Никакой Шемшуриной ты не мог читать пьесу!
- Как не читал? - обводя компанию недоуменным, подозрительным взглядом, вскричал Селиванский. - Читал! Именно ей читал.
- Ха-ха! - засмеялся Лязгов. - Скажи же ему, Симочка, что он попался с поличным: ведь Шемшурина была с тобой на катке.
- Да, она со мной была, - кивнула головой Серафима Петровна, осматривая всех нас холодным взглядом.
- Когда?! Я с половины девятого до двенадцати сидел у нее и читал свою «Комету».
- Вы что-нибудь спутали, - пожала плечами Серафима Петровна.
- Что? Что я мог спутать? Часы я мог спутать, Шемшурину мог спутать с кем-нибудь или свою пьесу с отрывным календарем?! Как так - спутать?
- Хотите чаю? - предложила Серафима Петровна.
- Да нет, разберемся: когда Шемшурина была с вами на катке?
- Часов в десять, одиннадцать.
Драматург всплеснул руками.
- Так поздравляю вас: в это самое время я читал ей дома пьесу.
Серафима Петровна подняла язвительно одну бровь.
- Да? Может быть, на свете существуют две Шемшуриных? Или я незнакомую даму приняла за Марью Александровну? Или, может, я была на катке вчера. Ха-ха!..
- Ничего не понимаю! - изумился Селиванский.
- То-то и оно, - засмеялась Серафима Петровна. - То-то и оно! Ах, Селиванский, Селиванский…
Селиванский пожал плечами и стал разворачивать рукопись.
Когда мы переходили в гостиную, я задержался на минуту в кабинете и, сделав рукой знак Серафиме Петровне, остался с ней наедине.
- Вы сегодня были на катке? - спросил я равнодушно.
- Да. С Шемшуриной.
- А я вас в театре сегодня видел. С Таней Черножуковой.
Она вспыхнула.
- Не может быть. Что же, я лгу, что ли?
- Конечно, лжете. Я вас прекрасно видел.
- Вы приняли за меня кого-нибудь другого…
- Нет. Вы лжете неумело, впутываете массу лиц, попадаетесь и опять нагромождаете одну ложь на другую… Для чего вы солгали мужу о катке?
Ее нога застучала по ковру.
- Он не любит, когда я встречаюсь с Таней.
- А я сейчас пойду и скажу всем, что видел вас с Таней в театре.
Она схватила меня за руку, испуганная, с трясущимися губами.
- Вы этого не сделаете!
- Отчего же не сделать?.. Сделаю!
- Ну, милый, ну, хороший… Вы не скажете… да? Ведь не скажете?
- Скажу.
Она вскинула свои руки мне на плечи, крепко поцеловала меня и, прижимаясь, прерывисто прошептала:
- А теперь не скажете? Нет?
После чтения драмы - ужинали.
Серафима Петровна все время упорно избегала моего взгляда и держалась около мужа.
Среди разговора она спросила его:
- А где ты был сегодня вечером? Тебя ведь не было с трех часов.
Я с любопытством ждал ответа. Лязгов, когда мы были вдвоем в кабинете, откровенно рассказал мне, что этот день он провел довольно беспутно: из Одессы к нему приехала знакомая француженка, кафешантанная певица, с которой он обедал у Контана, в кабинете; после обеда катались на автомобиле, потом он был у нее в Гранд-Отеле, а вечером завез ее в «Буфф», где и оставил.
- Где ты был сегодня?
Лязгов обернулся к жене и, подумав несколько секунд, ответил:
- Я был у Контана. Обедали. Один клиент из Одессы с женойфранцуженкой и я. Потом я заехал за моей доверительницей по Усачевскому делу, и мы разъезжали в ее автомобиле - она очень богатая - по делу об освобождении имения от описи. Затем я был в Гранд-Отеле у одного помещика, а вечером заехал на минутку в «Буфф» повидаться с знакомым. Вот и все.
