Разве можно не считаться с этой статистикой, когда завербованные люди дадут нам прирост хотя бы в двадцать человек?
— В ваших условиях, господин Есипов, есть элемент демагогии, — ответил Аксель. — Вы словно забываете, что данные средней статистики нельзя прикладывать к группе специально отобранных людей, специально, понимаете? Здесь соотношение может быть уже один к ста.
— Но ведь с нами будут действовать более ста людей, — невозмутимо уточнил Есипов.
— Я понимаю ваше беспокойство, — ответил Аксель, — и хотел бы предложить вам, господа, разговор, откровенный до конца. Мы не можем гарантировать вам, что на время вашей деятельности русская контрразведка прекратит свою опасную для нас работу. Да, господа, жизнь разведчика полна опасностей, но от вражеской разведки у нас есть надежная защита — бдительность и хорошая конспирация. Если мы будем помнить это, нам не надо будет заниматься софистикой подсчета вероятного засорения нашей среды вражескими агентами, нам надо будет только бороться с ними.
Аксель закрыл совещание, вышел в сад и сел на скамью под раскидистым дубом. Было безветренно и душно. На черном небе блекло проглядывали звезды. Где-то далеко на востоке чуть слышно ворчала война. В соседнем саду слышались веселые голоса немецких солдат. Они там готовили баню, рубили дрова, хохотали и не знали, как будут мыться в этой бане… «Вот оно, величие новой Германии! Одно слово фюрера — и его солдаты уже глубоко в России, ни трудности, ни кровь, никакая сила не может остановить того, что происходит, — самая великая из войн стальным валом катится по равнинам России. Здесь делается новая история человечества…» — думал Аксель, в душе у него поднимался горделивый экстаз, комок подкатил к горлу…
Он встал и пошел по еле приметной дорожке, под ногами у него шуршали опавшие листья. Сучья цеплялись за голову, идти согнувшись было неудобно, нелепо…
Он вернулся к скамейке, сел, закурил сигарету и стал снова думать о великих событиях, о великом фюрере, великой Германии и ее солдате, о своем участии в великой победоносной войне…
Из ленинградского дневника
Попал в Ленинград по северной дороге, через Тихвин и Мгу . Прямая дорога уже перерезана врагом. Ехали долго, часто останавливались. Тревожные отрывистые гудки паровоза, вопли «Во-о-здух!». Почти все бежали в поле.
Очередная остановка в лесу — появились самолеты. Черные кресты на крыльях. Я уже видел их в Риге, но на этот раз самолеты были видны как-то особенно ясно — горбатые, спереди блестят стекла и струятся круги от винтов, на крыльях — кресты. Они летели низко, наверняка видели наш поезд, но почему-то не бомбили и не обстреливали. Мы стояли и смотрели на них. Поражала мысль, что там, в кабинах самолетов, — люди, что они сейчас смотрят оттуда на нас и что у них сейчас одна мысль — как поскорее нас убить. А ведь они знают нашего Пушкина, а мы — их Гёте. И наконец, поразительно, невероятно, что все это происходит в XX веке, когда мы по радио можем услышать Бетховена с той стороны земли…
Уже под самым Ленинградом немецкий самолет на бреющем полете пронесся над поездом, стреляя из пулеметов. В нашем вагоне пуля распорола потолок в коридоре и ушла в пол.
Ленинград еще ни разу не бомбили, но город к этому уже приготовился. У витрин построены и строятся щиты, которые заваливают мешками с песком. Люди заклеивают окна бумажными полосками — что это даст? По ночам на крышах дежурят посты ПВО.
Ездил на передовую. Дальше штаба армии не пустили. Сказали, что посторонним там нечего делать. С каких это пор военные корреспонденты стали посторонними? Объяснили, что сейчас происходит перестроение, некоторые части отводятся в резерв, а свежие заступают на их места, проехать по дорогам невозможно… Ясно — мы отступаем.
В штабе армии мне позволили присутствовать на допросе немецкого парашютиста. Немец был лет 25, рослый и красивый, прямо Зигфрид. Я приготовился записывать, рассчитывая вернуться в Ленинград с боевой корреспонденцией «Допрос пленного»…
Полковник, в очках, похожий на учителя, начал допрос:
— Имя и фамилия?
— Адольф Гитлер, — громко ответил немец. Он нагло улыбался, и глубокий шрам на его щеке шевелился, как червяк.
— Имя и фамилия? — еще раз спросил полковник.
— Адольф Гитлер, — ответил немец, и мне показалось, что он подмигнул мне.
Изба подпрыгнула — близкий разрыв бомбы или снаряда.
— Что вас интересует еще? Торопитесь, мои товарищи уже стучат в окно, — засмеялся немец.
