Та, верхняя Тони порой пребывала в безмыслии; но, с другой стороны, ей под силу было менять очертания мира согласно своим прихотям. Например, она могла заимствовать со страниц книга разные формы и придавать им материальную твердость. То есть с отвлеченным любопытством исследовать природу мяча, сделанного из круга, природу коробки, сделанной из квадрата, или какого-нибудь предмета, сделанного из треугольника. Софи обнаружила все это в Тони сама того не желая. В конце концов, они ведь были двойняшками.
Когда Тони указала на связь между поведением уток-нырков и их именем, Софи почувствовала себя обманутой и поэтому рассердилась. Все волшебство пропало. Она стояла над Тони, размышляя, не вернуться ли ей, чтобы еще погоняться за утятами, и мысленно увидела, что нужно преследовать утят не вниз по течению, а вверх, чтобы движение воды помогало ей и мешало им. Тогда можно будет, не выпуская их из виду, наблюдать за ними под водой и увидеть, как они выныривают. В конце концов, — размышляла она про себя, — должны же они где-то всплыть! Но, по правде говоря, ее сердце к этому не лежало. Тайна перестала быть тайной, и, кроме этих глупых птиц, от нее никому не было толку.
Она откинула волосы за уши.
— Пошли к бабуле.
Они пробирались сквозь буйную зелень лужайки к изгороди, и Софи соображала, стоит ли спрашивать бабушку, почему объяснения отнимают у вещей всю прелесть; но два события заставили ее выбросить эту проблему из головы. Во-первых, они встретили маленького Фила с фермы — маленького Фила с кудряшками, совсем как у малыша Фила из «Часов с кукушкой», и отправились с ним играть на одно из полей, принадлежащих его отцу. Там маленький Фил показал им свою штучку, а они показали ему свои штучки, и Софи предложила всем пожениться. Но Фил сказал, что ему пора возвращаться на ферму и смотреть с мамой телек. Когда он ушел, они нашли на перекрестке красный почтовый ящик и забавлялись, засовывая в него камешки. Во-вторых, когда они вернулись домой, бабушка объявила, что завтра они возвращаются в Гринфилд, потому что она ложится в больницу. Тони извлекла из какого-то тайника, где они хранились, весьма неожиданные знания:
— Бабуля, значит, у тебя будет малыш?
Бабушка натянуто улыбнулась.
— Нет, это совсем другое. Вряд ли вы поймете. Скорее всего, меня вынесут вперед ногами.
Тони повернулась к Софи и пояснила свысока, как она это умела:
— Она хочет сказать, что умрет.
После этого бабушка стала собирать их в дорогу, но как-то странно — расшвыривая вещи во все стороны. Она явно рассердилась — несправедливо, как решила Софи. Позже, когда они уже лежали в постели и Тони спала так крепко, что, казалось, вовсе не дышала, Софи долго размышляла, пока не стало совсем поздно и очень, очень темно. Больница, и бабушка, и смерть наполняли тьму содроганиями. Софи помимо своей воли прослеживала про себя весь процесс умирания — насколько его себе представляла. Да, в самом деле, страшно, но как интересно! Она перевернулась в постели и сказала вслух:
— Я никогда не умру!