Я улыбнулся про себя и подумал: «Да. Вот это ложь!»

Двойник
Молодой человек Колесакин называл сам себя застенчивым весельчаком.
Приятели называли его забавником и юмористом, а уголовный суд, если бы веселый Колесакин попал под его отеческую руку, разошелся бы в оценке характера веселого Колесакина и с ним самим и Колесакиновыми приятелями.
Колесакин сидел на вокзале небольшого провинциального города, куда он приехал на один день по какому-то вздорному поручению старой тетки.
Его радовало все: и телячья котлета, которую он ел, и вино, которое он пил, и какая-то заблудшая девица в голубенькой шляпке за соседним столиком - все это вызывало на приятном лице Колесакина веселую, благодушную улыбку.
Неожиданно за его спиной раздалось:
- А-а! Сколько зим, сколько лет!!
Колесакин вскочил, обернулся и недоумевающе взглянул на толстого красного человека, с лицом, блестевшим от скупого вокзального света, как медный шар.
Красный господин приветливо протянул Колесакину руку и долго тряс ее, будто желая вытрясти все колесакинское недоумение:
- Ну как же вы, батенька, поживаете?
«Черт его знает, - подумал Колесакин, - может быть, действительно где-нибудь познакомились. Неловко сказать, что не помню».
И ответил:
- Ничего, благодарю. Вы как?
Медный толстяк расхохотался.
- Хо-хо! А что нам сделается?! Ваши здоровеньки?
- Ничего… Слава Богу, - неопределенно ответил Колесакин и, из вежливого желания поддержать с незнакомым толстяком разговор, спросил: - Отчего вас давно не видно?
- Меня-то что! А вот вы, дорогой, забыли нас совсем. Жена и то спрашивает… Ах, черт возьми, - вспомнил! Ведь вы меня, наверное, втайне ругаете?
- Нет, - совершенно искренно возразил Колесакин. - Я вас никогда не ругал.
- Да, знаем… - хитро подмигнул толстяк. - А за триста-то рублей! Куриозно! Вместо того чтобы инженер брал у поставщика, инженер дал поставщику! А ведь я, батенька, в тот же вечер и продул их, признаться.
- Неужели?
- Уверяю вас! Кстати, что вспомнил… Позвольте рассчитаться. Большое мерси!
Толстяк вынул похожий на обладателя его, такой же толстый и такой же медно-красный бумажник и положил перед Колесакиным три сотенных бумажки.
В Колесакине стала просыпаться его веселость и юмор.
- Очень вам благодарен, - сказал он, принимая деньги. - А скажите… не могли бы вы - услугу за услугу - до послезавтра одолжить мне еще четыреста рублей? Платежи, знаете, расчет срочный… послезавтра я вам пришлю, а?
- Сделайте одолжение! Пожалуйте! В клубе как-нибудь столкнемся - рассчитаемся. А кстати: куда девать те доски, о которых я вам писал? Чтобы не заплатить нам за полежалое.
- Куда? Да свезите их ко мне, что ли. Пусть во дворе полежат.
Толстый господин так удивился, что высоко поднял брови, вследствие чего маленькие заплывшие глазки его впервые как будто глянули на свет Божий.
- Что вы! Шутить изволите, батенька? Это три-то вагона?
- Да! - решительно и твердо сказал Колесакин. - У меня есть свои соображения, которые… Одним словом, чтобы эти доски были доставлены ко мне - вот и все. А пока позвольте с вами раскланяться. Человек! Получи. Жене привет!
- Спасибо! - сказал толстый поставщик, тряся руку Колесакина. - Кстати, что Эндименов?
- Эндименов? Ничего, по-прежнему.
- Рипается?
- Ого!
- А она что?
Колесакин пожал плечами.
- Что ж она… Ведь вы сами, кажется, знаете, что своего характера ей не переделать.
- Совершенно правильно, Вадим Григорьич!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41