В избу вошел комдив. Весь в пыли, даже брови были сивыми, пыль сыпалась с него на пол.
— Что тут происходит? — сощурил он воспаленные глаза.
— Только что начал допрос, товарищ комдив, — ответил полковник. — Пленный заявляет, что его зовут Адольф Гитлер.
— Адольф Гитлер? — Комдив почему-то обрадовался, попросил полковника переводить и сказал: — Это же прекрасно, что к нам в плен попал сам Гитлер! Какая удача! Как раз у нас тут есть представитель из радио, и мы сейчас подарим ему сенсацию.
Немец слушал перевод, кивал головой, но перестал улыбаться.
— Нам будет очень приятно поставить Адольфа Гитлера к стенке и расстрелять, — обернулся комдив к полковнику. — Оформляйте протокол…
Он вышел, оставив после себя пыльное облако в луче солнца.
Я думал, что этот Зигфрид испугается. Но он только спросил, будет ли какая-нибудь судебная процедура. Полковник объяснил, что время военное, он пойман как диверсант и канцелярщина необязательна.
— За мою смерть вы заплатите так дорого, что расстрел доставит мне наслаждение, — торжественно сказал парашютист, и казалось, его наглые глаза горели голубым пламенем…
Вошли конвойные, один из них — великан в матросской форме — поднял немца со стула за воротник, как щенка. И вдруг немец закричал:
— Айн момент! Айн момент!
Матрос оглянулся на полковника, тот на секунду задумался и приказал негромко:
— Выполняйте приказ.
Матрос подтолкнул гитлеровца к дверям, но тот бросился назад, к полковнику, крича:
— Я скажу все! Нас сброшено двадцать человек! Я знаю место сбора!
— Выполняйте приказ, — повторил негромко полковник.
Немец рухнул на колени и пытался вырваться из рук матроса, но тот снова взял его за воротник и швырнул в дверь.
— Почему вы не выслушала его? — спросил я.
— Всех перебили. Он один живой из десанта… — ответил полковник.
Корреспонденция называлась «Адольф Гитлер на коленях просит пощады»… Спустя несколько дней узнал, что корреспонденция не пошла, дежурный редактор не без сарказма сказал, что даст корреспонденцию, когда ее символика будет поближе к реальности…
Глава пятая
Приближалась полночь, но в приемной Жданова было полно народа, и с того момента, как на окнах были сдвинуты тяжелые гардины, время здесь как бы остановилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— В ваших условиях, господин Есипов, есть элемент демагогии, — ответил Аксель. — Вы словно забываете, что данные средней статистики нельзя прикладывать к группе специально отобранных людей, специально, понимаете? Здесь соотношение может быть уже один к ста.
— Но ведь с нами будут действовать более ста людей, — невозмутимо уточнил Есипов.
— Я понимаю ваше беспокойство, — ответил Аксель, — и хотел бы предложить вам, господа, разговор, откровенный до конца. Мы не можем гарантировать вам, что на время вашей деятельности русская контрразведка прекратит свою опасную для нас работу. Да, господа, жизнь разведчика полна опасностей, но от вражеской разведки у нас есть надежная защита — бдительность и хорошая конспирация. Если мы будем помнить это, нам не надо будет заниматься софистикой подсчета вероятного засорения нашей среды вражескими агентами, нам надо будет только бороться с ними.
Аксель закрыл совещание, вышел в сад и сел на скамью под раскидистым дубом. Было безветренно и душно. На черном небе блекло проглядывали звезды. Где-то далеко на востоке чуть слышно ворчала война. В соседнем саду слышались веселые голоса немецких солдат. Они там готовили баню, рубили дрова, хохотали и не знали, как будут мыться в этой бане… «Вот оно, величие новой Германии! Одно слово фюрера — и его солдаты уже глубоко в России, ни трудности, ни кровь, никакая сила не может остановить того, что происходит, — самая великая из войн стальным валом катится по равнинам России. Здесь делается новая история человечества…» — думал Аксель, в душе у него поднимался горделивый экстаз, комок подкатил к горлу…
Он встал и пошел по еле приметной дорожке, под ногами у него шуршали опавшие листья. Сучья цеплялись за голову, идти согнувшись было неудобно, нелепо…
Он вернулся к скамейке, сел, закурил сигарету и стал снова думать о великих событиях, о великом фюрере, великой Германии и ее солдате, о своем участии в великой победоносной войне…
Из ленинградского дневника
Попал в Ленинград по северной дороге, через Тихвин и Мгу . Прямая дорога уже перерезана врагом. Ехали долго, часто останавливались. Тревожные отрывистые гудки паровоза, вопли «Во-о-здух!». Почти все бежали в поле.
