Да, это был Фу Би-чен. Его почерневшее от солнца и ветра лицо выглядело строгим. Он без улыбки смотрел на Чэна.
— …Вот и прекрасно… — словно издалека доносился до Чэна голос Лао Кэ. — Немного отдохнёте и возьмётесь за работу.
Но вот командир умолк. Нужно было отвечать. Чэн с трудом собрал мысли, стремительно уносившиеся в прошлое, к школе, к незадачливому учлету Фу. Чэн ответил, стараясь попасть в добродушный тон командира:
— Я не устал. Могу сразу за работу. Только позвольте доложить: мне учебная работа очень надоела в школе. Я предпочёл бы в бой.
— Боев здесь хоть отбавляй.
— Вот и хотелось бы…
Лао Кэ весело перебил:
— Придёт время, придёт! А пока за учёбу. Других будете учить и сами поучитесь. — Лао Кэ обернулся к начальнику штаба: — Что ж, может быть, прямо и дадим ему вторую эскадрилью?
— Вы хотите сделать для лётчика Чэна исключение? — спросил Ли Юн.
— Исключение?..
— Вы же сами приказали: каждый новый человек, прибывающий на лётную работу, независимо от звания и назначения, проходит ознакомление с обстановкой и с боевой работой в качестве рядового лётчика.
— Ли Юн всегда прав! — сказал Лао Кэ. — На то он и начальник штаба, чтобы все помнить. Такой приказ действительно существует, и выходит, что дать вам сразу эскадрилью против моих правил. Значит, прежде чем вы начнёте учить других, придётся вам самому кое-что усвоить: обстановка тут не простая, сразу не разберётесь. — При этих словах Лао Кэ бросил взгляд в сторону молча стоявшего в течение всего разговора Фу Би-чена. — Придётся вам, товарищ Фу, новичка вывозить.
Повидимому, заметив, как при этих словах краска прилила к щекам Чэна, Лао Кэ поспешил ответить:
— Обижайтесь не обижайтесь, а должен же я подчиняться собственным приказам: в нашей стае даже старый волк считается новичком, пока не привыкнет к местным условиям. Но товарищ Фу быстро введёт вас в курс дела — он у нас первый мастер на этот счёт. Вывезет в бой раз, другой — и сразу вывод: годен или нет. И притом предупреждаю: экзаменатор строжайший.
Лао Кэ на мгновение свёл брови и окинул Чэна коротким испытующим взглядом, потом обратился к Фу Би-чену, дружески положив ему руку на плечо:
— Что это вы сегодня такой молчаливый?
— Товарищ Чэн — мой школьный инструктор, — так же спокойно ответил Фу Би-чен. — У него начал переобучение…
Лао Кэ, не задумываясь, весело сказал:
— Был учителем, побудет учеником… То была школа, а то война.
5
Горячий воздух поднимался от земли. Его струи взлетали дрожащими столбами. Развалины монастыря казались сквозь них сделанными из тонкой бумаги, колеблемой дуновением ветерка. Стены кумирни изгибались и меняли очертания. Многоярусная крыша то делалась совсем низкой, почти распластывалась по земле, то вдруг острым шпилем тянулась к небу.
Дальше у горизонта, очень далеко за монастырём, виднелись холмы. Они, как и постройка, непрерывно меняли контуры: то делались низкими, с пологими склонами, то вдруг вытягивались ввысь и становились похожими на пагоды.
Пейзаж вокруг Харады был однообразен и суров. Трава местами уже стала бурой. На склонах холмов она под ударами ветра свалялась, как клочья немытой шерсти.
Когда Харада глядел на степь, ему казалось, будто у горизонта расстилается безбрежное море. Оно волновалось и курилось испарениями. Если Харада долго глядел на это море, то уровень воды начинал повышаться, она заливала пустыню. Нужно было закрыть глаза, чтобы вода исчезла.
Но Харада старался их не закрывать. Стоило опустить веки, как в голову лезли совсем ненужные мысли. Однако лежать все время с открытыми глазами и смотреть то на раскалённое небо, то на степь было тоже невозможно. Достаточно того, что майор, привыкший к бумажной форменной одежде или к ещё более лёгкому кимоно, лежал теперь в засаленном ватном халате. Все его тело покрылось потом. Этого никогда не бывало с майором ни в форме, ни в домашнем кимоно. Ощущение было отвратительное.
Солнце только ещё перевалило через зенит, когда Хараде начало казаться, что вместе с потом из него испаряется самая кровь. Тело становилось сухим и негибким, слюна — горячей и вязкой. Японец даже пощупал собственные губы, — они казались непомерно толстыми и тугими. Он попробовал облизать губы, но язык цеплялся за них, словно они были облеплены репьями. Чтобы избавиться от этих неприятных ощущений, нужно было подняться и дойти до монастыря — там должна была быть вода.
