Я остановил коня, пропуская гурт мимо себя и ожидая, пока подъедет Пармали.
В первый раз я увидел его покрытым пылью. Но самую малость. Он придержал лошадь, мы дали стаду пройти, а потом он сказал:
— Мы их еще будем поить по эту сторону Манкоса? Ты как будто говорил, что здесь есть ручей…
— Если он не пересох.
— Ну, если пересох, тогда придется ждать до Манкоса.,. Смотри!
У Пармали была винтовка в руке, и он поднял ее, показывая на что-то. Это приближались индейцы, спускались по склону с Меса-Верде… да нет, это не военный отряд. Их всего семеро… нет, вон и восьмой.
Это был Пороховое Лицо.
— Не беспокойся, — сказал я Пармали. — Это те индейцы, которых я нанял.
Пороховое Лицо остановился, остальные собрались вокруг него. Двое из них были совсем мальчишки, лет по четырнадцать, не больше.
— Мы пришли работать, если тебе нужно.
Я начал было приветствовать их как положено, но тут у меня появилось какое-то предчувствие.
— Пороховое Лицо, — сказал я, — вы нам больше поможете, если до ночи будете держаться в стороне. По-моему, — добавил я, — кто-то хочет разогнать наш скот, а потом украсть его. Когда мы остановимся на ночь, три человека будут сторожить стадо, а потом, когда пройдет половина ночи, они лягут спать, а трое других выедут им на смену. Я хочу, чтобы вы сейчас спрятались, а ночью проехали и помогли охранять стадо.
Я подумал и добавил еще:
— Стадо — это мясо на зиму для вас, как и для нас, и еще на много зим. Если скот угонят, мне нечем будет кормить вас.
— Мы следить, — сказал он. — Ты ехать.
Они растаяли как дым, не оставив после себя ничего, кроме россыпи следов. Любой, кто наблюдал за этим со стороны, решил бы, что они пытались выклянчить бычка, а мы их прогнали.
Мы остановили стадо на ночь у небольшого ручейка милях в пяти к западу от Манкоса. Вокруг было много хорошей травы. Коровы попаслись вдоволь, потом легли. Пармали, Мансон и Тайлеры, два брата, выехали на первую ночную стражу, а мне, Нику Шэдоу и метису Чарли Фарнуму досталась вторая.
Была одна из тех тихих, прекрасных ночей, когда треск сломанной веточки можно услышать за полмили. Но я ничего не слышал. Я устал как собака, мне хотелось искупаться, и был такой голодный, что никак не мог оторваться от еды. Наконец я отошел в сторону, забрался под теплое одеяло и мгновенно уснул.
В час ночи меня разбудил Пармали.
— Нам один час осталось дежурить, — сказал он, — пока все тихо. Поднимается ветер, так что будьте повнимательнее.
Натягивая сапоги, я спросил:
— Кого-нибудь из индейцев видели?
— Нет. А что, должны были увидеть?
— Нет, наверно. Они, видимо, забрались в лес поглубже и спят без задних ног.
Но я просто шутил, и Парм это понимал. Индейцы были где-то здесь, они все видели и все слышали.
Я присел у огня и все моргал — пытался прогнать сон, пока наливал себе в кружку кофе. Это был настоящий «шестизарядный кофе» — горячий, черный, как дымоход в преисподней, и такой крепкий, что револьвер плавал бы. Я взял ломоть хлеба, немного вяленого мяса и начал жевать, пока Ник Шэдоу продирал глаза.
Когда ему приходилось вставать среди ночи, он вечно бывал злой как черт и неразговорчивый. А я ночью всегда чувствовал себя хорошо и поднимался в любой час без затруднений. Зато и засыпал я тоже без затруднений в любой час, лишь бы случай подвернулся, вот только случай нечасто подворачивался.
Чарли Фарнум, тот вообще в любое время предпочитал помалкивать, так что они с Ником друг другу под пару были. А у меня хватало мозгов не распахивать кормушку. Вот и сидели мы вокруг костра и молча пялились в огонь, как три чурбана, пока кофе из нас сон понемногу выгонял. Через некоторое время я поднялся и пошел бросить седло на маленькую соловую лошадку, на которой ездил по ночам.
Она умела двигаться как кошка и видела в темноте как кошка; этой лошадке я мог довериться при ночной работе, да и она, похоже, держала меня за своего. Она сунулась ко мне носом, и я скормил ей огрызок морковки, которую стянул из ящика у повара.
В западных краях человек должен быть верным другом своей лошади, а то у него никогда не будет вообще никакого друга, а может, и вообще не понадобится ему никакой друг. В диких местах человек без лошади может и до вечера не дожить — вот почему тут конокрадство всегда считалось самым страшным грехом. Во многих случаях, уведя у человека лошадь, вы его приговариваете к смерти, куда менее приятной смерти, чем если б вы его просто пристрелили.