Слова прозвучали громко, словно их произнес кто-то другой, и Софи испуганно нырнула под одеяло. Именно там она обнаружила, что неотвязно думает об их домике, который теперь стал частью этого нового события — бабушкиной смерти: бабушкина спальня с гигантской, едва вмещающейся в четыре стены кроватью, громоздкая мебель, втиснутая в крохотные комнаты, отчего создавалось впечатление, будто просторный некогда дом съежился; массивный темный буфет с резными узорами и ящиками, которые запрещалось открывать, как в «Синей бороде», окружающая тьма, сидевшая, словно тварь, в каждой комнате; и сама бабушка, ставшая таинственной, нет, ужасной, из-за чудовищного возвращения из больницы вперед ногами. Именно в это мгновение Софи совершила открытие. Тайна вещей и бабушкиного возвращения вперед ногами заставили Софи втянуться вовнутрь своего тела. Она кое-что поняла о мире. Он распространялся из ее головы во всех, кроме одного, направлениях; и это направление было безопасным, потому что принадлежало только ей, это было направление за затылком, там, где жила тьма, как сейчас ночью, но ее личная тьма. Она знала, что стоит или лежит в крайней точке этого направления тьмы, как будто из устья туннеля выглядывает в мир — в сумерки, темноту или дневной свет. Когда она поняла, что там, в затылке, — туннель, на нее напала странная дрожь, пробежавшая по всему ее телу и родившая в ней желание выбежать из туннеля на дневной свет и стать такой же, как все; но дневного света не было. Она сразу же изобрела дневной свет и наполнила его людьми, у которых не было туннеля в затылке, веселыми, жизнерадостными, невежественными людьми; и, очевидно, вскоре заснула, потому что услышала, как бабушка будит их с Тони. За завтраком в кухне бабушка была очень оживлена и сказала, что они не должны обращать внимания на ее слова, что, наверно, все обойдется и что в наши дни врачи творят чудеса. Софи слушала все это и последующий длинный разговор, не воспринимая слов; ей было интересно наблюдать за бабушкой, она просто не могла оторвать от нее глаз, ведь с ней происходила такая важная вещь: бабушка собиралась умереть. И еще более странным было то, что бабушка ничего не понимала. Она пыталась ободрить их, как будто умирать собираются они, но на эту глупость не следовало обращать внимания из-за хорошо заметного контура, окружавшего бабушку и отсекавшего ее от остального мира в ее намерении вернуться из больницы вперед ногами. Однако происходящее сулило еще немало интересного, и Софи нетерпеливо ждала, когда бабушка закончит их утешать; и как только в длинном рассуждении, сводившемся к тому, что они молоды и, несмотря на всю любовь к ней, встретят много-много других людей, возникла пауза, — пока бабушка набирала в грудь воздуха, Софи ухитрилась задать свой вопрос:
— Бабуль, а где тебя похоронят?
Бабушка выронила тарелку и разразилась каким-то необычным смехом, который перешел в другие звуки, и буквально выскочила вон, грохнув дверью своей спальни. Близняшки остались за кухонным столом и, не зная, что делать, продолжили есть в почтительном молчании. Потом бабушка вышла из спальни, добрая и улыбчивая. Она выразила надежду, что они не будут очень жалеть о своей бедной старой бабуле и запомнят, как хорошо и весело им было втроем. Софи подумала, что им втроем никогда, пожалуй, не было весело и что бабушка ругалась, если прийти домой в грязных туфлях, но она уже начинала понимать, о чем можно говорить, а о чем нельзя. И она просто следила за бабушкой, и за этим ее странным контуром, устремив на нее серьезный взгляд поверх своей чашки, пока бабушка оживленно говорила: им будет очень хорошо, когда они вернутся к папе, потому что за ними будет присматривать новая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
Когда Тони указала на связь между поведением уток-нырков и их именем, Софи почувствовала себя обманутой и поэтому рассердилась. Все волшебство пропало. Она стояла над Тони, размышляя, не вернуться ли ей, чтобы еще погоняться за утятами, и мысленно увидела, что нужно преследовать утят не вниз по течению, а вверх, чтобы движение воды помогало ей и мешало им. Тогда можно будет, не выпуская их из виду, наблюдать за ними под водой и увидеть, как они выныривают. В конце концов, — размышляла она про себя, — должны же они где-то всплыть! Но, по правде говоря, ее сердце к этому не лежало. Тайна перестала быть тайной, и, кроме этих глупых птиц, от нее никому не было толку.
Она откинула волосы за уши.
— Пошли к бабуле.
Они пробирались сквозь буйную зелень лужайки к изгороди, и Софи соображала, стоит ли спрашивать бабушку, почему объяснения отнимают у вещей всю прелесть; но два события заставили ее выбросить эту проблему из головы. Во-первых, они встретили маленького Фила с фермы — маленького Фила с кудряшками, совсем как у малыша Фила из «Часов с кукушкой», и отправились с ним играть на одно из полей, принадлежащих его отцу. Там маленький Фил показал им свою штучку, а они показали ему свои штучки, и Софи предложила всем пожениться. Но Фил сказал, что ему пора возвращаться на ферму и смотреть с мамой телек. Когда он ушел, они нашли на перекрестке красный почтовый ящик и забавлялись, засовывая в него камешки. Во-вторых, когда они вернулись домой, бабушка объявила, что завтра они возвращаются в Гринфилд, потому что она ложится в больницу. Тони извлекла из какого-то тайника, где они хранились, весьма неожиданные знания:
— Бабуля, значит, у тебя будет малыш?
Бабушка натянуто улыбнулась.
— Нет, это совсем другое. Вряд ли вы поймете. Скорее всего, меня вынесут вперед ногами.