Но для этого пришлось бы уже сейчас рискнуть встречей с людьми. А открытая игра была преждевременной. Она поставила бы под угрозу выполнение задания мистера Паркера, а следовательно, и возможность возвращения Харады в Японию.
Значит, нужно было лежать и ждать. И Харада лежал. И ждал.
Он ещё не признал себя побеждённым монгольским солнцем. Он считал, что может с ним бороться.
Чтобы отвлечь свои мысли от Японии, от солнца, от кишек, скручивающихся в животе, как в кипящей кастрюле, Харада стал наблюдать за вылезшим из норы в сотне метров от него тарбаганом. Большой, жирный, огненно-рыжий тарбаган грелся на солнце, не обращая внимания на человека.
Харада долго смотрел на него. Вот зверёк сел на задние лапы, поднял передние к солнцу и подставил его лучам мордочку. Харада взял камень, прицелился и бросил. Тарбаган насторожился, посмотрел туда, где упал камень, и снова поднял лапы, так и не обратив внимания на человека.
Японец отвернулся.
Солнце прошло половину пути от зенита к горизонту. В степи быстро сгущались сумерки. Харада поднялся и при последнем слабом отблеске заката стал рассматривать силуэт монастыря. Когда совсем стемнело, японец пошёл.
Хвост Большой Медведицы уже скрылся за горизонтом, когда Харада вошёл под свод полуразрушенных монастырских ворот.
Было тихо. Слышался только шорох ветра под стропилами длинного строения, где раньше помещались монахи. Харада прижался к стене. Он терпеливо ждал, пока луна, освещавшая двор, не продвинется настолько, чтобы Харада мог итти, скрываясь в тени, отбрасываемой стеной. Яркий свет, проникающий сквозь узорные отверстия, выведенные кладкой стены, голубой рябью ложился на землю. Осторожно переступая через эти светлые пятна, как будто они были стеклянные, Харада двинулся вокруг двора. Ему нужен был колодец. Вскоре он отыскал его в глинобитной будке и нагнулся над выложенным камнем отверстием. Однако он напрасно напрягал зрение: зеркала воды не было видно, внизу царила непроглядная темень. Тогда Харада нащупал на земле камешек и бросил его в колодец. Последовала столь долгая тишина, что Харада решил: колодец сух. Но именно в этот миг откуда-то из бесконечного далека, словно от самого центра земли, донёсся слабый плеск. Харада торжествующе выпрямился.
Через несколько минут он уже крался под сводами монастыря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
— …Вот и прекрасно… — словно издалека доносился до Чэна голос Лао Кэ. — Немного отдохнёте и возьмётесь за работу.
Но вот командир умолк. Нужно было отвечать. Чэн с трудом собрал мысли, стремительно уносившиеся в прошлое, к школе, к незадачливому учлету Фу. Чэн ответил, стараясь попасть в добродушный тон командира:
— Я не устал. Могу сразу за работу. Только позвольте доложить: мне учебная работа очень надоела в школе. Я предпочёл бы в бой.
— Боев здесь хоть отбавляй.
— Вот и хотелось бы…
Лао Кэ весело перебил:
— Придёт время, придёт! А пока за учёбу. Других будете учить и сами поучитесь. — Лао Кэ обернулся к начальнику штаба: — Что ж, может быть, прямо и дадим ему вторую эскадрилью?
— Вы хотите сделать для лётчика Чэна исключение? — спросил Ли Юн.
— Исключение?..
— Вы же сами приказали: каждый новый человек, прибывающий на лётную работу, независимо от звания и назначения, проходит ознакомление с обстановкой и с боевой работой в качестве рядового лётчика.
— Ли Юн всегда прав! — сказал Лао Кэ. — На то он и начальник штаба, чтобы все помнить. Такой приказ действительно существует, и выходит, что дать вам сразу эскадрилью против моих правил. Значит, прежде чем вы начнёте учить других, придётся вам самому кое-что усвоить: обстановка тут не простая, сразу не разберётесь. — При этих словах Лао Кэ бросил взгляд в сторону молча стоявшего в течение всего разговора Фу Би-чена. — Придётся вам, товарищ Фу, новичка вывозить.
Повидимому, заметив, как при этих словах краска прилила к щекам Чэна, Лао Кэ поспешил ответить:
— Обижайтесь не обижайтесь, а должен же я подчиняться собственным приказам: в нашей стае даже старый волк считается новичком, пока не привыкнет к местным условиям. Но товарищ Фу быстро введёт вас в курс дела — он у нас первый мастер на этот счёт. Вывезет в бой раз, другой — и сразу вывод: годен или нет. И притом предупреждаю: экзаменатор строжайший.
Лао Кэ на мгновение свёл брови и окинул Чэна коротким испытующим взглядом, потом обратился к Фу Би-чену, дружески положив ему руку на плечо:
— Что это вы сегодня такой молчаливый?