Соловая пару раз подкинула меня, выгибая спину, чтобы показать, что она в хорошей форме, готова к работе, а заодно — что не потерпит никаких глупостей от своего седока. Это лошадка хотела убедиться, что я вполне проснулся, а я, после того как она меня встряхнула разок-другой, и в самом деле вполне проснулся.
Шэдоу и Фарнум тоже сели на лошадей, и мы выехали к стаду, сменяя наездников, которые отдежурили свою смену, и глядя, как они собираются к огню. Сейчас, наверно, выпьют кофе, пожуют маленько сала и завалятся на боковую — да, устали они. Работа на перегоне так выматывает человека, что у него не остается духу разыгрывать из себя сову. Ничто лучше долгого перегона не превращает человека в доброго христианина… по крайней мере, на время перегона.
Маленькая соловая лошадка уверенно шла, неся меня вокруг стада. Ночью все выглядит по-другому, чем днем, так что на первых двух кругах я в основном интересовался местностью и высматривал среди бычков знакомых буянов. Стадо было смешанное, а такое вообще легче впадает в панику и кидается в стампиду, чем если б они все были какой-то одной породы… да еще имелись у нас два бычка и одна корова совсем уж пугливые, готовые вскочить и лететь сломя голову при малейшем шуме.
Мы им пели. Они тогда слышат приближающийся голос и не шарахаются, заметив тебя. Приблизься к быку слишком быстро, и он сиганет в небо прямо с земли и удерет за границы штата. Голос у меня не так чтобы очень, но я часто рассказываю людям, что я певец и что мне приходилось петь даже для трехтысячной толпы. Я, правда, не упоминал, что это была коровья толпа, но они ведь слышали мой голос, так что могли и сами догадаться. А если они судили по тому, что я брат Галлоуэя, так могли бы и поверить, он-то певец будь здоров. Шэдоу, когда мы с ним. второй раз встретились, остановился перекинуться словом-другим.
— Метис говорит, что, по его мнению, слишком тихо кругом. Никто не шуршит в кустах, как обычно.
— Ну что ж, давай и мы поиграем в эту игру, — сказал я. — Давай и мы походим на цыпочках.
— Что ты обо всем этом думаешь?
— Вот смотри, — сказал я, — если что-то спугнет коров и они побегут, нам надо направить их в сторону от ребят, чтобы они никого не растоптали. Давай каждый раз, проезжая мимо лагеря, замедлять шаг, так, чтобы большую часть времени кто-то находился на нужном месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
В первый раз я увидел его покрытым пылью. Но самую малость. Он придержал лошадь, мы дали стаду пройти, а потом он сказал:
— Мы их еще будем поить по эту сторону Манкоса? Ты как будто говорил, что здесь есть ручей…
— Если он не пересох.
— Ну, если пересох, тогда придется ждать до Манкоса.,. Смотри!
У Пармали была винтовка в руке, и он поднял ее, показывая на что-то. Это приближались индейцы, спускались по склону с Меса-Верде… да нет, это не военный отряд. Их всего семеро… нет, вон и восьмой.
Это был Пороховое Лицо.
— Не беспокойся, — сказал я Пармали. — Это те индейцы, которых я нанял.
Пороховое Лицо остановился, остальные собрались вокруг него. Двое из них были совсем мальчишки, лет по четырнадцать, не больше.
— Мы пришли работать, если тебе нужно.
Я начал было приветствовать их как положено, но тут у меня появилось какое-то предчувствие.
— Пороховое Лицо, — сказал я, — вы нам больше поможете, если до ночи будете держаться в стороне. По-моему, — добавил я, — кто-то хочет разогнать наш скот, а потом украсть его. Когда мы остановимся на ночь, три человека будут сторожить стадо, а потом, когда пройдет половина ночи, они лягут спать, а трое других выедут им на смену. Я хочу, чтобы вы сейчас спрятались, а ночью проехали и помогли охранять стадо.
Я подумал и добавил еще:
— Стадо — это мясо на зиму для вас, как и для нас, и еще на много зим. Если скот угонят, мне нечем будет кормить вас.
— Мы следить, — сказал он. — Ты ехать.
Они растаяли как дым, не оставив после себя ничего, кроме россыпи следов. Любой, кто наблюдал за этим со стороны, решил бы, что они пытались выклянчить бычка, а мы их прогнали.
Мы остановили стадо на ночь у небольшого ручейка милях в пяти к западу от Манкоса. Вокруг было много хорошей травы. Коровы попаслись вдоволь, потом легли. Пармали, Мансон и Тайлеры, два брата, выехали на первую ночную стражу, а мне, Нику Шэдоу и метису Чарли Фарнуму досталась вторая.
Была одна из тех тихих, прекрасных ночей, когда треск сломанной веточки можно услышать за полмили. Но я ничего не слышал. Я устал как собака, мне хотелось искупаться, и был такой голодный, что никак не мог оторваться от еды. Наконец я отошел в сторону, забрался под теплое одеяло и мгновенно уснул.
