Затем наступило затишье; но когда через три дня двойняшки вернулись из школы, они попали прямо в свирепую свару. Не стоило путаться у взрослых под ногами, и Софи сразу пошла по садовой дорожке прочь, отчасти надеясь, что это работает ее колдовство, но в то же время угрюмо размышляя, а может, все получилось из-за того, что Тони открыла папе секрет. Но как бы там ни было, в тот же день все кончилось. Винни и дядя Джим уехали вечером. Тони — ее явно не интересовала идея колдовского воздействия — старалась держаться как можно ближе к взрослым и с готовностью пересказывала Софи все, что слышала, не пытаясь давать объяснений. Винни сказала, что уезжает с дядей Джимом, потому что он австралиец, а ее затрахали эти козлы англичане, и вообще все это было ошибкой — папа слишком стар, черт бы его взял, да еще о детях не надо забывать, и она надеется, что не разбила ничьих сердец. Софи то жалела, то радовалась, что это не ее колдовство избавило их от Винни. Жалко только, что дядя Джим уедет. Одна обмолвка Тони показала Софи, насколько тщательно ее сестра все обдумала и организовала.
— У нее был паспорт. Она — иностранка. Ее настоящее имя — не «Винни», а «Венера».
Это показалось двойняшкам таким забавным, что некоторое время они были в восторге друг от дружки.
После Винни новых теть не было, и папа стал проводить много времени в Лондоне — сидел в клубе, вел шахматные передачи. Потом сменилась целая череда уборщиц, которые прибирались на половине дома, не занятой адвокатами и Беллами. Еще время от времени приезжала какая-то папина кузина, перетряхивала их одежду и рассказывала им о месячных и о Боге. Но она была фигурой бесцветной, недостойной того, чтобы дружить с нею или травить ее.
В сущности, после избавления от Винни время остановилось — как будто поднявшись по склону, они выбрались на плато, края которого скрыты от глаз. Возможно, отчасти так было потому, что их двенадцатый день рожденья папа просто не заметил, не было Винни или другой тети, чтобы ему напомнить. В тот год близняшки убедились, что обладают феноменальным интеллектом, но это не стало для них особенной новостью, хотя объясняло, почему все остальные дети кажутся такими тупыми. Для Софи выражение «феноменальный интеллект» было бесполезным хламом, осевшим в памяти и никак не связанным с тем, что стоило бы иметь или делать в жизни. Для Тони вроде бы тоже, но Софи слишком хорошо ее знала, чтобы не заметить разницы, которая выражалась, например, в том, что по многим, хотя и не по всем предметам они быстро оказались в разных классах. Более тонко это проявлялось в том, как иногда в сложных ситуациях Тони небрежно произносила слова, сразу же все прояснявшие. В таких случаях можно было предположить, что словам предшествовало долгое размышление, но никаких доказательств этому не находилось.
Начавшиеся у Софи месячные оказались болезненными и приводили ее в ярость. Тони, казалось, не обращала на них внимания, словно могла покинуть свое тело со всеми его процессами и уйти вдаль, отрешившись от всяких ощущений. У Софи и у самой были такие длительные, неподвижные промежутки; но они будили в ней не мысль, а воображение. Однажды, во время болезненных месячных, она — впервые после ухода Винни — предалась мечтам о колдовстве и обо всем, с ним связанным. Она стала замечать за собой странности. Как-то перед Рождеством она зашла в пустующую тетину комнату и задумалась — что ей там понадобилось? Стоя у изголовья незастланной односпальной кровати, на которой лежало одно лишь древнее одеяло с электроподогревом, измятое и покрытое ржавыми пятнами, страшное на вид, как хирургическое приспособление, она размышляла над тем, что ее сюда привело, и решила — причина тому смутное желание узнать, что из себя представляли тети и что между ними было общего; а затем, содрогнувшись от какого-то нечистого возбуждения и еще от отвращения, она поняла, что хотела узнать, какая их общая черта заставляла папу звать их к себе в постель. Думая об этом, она услышала, как папа выходит из своего кабинета, бежит вверх по лестнице, перескакивая через ступеньку, а то и две, хлопает дверью уборной — раздался звук бегущей воды и все прочее. Она вспомнила про утиное яйцо у его кровати и подивилась, почему никто не сказал о нем ни слова; но пока папа был в уборной, пойти к нему в спальню и посмотреть не было возможности. И она стояла у односпальной кровати и ждала, пока он спустится вниз.
Любая мало-мальски разумная тетя с радостью бы покинула эту комнату. Тут были старый ковер возле кровати, стул, туалетный столик, большой шкаф — и больше ничего. Софи на цыпочках подошла к окну и бросила взгляд поверх садовой тропинки на окна конюшни. Потом открыла верхний ящик туалетного столика — и обнаружила в нем маленький транзистор Винни. Софи взяла его и осмотрела с уютным чувством, что ничего ей Винни за это не сделает. Чувствуя, что победила, она включила приемник. Батарейка была еще жива, и миниатюрная поп-группа начала исполнять миниатюрную музыку. За спиной отворилась дверь.
В дверном проеме стоял папа. Софи посмотрела на него и поняла, почему у Тони такая бледная кожа. Наступило долгое молчание. Софи заговорила первой.
— Можно, я его возьму?
Отец посмотрел на маленький кожаный футляр в ее руке, кивнул, сглотнул и так же торопливо, как пришел удалился вниз по лестнице. Победа, победа, победа! Все равно что пленить Винни, заточить ее в клетку и никогда не выпускать. Софи тщательно обнюхала приемник и убедилась, что к нему не пристало никаких запахов Винни. Она унесла приемник в конюшню. Лежа на диване, она думала о крошечной Винни, запертой в ящике. Конечно, глупо так думать, — но едва она сказала это самой себе, к ней пришла еще одна мысль: месячные — это глупо! Глупо! Глупо! Это заслуживает утиного яйца, заслуживает вони и грязи.
После этого Софи повсюду таскала за собой транзистор со спрятанной в нем Винни. Ей казалось, что во всех транзисторах заключены их хозяева, и, значит, ей повезло, что этот уже занят. Она часто слушала его, иногда прижав ухо к решетке динамика, иногда доставая из ниши наушники и оставаясь наедине с собой. Именно так она услышала две передачи, обращенные не к маленькой девочке с улыбкой на лице (подружке всех на свете), но прямо к той Софи-твари, сидевшей внутри, у выхода из своего туннеля. В первой передаче речь шла о деградации вселенной, и Софи поняла, что всегда это знала, это столь многое объясняло, что казалось очевидным; именно поэтому дураки были дураками, и их было так много. В другой передаче говорили о том, что некоторые люди способны угадать цвет карт чаще, чем допускает статистика. Софи зачарованно слушала диктора, толковавшего об этой, как он выражался, бессмыслице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77