— Товарищ Чэн — мой школьный инструктор, — так же спокойно ответил Фу Би-чен. — У него начал переобучение…
Лао Кэ, не задумываясь, весело сказал:
— Был учителем, побудет учеником… То была школа, а то война.
5
Горячий воздух поднимался от земли. Его струи взлетали дрожащими столбами. Развалины монастыря казались сквозь них сделанными из тонкой бумаги, колеблемой дуновением ветерка. Стены кумирни изгибались и меняли очертания. Многоярусная крыша то делалась совсем низкой, почти распластывалась по земле, то вдруг острым шпилем тянулась к небу.
Дальше у горизонта, очень далеко за монастырём, виднелись холмы. Они, как и постройка, непрерывно меняли контуры: то делались низкими, с пологими склонами, то вдруг вытягивались ввысь и становились похожими на пагоды.
Пейзаж вокруг Харады был однообразен и суров. Трава местами уже стала бурой. На склонах холмов она под ударами ветра свалялась, как клочья немытой шерсти.
Когда Харада глядел на степь, ему казалось, будто у горизонта расстилается безбрежное море. Оно волновалось и курилось испарениями. Если Харада долго глядел на это море, то уровень воды начинал повышаться, она заливала пустыню. Нужно было закрыть глаза, чтобы вода исчезла.
Но Харада старался их не закрывать. Стоило опустить веки, как в голову лезли совсем ненужные мысли. Однако лежать все время с открытыми глазами и смотреть то на раскалённое небо, то на степь было тоже невозможно. Достаточно того, что майор, привыкший к бумажной форменной одежде или к ещё более лёгкому кимоно, лежал теперь в засаленном ватном халате. Все его тело покрылось потом. Этого никогда не бывало с майором ни в форме, ни в домашнем кимоно. Ощущение было отвратительное.
Солнце только ещё перевалило через зенит, когда Хараде начало казаться, что вместе с потом из него испаряется самая кровь. Тело становилось сухим и негибким, слюна — горячей и вязкой. Японец даже пощупал собственные губы, — они казались непомерно толстыми и тугими. Он попробовал облизать губы, но язык цеплялся за них, словно они были облеплены репьями. Чтобы избавиться от этих неприятных ощущений, нужно было подняться и дойти до монастыря — там должна была быть вода.
Но для этого пришлось бы уже сейчас рискнуть встречей с людьми. А открытая игра была преждевременной. Она поставила бы под угрозу выполнение задания мистера Паркера, а следовательно, и возможность возвращения Харады в Японию.
Значит, нужно было лежать и ждать. И Харада лежал. И ждал.
Он ещё не признал себя побеждённым монгольским солнцем. Он считал, что может с ним бороться.
Чтобы отвлечь свои мысли от Японии, от солнца, от кишек, скручивающихся в животе, как в кипящей кастрюле, Харада стал наблюдать за вылезшим из норы в сотне метров от него тарбаганом. Большой, жирный, огненно-рыжий тарбаган грелся на солнце, не обращая внимания на человека.
Харада долго смотрел на него. Вот зверёк сел на задние лапы, поднял передние к солнцу и подставил его лучам мордочку. Харада взял камень, прицелился и бросил. Тарбаган насторожился, посмотрел туда, где упал камень, и снова поднял лапы, так и не обратив внимания на человека.
Японец отвернулся.
Солнце прошло половину пути от зенита к горизонту. В степи быстро сгущались сумерки. Харада поднялся и при последнем слабом отблеске заката стал рассматривать силуэт монастыря. Когда совсем стемнело, японец пошёл.
Хвост Большой Медведицы уже скрылся за горизонтом, когда Харада вошёл под свод полуразрушенных монастырских ворот.
Было тихо. Слышался только шорох ветра под стропилами длинного строения, где раньше помещались монахи. Харада прижался к стене. Он терпеливо ждал, пока луна, освещавшая двор, не продвинется настолько, чтобы Харада мог итти, скрываясь в тени, отбрасываемой стеной. Яркий свет, проникающий сквозь узорные отверстия, выведенные кладкой стены, голубой рябью ложился на землю. Осторожно переступая через эти светлые пятна, как будто они были стеклянные, Харада двинулся вокруг двора. Ему нужен был колодец. Вскоре он отыскал его в глинобитной будке и нагнулся над выложенным камнем отверстием. Однако он напрасно напрягал зрение: зеркала воды не было видно, внизу царила непроглядная темень. Тогда Харада нащупал на земле камешек и бросил его в колодец. Последовала столь долгая тишина, что Харада решил: колодец сух. Но именно в этот миг откуда-то из бесконечного далека, словно от самого центра земли, донёсся слабый плеск. Харада торжествующе выпрямился.
Через несколько минут он уже крался под сводами монастыря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129