В час ночи меня разбудил Пармали.
— Нам один час осталось дежурить, — сказал он, — пока все тихо. Поднимается ветер, так что будьте повнимательнее.
Натягивая сапоги, я спросил:
— Кого-нибудь из индейцев видели?
— Нет. А что, должны были увидеть?
— Нет, наверно. Они, видимо, забрались в лес поглубже и спят без задних ног.
Но я просто шутил, и Парм это понимал. Индейцы были где-то здесь, они все видели и все слышали.
Я присел у огня и все моргал — пытался прогнать сон, пока наливал себе в кружку кофе. Это был настоящий «шестизарядный кофе» — горячий, черный, как дымоход в преисподней, и такой крепкий, что револьвер плавал бы. Я взял ломоть хлеба, немного вяленого мяса и начал жевать, пока Ник Шэдоу продирал глаза.
Когда ему приходилось вставать среди ночи, он вечно бывал злой как черт и неразговорчивый. А я ночью всегда чувствовал себя хорошо и поднимался в любой час без затруднений. Зато и засыпал я тоже без затруднений в любой час, лишь бы случай подвернулся, вот только случай нечасто подворачивался.
Чарли Фарнум, тот вообще в любое время предпочитал помалкивать, так что они с Ником друг другу под пару были. А у меня хватало мозгов не распахивать кормушку. Вот и сидели мы вокруг костра и молча пялились в огонь, как три чурбана, пока кофе из нас сон понемногу выгонял. Через некоторое время я поднялся и пошел бросить седло на маленькую соловую лошадку, на которой ездил по ночам.
Она умела двигаться как кошка и видела в темноте как кошка; этой лошадке я мог довериться при ночной работе, да и она, похоже, держала меня за своего. Она сунулась ко мне носом, и я скормил ей огрызок морковки, которую стянул из ящика у повара.
В западных краях человек должен быть верным другом своей лошади, а то у него никогда не будет вообще никакого друга, а может, и вообще не понадобится ему никакой друг. В диких местах человек без лошади может и до вечера не дожить — вот почему тут конокрадство всегда считалось самым страшным грехом. Во многих случаях, уведя у человека лошадь, вы его приговариваете к смерти, куда менее приятной смерти, чем если б вы его просто пристрелили.
Соловая пару раз подкинула меня, выгибая спину, чтобы показать, что она в хорошей форме, готова к работе, а заодно — что не потерпит никаких глупостей от своего седока. Это лошадка хотела убедиться, что я вполне проснулся, а я, после того как она меня встряхнула разок-другой, и в самом деле вполне проснулся.
Шэдоу и Фарнум тоже сели на лошадей, и мы выехали к стаду, сменяя наездников, которые отдежурили свою смену, и глядя, как они собираются к огню. Сейчас, наверно, выпьют кофе, пожуют маленько сала и завалятся на боковую — да, устали они. Работа на перегоне так выматывает человека, что у него не остается духу разыгрывать из себя сову. Ничто лучше долгого перегона не превращает человека в доброго христианина… по крайней мере, на время перегона.
Маленькая соловая лошадка уверенно шла, неся меня вокруг стада. Ночью все выглядит по-другому, чем днем, так что на первых двух кругах я в основном интересовался местностью и высматривал среди бычков знакомых буянов. Стадо было смешанное, а такое вообще легче впадает в панику и кидается в стампиду, чем если б они все были какой-то одной породы… да еще имелись у нас два бычка и одна корова совсем уж пугливые, готовые вскочить и лететь сломя голову при малейшем шуме.
Мы им пели. Они тогда слышат приближающийся голос и не шарахаются, заметив тебя. Приблизься к быку слишком быстро, и он сиганет в небо прямо с земли и удерет за границы штата. Голос у меня не так чтобы очень, но я часто рассказываю людям, что я певец и что мне приходилось петь даже для трехтысячной толпы. Я, правда, не упоминал, что это была коровья толпа, но они ведь слышали мой голос, так что могли и сами догадаться. А если они судили по тому, что я брат Галлоуэя, так могли бы и поверить, он-то певец будь здоров. Шэдоу, когда мы с ним. второй раз встретились, остановился перекинуться словом-другим.
— Метис говорит, что, по его мнению, слишком тихо кругом. Никто не шуршит в кустах, как обычно.
— Ну что ж, давай и мы поиграем в эту игру, — сказал я. — Давай и мы походим на цыпочках.
— Что ты обо всем этом думаешь?
— Вот смотри, — сказал я, — если что-то спугнет коров и они побегут, нам надо направить их в сторону от ребят, чтобы они никого не растоптали. Давай каждый раз, проезжая мимо лагеря, замедлять шаг, так, чтобы большую часть времени кто-то находился на нужном месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42