Просто она совсем мне не приглянулась, хотя я и считаю себя, как каждый южный человек, с младых лет неисправимым бабником. Но при этом всегда опираюсь на чувство вкуса. Старательно его в себе воспитывал. И утрированный образ вставшей из могилы женщины меня никогда не сможет прельстить. Есть много других — живых и красивых...
Я выглянул в окно полуподвального помещения. Отсюда видны только ноги шествующих мимо людей. И то лишь ниже колен. Место бюро занимает не самое интересное. Я бы понял еще, если бы в это окно показывали исключительно ноги хорошеньких девушек. Но здесь можно узреть только старушечьи тапочки.
У противоположной стены громко зевает телохранитель Труповоза — крупный мосластый парень со сломанным носом. Нос ему не я сломал. Но за одну только физиономию с удовольствием произвел бы подобную косметическую процедуру повторно. У обезьяны, увидевшей банан, интеллекта в глазах больше, чем у этого типа. Но Труповоз окружил себя именно такими.
Заскрипела дверь. Открылась. Вперед скорбящим задом вышел клиент. Может быть, это и вежливо по отношению к Михал Михалычу, но не совсем прилично по отношению к Наталье Викторовне, поскольку тяжелый и далеко отставленный зад обращен именно в ее сторону. И для чего клиентам так кланяться? Думают, их покойника уложат более мягко? Так покойнику это безразлично. Тогда зачем стараться?
Михал Михалыч вышел к двери сам, чтобы меня поприветствовать. Похвальное желание. Когда ему что-то сильно надо, он становится подхалимом. Если же может без тебя обойтись, то откровенно показывает тебе свое пренебрежение и бывает даже грубым. Такие манеры отставной подполковник приобрел уже после выхода в отставку. И чем дальше, тем эти черты проявляются резче. Может быть, работа и образ жизни действуют. Пообщаешься с покойниками, и не то с тобой станет...
— Заходи.
Я дождался, когда он сделает еще шаг, чтобы не пожимать протянутую руку через порог. И только после этого шагнул в кабинет.
— Ко мне никого не впускать...
Труповоз отдал распоряжение не Наталье Викторовне, а телохранителю. Стоя к хозяину скорбного заведения вполоборота, я видел это. Но не удивился. Так бывает всегда, когда он меня приглашает.
В кабинете мне сразу что-то не понравилось. Будто бы атмосфера насторожила. Даже какая-то дрожь по спине прошла. Я огляделся и подумал, что мне не нравится скорее всего сам хозяин. Вид у Труповоза стандартно черный. Держит стиль заведения. Но даже этот приличный цвет не стройнит его. При одинаковом со мной росте он чуть не вдвое тяжелее, хотя я тоже не выгляжу худосочным. Отъелся директор на деньги жмуров. Его расплывшуюся фигуру исправить можно только долгим сроком в отдаленных лагерях. Это ему, впрочем, и грозит, если сможет дожить. В чем я сомневаюсь. Более того, я сам надеюсь «не пустить» Труповоза в лагерь...
— Есть очень хорошая работа...
Он сел на стул за директорским столом. Бедный вертящийся стул. Недолго ему осталось вертеться. Насколько я знаю, у подобной мебели есть одна слабость. Она предназначена только для худеньких секретарш. Остальных, даже нормальных, как я, держит с трудом. Чуть тяжелее, чем нормальных, держит очень недолго. В прошлом месяце у Труповоза стул был другого цвета. Тот не выдержал.
— Работе я всегда рад. Без работы и кони дохнут... — перефразировал я известную поговорку.
И забросил ногу на ногу, показывая собственную независимость. Стойку «смирно» в этом кабинете я принимать не собираюсь и не буду выходить из него с оттопыренным задом — не дождется. Такому человеку только чуть-чуть покажи слабинку, он сразу попытается сделать из тебя послушного раба. Я всегда стараюсь в отношениях с Труповозом грань держать. Ни в ту, ни в другую сторону не перешагиваю, если в этом нет насущной необходимости. И всегда помню, что с подобной сволочью следует быть предельно осторожным.
— И хорошо платят...
Он сразу начал торговаться. С этим я согласен. Такой процесс мне более интересен, чем отвлеченные разговоры. Я люблю, когда мне хорошо платят, потому что работу я умею делать очень хорошо, как умеет не каждый специалист. И это отнюдь не жадность, а реальное знание собственной цены. Если я сам не буду себя уважать — кто же тогда будет? Но у меня и у хозяина кабинета разное понимание того, как «хорошо платят». И потому мы часто не сходимся в первоначальной цене.
Однако я не люблю показывать свою заинтересованность. Все-таки болгарские корни происходят с Востока — чистые болгары тюркских кровей. И торговля у меня, можно сказать, в характере.
