов.
Над Южной Украиной в полную силу расцвел талант этого крылатого бойца. Казалось, никто не сможет противостоять ему в боевых схватках. Однажды во главе четверки он встретил более двадцати Ю-87 под прикрытием десяти ФВ-190. Стервятникам пришлось спасаться бегством, многие из них так и не вернулись на аэродром. Трех сбил лично Горбунов.
И вот воздушный бой над излучиной Днестра в районе Дубоссар. Двадцать ФВ-190 против восьмерки наших истребителей. Горбунов всей группой ринулся на «фоккеров». Подожгли одного, второго фашиста. И тут сверху свалилась десятка «мессеров». Они подбили ведомого командира третьей эскадрильи Дмитрия Кравцова – младшего лейтенанта Валерия Панютина. Машина вспыхнула, но Валерий стал уходить на свою территорию. «Мессеры» – за ним. Панютин выпрыгнул с парашютом – фашисты открыли огонь. Кравцов не выдержал, бросился на выручку ведомому. Таким образом, одна пара оторвалась от основной группы. Вторая пара, Цыкин – Капустянский, тоже оказалась скованной боем. Образовался смертельный клубок и вокруг третьей пары.
Горбунова прикрывал командир звена лейтенант Владимир Пещеряков. В один из моментов, когда на него и Горбунова обрушили свой огонь сразу два «мессера», oн ушел в сторону…
Хоронили мы Николая Ивановича Горбунова, уроженца села Водопьяновка Воронежской области, на кладбище села Грасово Одесской области. В почетном карауле стояли все его боевые друзья. Не было лишь Пещерякова, Совесть терзала его душу не только за капитана Горбунова, но еще и за своего ведомого лейтенанта Валентина Бегуна, которого ранее он потерял, уклоняясь от огня противника.
Всем было ясно, что причина гибели Горбунова и Бегуна – трусость Пещерякова. Такое у нас не прощалось.
Состоялось заседание выездного суда военного трибунала. Первое в моей жизни. Мне поручили выступить на нем общественным обвинителем.
Наверное, мои слова, высказанные от имени всех однополчан, били Пещерякова больше, чем сам приговор. Мы отказывали ему в доверии. Он отступил от военной присяги, за его трусость жизнью своей заплатили два летчика.
Военный трибунал приговорил Пещерякова к семи годам лишения свободы, а позже нашли возможным разрешить ему летать в нашем корпусе в качестве стрелка-радиста. В 1947 году случай свел меня с ним в академии, где он был командиром учебного звена. Кровью искупив свою вину, Пещеряков снова заслужил право быть летчиком.
Страх и трусость…
Это отнюдь не синонимы.
Страх как чувство присущ всем. Он возникает чаще всего перед неизвестностью, таящей в себе опасность, и выражается тревожным беспокойством, душевным смятением, скованностью действий. Страх бывает такой, что от него мороз по коже пробегает.
Однако в душе человека идет напряженная борьба между «опасно» и «надо». У сильных, волевых, дорожащих своей репутацией и честью, ставящих общие интересы выше личных, верх всегда берет «надо». У слабых – «опасно». И на свет появляется омерзительная, предательская трусость.
Так было и с Пещеряковым. Его нравственные устои и убеждения оказались слабее подленького стремления к самосохранению. Такая же история случилась и с младшим лейтенантом Леонидом Кодольским, трусость которого стоила ему собственной жизни.
Он сменил Василия Гриценюка, попавшего надолго в госпиталь: лопнули барабанные перепонки. Случилось это во время полета из Малого Тростянца в глубокий тыл противника. На обратном пути под Кишиневом наткнулись на пару «мессеров». Завязалась схватка. Тут откуда ни возьмись – еще пара «мессеров». Дело плохо: у нас горючее-то на исходе. Надо выходить из боя. Решаю прибегнуть к излюбленному методу – камнем пикировать до самой земли, там вырывать машину и на бреющем – к своим. При выходе из пикирования от резкого перепада давления у меня из левого уха потекла кровь, а у Гриценюка-из двух сразу. После лечения Василий снова придет к нам, но уже со значительной потерей слуха. Мы вмонтируем в его шлемофон усилители, так он пролетает до конца войны и благополучно вернется на родную Украину.
Первое впечатление Кодольский произвел хорошее. Спортсмен, летает сносно. Несколько раз взяли его с собой на задание для «обкатки» – не позволяли ему ввязываться в бой, А потом пришло время, когда надо было и ему драться, а он все в стороне.
Не понравилось это нам, но молчим, продолжаем приобщать молодого летчика к нашему делу. Чувствуем, ему оно не по душе. Начинаем проводить воспитательную работу, напоминать о военной присяге, уставных требованиях. Вроде бы все понимает. А как в бой-так в сторонку.
«Тактика» труса нашла свое отражение в боевом донесении от 15 мая 1944 года. «Младший лейтенант Л. Г. Кодольский в составе четверки Ла-5 во главе с лейтенантом О. Н. Смирновым вылетел на прикрытие наших войск. Над передним краем группа встретила двенадцать Ю-87 под прикрытием шести ФВ-190. Смирнов повел группу в атаку. Младший лейтенант Кодольский в бой не вступил, ушел в облака, оторвался от группы, приземлился на запасном аэродроме».
После этого случая у меня с Кодольским был откровенный разговор. Но он не признавал за собой вины – сослался на всякие объективные причины.
Тогда я решил проверить его в боевом вылете. В моем присутствии он ни разу не покинул поля боя, но все время держался пассивно ниже меня. Как-то, отбив атаку фашистов, я передал ему по радио:
– Выходи наверх – «мессеры» ушли.
Он «выплыл» рядом. Я увидел его побелевшее лицо, понял: он весь во власти страха. Страх сковал его, превратил в жалкого труса. Почему? Слишком ли дорожил Подольский своей жизнью? Или вообще не рожден был для боя?
В любом случае нельзя терять воинского достоинства. Подольский же этого не понимал или делал вид, что не понимает. Неужели рассчитывал вот так, «юзом», пролетать до победы, а потом наверняка выдавать себя за героя? Только небо войны-экзаменатор строгий.
Майор Краснов взялся лично проверить Подольского. Они взлетели, ушли к переднему краю. Я предусмотрительно послал им вслед Кирилюка и Панкова – на всякий случай. И не напрасно. Как только завязалась схватка с «мессерами», Кодольский моментально исчез. Туго пришлось бы Краснову, если бы не подоспела наша пара.
А Кодольский вдруг появился над аэродромом. Снизился до бреющего полета, начал разворачиваться, да так, что крылом зацепил землю, повредил его. Потом чуть поднялся, стал заходить на посадку и сорвался в штопор на очень малой высоте.
Так бесславно завершился путь еще одного человека из числа тех, настоящие фамилии которых пришлось изменить и сейчас их не хочется называть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84