Тони повернулась к Софи и пояснила свысока, как она это умела:
— Она хочет сказать, что умрет.
После этого бабушка стала собирать их в дорогу, но как-то странно — расшвыривая вещи во все стороны. Она явно рассердилась — несправедливо, как решила Софи. Позже, когда они уже лежали в постели и Тони спала так крепко, что, казалось, вовсе не дышала, Софи долго размышляла, пока не стало совсем поздно и очень, очень темно. Больница, и бабушка, и смерть наполняли тьму содроганиями. Софи помимо своей воли прослеживала про себя весь процесс умирания — насколько его себе представляла. Да, в самом деле, страшно, но как интересно! Она перевернулась в постели и сказала вслух:
— Я никогда не умру!
Слова прозвучали громко, словно их произнес кто-то другой, и Софи испуганно нырнула под одеяло. Именно там она обнаружила, что неотвязно думает об их домике, который теперь стал частью этого нового события — бабушкиной смерти: бабушкина спальня с гигантской, едва вмещающейся в четыре стены кроватью, громоздкая мебель, втиснутая в крохотные комнаты, отчего создавалось впечатление, будто просторный некогда дом съежился; массивный темный буфет с резными узорами и ящиками, которые запрещалось открывать, как в «Синей бороде», окружающая тьма, сидевшая, словно тварь, в каждой комнате; и сама бабушка, ставшая таинственной, нет, ужасной, из-за чудовищного возвращения из больницы вперед ногами. Именно в это мгновение Софи совершила открытие. Тайна вещей и бабушкиного возвращения вперед ногами заставили Софи втянуться вовнутрь своего тела. Она кое-что поняла о мире. Он распространялся из ее головы во всех, кроме одного, направлениях; и это направление было безопасным, потому что принадлежало только ей, это было направление за затылком, там, где жила тьма, как сейчас ночью, но ее личная тьма. Она знала, что стоит или лежит в крайней точке этого направления тьмы, как будто из устья туннеля выглядывает в мир — в сумерки, темноту или дневной свет. Когда она поняла, что там, в затылке, — туннель, на нее напала странная дрожь, пробежавшая по всему ее телу и родившая в ней желание выбежать из туннеля на дневной свет и стать такой же, как все; но дневного света не было. Она сразу же изобрела дневной свет и наполнила его людьми, у которых не было туннеля в затылке, веселыми, жизнерадостными, невежественными людьми; и, очевидно, вскоре заснула, потому что услышала, как бабушка будит их с Тони. За завтраком в кухне бабушка была очень оживлена и сказала, что они не должны обращать внимания на ее слова, что, наверно, все обойдется и что в наши дни врачи творят чудеса. Софи слушала все это и последующий длинный разговор, не воспринимая слов; ей было интересно наблюдать за бабушкой, она просто не могла оторвать от нее глаз, ведь с ней происходила такая важная вещь: бабушка собиралась умереть. И еще более странным было то, что бабушка ничего не понимала. Она пыталась ободрить их, как будто умирать собираются они, но на эту глупость не следовало обращать внимания из-за хорошо заметного контура, окружавшего бабушку и отсекавшего ее от остального мира в ее намерении вернуться из больницы вперед ногами. Однако происходящее сулило еще немало интересного, и Софи нетерпеливо ждала, когда бабушка закончит их утешать; и как только в длинном рассуждении, сводившемся к тому, что они молоды и, несмотря на всю любовь к ней, встретят много-много других людей, возникла пауза, — пока бабушка набирала в грудь воздуха, Софи ухитрилась задать свой вопрос:
— Бабуль, а где тебя похоронят?
Бабушка выронила тарелку и разразилась каким-то необычным смехом, который перешел в другие звуки, и буквально выскочила вон, грохнув дверью своей спальни. Близняшки остались за кухонным столом и, не зная, что делать, продолжили есть в почтительном молчании. Потом бабушка вышла из спальни, добрая и улыбчивая. Она выразила надежду, что они не будут очень жалеть о своей бедной старой бабуле и запомнят, как хорошо и весело им было втроем. Софи подумала, что им втроем никогда, пожалуй, не было весело и что бабушка ругалась, если прийти домой в грязных туфлях, но она уже начинала понимать, о чем можно говорить, а о чем нельзя. И она просто следила за бабушкой, и за этим ее странным контуром, устремив на нее серьезный взгляд поверх своей чашки, пока бабушка оживленно говорила: им будет очень хорошо, когда они вернутся к папе, потому что за ними будет присматривать новая женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77