— Спросил бы сначала, как я съездил... Рассказывать долго я не люблю. Сам знаешь, мое красноречие регламентировано положениями уставов. Но спрашивать полагается просто для приличия.
Труповоз моим нравоучениям не внял.
— Двадцать тысяч баксов... — сказал он, мечтательно закатив глаза, словно языком толстенькую пачку банкнот только что лизнул и смакует, оценивая вкус «зелени».
Интересно, сколько он хочет себе взять, если так торопится? По нашей договоренности, ему полагается десять процентов. Но у меня в последнее время появилось сомнение в честности компаньона.
— Тридцать, — сказал я равнодушно. Мы с ним торгуемся всегда, и часто бывает, что я на своем настаиваю.
Он опять хмыкнул, словно чихнуть собрался.
— Ты бы сначала спросил, что за клиент...
— А ты помнишь случай, когда я отказывался? Естественно, кроме оговоренных заранее вариантов...
Такие варианты есть, и мы с Труповозом заключили устный договор — за какие дела я берусь, какие принципиально игнорирую.
— Все может быть. Ты тоже человек не железный, имеешь симпатии и антипатии.
— Мы с тобой с первых встреч постановили, что ты не втравливаешь меня в большую политику. Политику поменьше я проглотить смогу. Остальное тоже бывает мне, как правило, по зубам. Впрочем, если ты желаешь «заказать» президента, то я потребую «лимон зеленых»...
На приятие шутки Труповоз слабоват. Давно пора бы мне это уяснить и не шутить с ним.
— И сделаешь?
— Вместе с тобой...
— Я в таких делах, сам знаешь, плохой помощник.
Неужели думает, что я возьму его в помощники! Из ума я еще не выжил...
— Я имею в виду, что и тебя после такого «заказа» сразу же «сделаю»...
Михал Михалыч стрельнул вопросительно глазами. Но — поверил. Я бы на его месте поверил тоже. Я сам в это верю, потому что твердо знаю — когда-то все так и будет.
— Итак, к делу...
— Двадцать тысяч.
— Клиент?
Он посмотрел на меня долго и внимательно.
— Таманец... — сказал наконец.
— Тридцать, — даже без секундной паузы, выдержанной для приличия, сказал я и откинулся на спинку стула. И слегка потянулся. Неужели Труповоз думал меня шокировать этим именем?
Только два месяца назад я работал по «заказу» самого Таманца при поддержке его людей в его же родном городе на берегу Волги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Я выглянул в окно полуподвального помещения. Отсюда видны только ноги шествующих мимо людей. И то лишь ниже колен. Место бюро занимает не самое интересное. Я бы понял еще, если бы в это окно показывали исключительно ноги хорошеньких девушек. Но здесь можно узреть только старушечьи тапочки.
У противоположной стены громко зевает телохранитель Труповоза — крупный мосластый парень со сломанным носом. Нос ему не я сломал. Но за одну только физиономию с удовольствием произвел бы подобную косметическую процедуру повторно. У обезьяны, увидевшей банан, интеллекта в глазах больше, чем у этого типа. Но Труповоз окружил себя именно такими.
Заскрипела дверь. Открылась. Вперед скорбящим задом вышел клиент. Может быть, это и вежливо по отношению к Михал Михалычу, но не совсем прилично по отношению к Наталье Викторовне, поскольку тяжелый и далеко отставленный зад обращен именно в ее сторону. И для чего клиентам так кланяться? Думают, их покойника уложат более мягко? Так покойнику это безразлично. Тогда зачем стараться?
Михал Михалыч вышел к двери сам, чтобы меня поприветствовать. Похвальное желание. Когда ему что-то сильно надо, он становится подхалимом. Если же может без тебя обойтись, то откровенно показывает тебе свое пренебрежение и бывает даже грубым. Такие манеры отставной подполковник приобрел уже после выхода в отставку. И чем дальше, тем эти черты проявляются резче. Может быть, работа и образ жизни действуют. Пообщаешься с покойниками, и не то с тобой станет...
— Заходи.
Я дождался, когда он сделает еще шаг, чтобы не пожимать протянутую руку через порог. И только после этого шагнул в кабинет.
— Ко мне никого не впускать...
Труповоз отдал распоряжение не Наталье Викторовне, а телохранителю. Стоя к хозяину скорбного заведения вполоборота, я видел это. Но не удивился. Так бывает всегда, когда он меня приглашает.