Очередная остановка в лесу — появились самолеты. Черные кресты на крыльях. Я уже видел их в Риге, но на этот раз самолеты были видны как-то особенно ясно — горбатые, спереди блестят стекла и струятся круги от винтов, на крыльях — кресты. Они летели низко, наверняка видели наш поезд, но почему-то не бомбили и не обстреливали. Мы стояли и смотрели на них. Поражала мысль, что там, в кабинах самолетов, — люди, что они сейчас смотрят оттуда на нас и что у них сейчас одна мысль — как поскорее нас убить. А ведь они знают нашего Пушкина, а мы — их Гёте. И наконец, поразительно, невероятно, что все это происходит в XX веке, когда мы по радио можем услышать Бетховена с той стороны земли…
Уже под самым Ленинградом немецкий самолет на бреющем полете пронесся над поездом, стреляя из пулеметов. В нашем вагоне пуля распорола потолок в коридоре и ушла в пол.
Ленинград еще ни разу не бомбили, но город к этому уже приготовился. У витрин построены и строятся щиты, которые заваливают мешками с песком. Люди заклеивают окна бумажными полосками — что это даст? По ночам на крышах дежурят посты ПВО.
Ездил на передовую. Дальше штаба армии не пустили. Сказали, что посторонним там нечего делать. С каких это пор военные корреспонденты стали посторонними? Объяснили, что сейчас происходит перестроение, некоторые части отводятся в резерв, а свежие заступают на их места, проехать по дорогам невозможно… Ясно — мы отступаем.
В штабе армии мне позволили присутствовать на допросе немецкого парашютиста. Немец был лет 25, рослый и красивый, прямо Зигфрид. Я приготовился записывать, рассчитывая вернуться в Ленинград с боевой корреспонденцией «Допрос пленного»…
Полковник, в очках, похожий на учителя, начал допрос:
— Имя и фамилия?
— Адольф Гитлер, — громко ответил немец. Он нагло улыбался, и глубокий шрам на его щеке шевелился, как червяк.
— Имя и фамилия? — еще раз спросил полковник.
— Адольф Гитлер, — ответил немец, и мне показалось, что он подмигнул мне.
Изба подпрыгнула — близкий разрыв бомбы или снаряда.
— Что вас интересует еще? Торопитесь, мои товарищи уже стучат в окно, — засмеялся немец.
В избу вошел комдив. Весь в пыли, даже брови были сивыми, пыль сыпалась с него на пол.
— Что тут происходит? — сощурил он воспаленные глаза.
— Только что начал допрос, товарищ комдив, — ответил полковник. — Пленный заявляет, что его зовут Адольф Гитлер.
— Адольф Гитлер? — Комдив почему-то обрадовался, попросил полковника переводить и сказал: — Это же прекрасно, что к нам в плен попал сам Гитлер! Какая удача! Как раз у нас тут есть представитель из радио, и мы сейчас подарим ему сенсацию.
Немец слушал перевод, кивал головой, но перестал улыбаться.
— Нам будет очень приятно поставить Адольфа Гитлера к стенке и расстрелять, — обернулся комдив к полковнику. — Оформляйте протокол…
Он вышел, оставив после себя пыльное облако в луче солнца.
Я думал, что этот Зигфрид испугается. Но он только спросил, будет ли какая-нибудь судебная процедура. Полковник объяснил, что время военное, он пойман как диверсант и канцелярщина необязательна.
— За мою смерть вы заплатите так дорого, что расстрел доставит мне наслаждение, — торжественно сказал парашютист, и казалось, его наглые глаза горели голубым пламенем…
Вошли конвойные, один из них — великан в матросской форме — поднял немца со стула за воротник, как щенка. И вдруг немец закричал:
— Айн момент! Айн момент!
Матрос оглянулся на полковника, тот на секунду задумался и приказал негромко:
— Выполняйте приказ.
Матрос подтолкнул гитлеровца к дверям, но тот бросился назад, к полковнику, крича:
— Я скажу все! Нас сброшено двадцать человек! Я знаю место сбора!
— Выполняйте приказ, — повторил негромко полковник.
Немец рухнул на колени и пытался вырваться из рук матроса, но тот снова взял его за воротник и швырнул в дверь.
— Почему вы не выслушала его? — спросил я.
— Всех перебили. Он один живой из десанта… — ответил полковник.
Корреспонденция называлась «Адольф Гитлер на коленях просит пощады»… Спустя несколько дней узнал, что корреспонденция не пошла, дежурный редактор не без сарказма сказал, что даст корреспонденцию, когда ее символика будет поближе к реальности…
Глава пятая
Приближалась полночь, но в приемной Жданова было полно народа, и с того момента, как на окнах были сдвинуты тяжелые гардины, время здесь как бы остановилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79