В кабинете мне сразу что-то не понравилось. Будто бы атмосфера насторожила. Даже какая-то дрожь по спине прошла. Я огляделся и подумал, что мне не нравится скорее всего сам хозяин. Вид у Труповоза стандартно черный. Держит стиль заведения. Но даже этот приличный цвет не стройнит его. При одинаковом со мной росте он чуть не вдвое тяжелее, хотя я тоже не выгляжу худосочным. Отъелся директор на деньги жмуров. Его расплывшуюся фигуру исправить можно только долгим сроком в отдаленных лагерях. Это ему, впрочем, и грозит, если сможет дожить. В чем я сомневаюсь. Более того, я сам надеюсь «не пустить» Труповоза в лагерь...
— Есть очень хорошая работа...
Он сел на стул за директорским столом. Бедный вертящийся стул. Недолго ему осталось вертеться. Насколько я знаю, у подобной мебели есть одна слабость. Она предназначена только для худеньких секретарш. Остальных, даже нормальных, как я, держит с трудом. Чуть тяжелее, чем нормальных, держит очень недолго. В прошлом месяце у Труповоза стул был другого цвета. Тот не выдержал.
— Работе я всегда рад. Без работы и кони дохнут... — перефразировал я известную поговорку.
И забросил ногу на ногу, показывая собственную независимость. Стойку «смирно» в этом кабинете я принимать не собираюсь и не буду выходить из него с оттопыренным задом — не дождется. Такому человеку только чуть-чуть покажи слабинку, он сразу попытается сделать из тебя послушного раба. Я всегда стараюсь в отношениях с Труповозом грань держать. Ни в ту, ни в другую сторону не перешагиваю, если в этом нет насущной необходимости. И всегда помню, что с подобной сволочью следует быть предельно осторожным.
— И хорошо платят...
Он сразу начал торговаться. С этим я согласен. Такой процесс мне более интересен, чем отвлеченные разговоры. Я люблю, когда мне хорошо платят, потому что работу я умею делать очень хорошо, как умеет не каждый специалист. И это отнюдь не жадность, а реальное знание собственной цены. Если я сам не буду себя уважать — кто же тогда будет? Но у меня и у хозяина кабинета разное понимание того, как «хорошо платят». И потому мы часто не сходимся в первоначальной цене.
Однако я не люблю показывать свою заинтересованность. Все-таки болгарские корни происходят с Востока — чистые болгары тюркских кровей. И торговля у меня, можно сказать, в характере.
— Спросил бы сначала, как я съездил... Рассказывать долго я не люблю. Сам знаешь, мое красноречие регламентировано положениями уставов. Но спрашивать полагается просто для приличия.
Труповоз моим нравоучениям не внял.
— Двадцать тысяч баксов... — сказал он, мечтательно закатив глаза, словно языком толстенькую пачку банкнот только что лизнул и смакует, оценивая вкус «зелени».
Интересно, сколько он хочет себе взять, если так торопится? По нашей договоренности, ему полагается десять процентов. Но у меня в последнее время появилось сомнение в честности компаньона.
— Тридцать, — сказал я равнодушно. Мы с ним торгуемся всегда, и часто бывает, что я на своем настаиваю.
Он опять хмыкнул, словно чихнуть собрался.
— Ты бы сначала спросил, что за клиент...
— А ты помнишь случай, когда я отказывался? Естественно, кроме оговоренных заранее вариантов...
Такие варианты есть, и мы с Труповозом заключили устный договор — за какие дела я берусь, какие принципиально игнорирую.
— Все может быть. Ты тоже человек не железный, имеешь симпатии и антипатии.
— Мы с тобой с первых встреч постановили, что ты не втравливаешь меня в большую политику. Политику поменьше я проглотить смогу. Остальное тоже бывает мне, как правило, по зубам. Впрочем, если ты желаешь «заказать» президента, то я потребую «лимон зеленых»...
На приятие шутки Труповоз слабоват. Давно пора бы мне это уяснить и не шутить с ним.
— И сделаешь?
— Вместе с тобой...
— Я в таких делах, сам знаешь, плохой помощник.
Неужели думает, что я возьму его в помощники! Из ума я еще не выжил...
— Я имею в виду, что и тебя после такого «заказа» сразу же «сделаю»...
Михал Михалыч стрельнул вопросительно глазами. Но — поверил. Я бы на его месте поверил тоже. Я сам в это верю, потому что твердо знаю — когда-то все так и будет.
— Итак, к делу...
— Двадцать тысяч.
— Клиент?
Он посмотрел на меня долго и внимательно.
— Таманец... — сказал наконец.
— Тридцать, — даже без секундной паузы, выдержанной для приличия, сказал я и откинулся на спинку стула. И слегка потянулся. Неужели Труповоз думал меня шокировать этим именем?
Только два месяца назад я работал по «заказу» самого Таманца при поддержке его людей в его же родном городе на берегу Волги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87