мы здесь его накрепко запираем, дамы и господа, уверяю вас. Этот зверь прямо из темных и душных лесов, вырван из зловонных лап своих товарищей – вы ведь понимаете, что макаки в друзьях не очень разборчивы. – При этих словах некоторые зрители начинали хихикать, принимая это за намек на самого укротителя, известного нам как «Жопорожий Арнольдо», но на такую шутку он был не способен. – Они выли и стонали всю ночь. Только всемером сумели сковать его, и теперь у вас есть возможность видеть его тут!
Во время этой диатрибы Нино делал попытки схватить кого-нибудь и иногда действительно хватал за одежду – обычно женщину. Тут же раздавался визг, и бывало, что несколько мужчин, желая похвастать храбростью, выхватывали шпаги. Нино рычал, отпускал одежду и начинал скулить. Дамы аплодировали, а мужчины, выхватившие шпаги, гордо надували грудь. Мужчины, не выхватывавшие шпаг, робко отводили взгляд.
В конце представления Нино начинал показывать пальцем себе в рот, и Жопорожий Арнольдо объявлял:
– Прошу извинить, дамы и господа, но у диких зверей обычаи не такие, как у добропорядочных христиан, – здесь он заговорщицки подмигивал мужчинам, – ведь правда, господа? Так что дамам, думаю, не захочется это видеть.
Пока дам оттесняли к выходу, он продолжал, понизив голос:
– Но если кто-нибудь из вас, благородные господа, изволит заплатить еще полдуката, мы сможем продолжить представление уже для узкого круга.
Обычно полдюжины мужчин действительно оставались, заплатив еще, и начиналось «закрытое представление»: Нино как бы ел живую крысу. На самом же деле он только откусывал у нее голову, выплевывал ее, чавкал и делал вид, что жует. Но даже так зрелище было тошнотворным, и даже самые крепкие желудки начинали бунтовать. Публика вытаращивала глаза, когда голова насмерть перепуганного грызуна исчезала во рту Нино, и разевала рты, когда с губ Нино начинала течь темная тягучая кровь. Когда он выплевывал голову, крича так, чтобы его слышали отосланные дамы, представление заканчивалось.
– Ну вот, господа, это стоит полдуката, я уверен, вы согласитесь. Бы увидели то, на что богобоязненный христианин смотреть больше не захочет, да ему и не следует на это смотреть. Желаю вам спокойной ночи.
Но вот Нино издал блаженный вздох облегчения, его недолгое удовольствие закончилось, и он перевалился на спину.
– Теперь полегчало, – пробормотал он.
Меня вдруг озарила мысль.
– Нино, – сказал я. – Маэстро Антонио ведь до сих пор не знает, как меня показывать, так?
– Да, что-то такое слышал. С тобой, кажется, какие-то сложности.
– А что, если мне работать с тобой? – сказал я.
– Но я уже работаю с Жопорожим Арнольдо.
– Знаю, но у меня есть хорошая идея. Послушай!
Нино привстал, опершись на локти. В замкнутом пространстве было не продохнуть от едкого запаха его потных ног.
– Жопорожий Арнольдо водит тебя на цепи, потому что он человек, а ты обезьяна, так?
– Ну, вроде.
– А что, если мы все сделаем наоборот и цепь будешь держать ты? Как тебе такое? Тогда вместо человека, показывающего обезьяну, у нас получится обезьяна, показывающая человека!
– И кого я буду представлять?
– Меня! – радостно объявил я.
– Тебя?!
– Конечно! А как еще? Такого они наверняка не видели, я тебе говорю! Представь, обезьяна показывает человека! Такого еще не было. От зрителей отбою не будет, поверь.
Нино медленно покачал головой, но его черные глаза уже заблестели.
– Мне кажется, так нельзя, Пеппе, – сказал он. – Это, может быть, против Библии?
– Ты читал Библию?
– Нет, конечно, я же не умею читать. Да и для этого у нас есть священники.
– А я читал, и в ней ничего не говорится о том, что обезьяне нельзя показывать человека.
– Но это может оказаться ересью, – сказал он. Затем грустно добавил: – Очень многое – ересь.
– Ну и что? Мы и так здесь все воры и еретики.
– Но как я буду тебя показывать? Я же считаюсь обезьяной, значит, не могу говорить. Если я заговорю, это выдаст обман.
– Помолчи и послушай меня, хорошо, Нино? Не так давно ты сказал мне, что мы должны вызвать у публики дрожь, так?
– Так.
– Что может вызвать большую дрожь, чем полное извращение естественного порядка вещей? Это не просто вызовет дрожь, это их потрясет. В особенности если мы не будем пускать на представление молодых дам… скажем, моложе шестнадцати. Остальные сбегутся толпами. И говорить тебе не придется, – я буду говорить. Говорить я буду так, как никто не сможет говорить, – я буду писать словами живописные полотна! Я буду использовать слова, какие они еще не слышали, словами я буду ткать золотые и серебряные узоры, да так, что у них головы пойдут кругом! Словами я перенесу их в чужой и страшный мир, они почувствуют жаркие, душные лесные ночи, услышат резкие крики таинственных жутких тварей, я заставлю их осязать, ощущать на вкус, обонять жестокую беспощадную жару чужого солнца – и все при помощи слов!
– А что же с представлением только для мужчин?
– Тебе правда нравится откусывать головы у живых крыс?
– Конечно нет, меня тошнит.
– Тогда это отбросим, и я придумаю что-нибудь другое.
– Что именно?
– Пока не знаю, но обязательно что-нибудь придумаю.
– Ну, я согласен, – сказал Нино. – Остается только убедить этого ублюдка Антонио.
– Не беспокойся. Его я быстро смогу убедить.
И удалось это действительно быстро.
– Думаешь, будем собирать толпы, а? – сказал он, потирая небритый подбородок.
– Собирать? Да тебе еще придется нанять полдюжины здоровяков, чтобы их разгонять!
– Я больше не могу нанимать…
– Поэтическое преувеличение, – торопливо перебил я. – Ты по колени будешь в дукатах.
– Ты точно можешь трепаться, как Жопорожий Арнольдо? Где ты научился изъясняться такими странными словами?
– Ты мне когда-то сказал, что не спрашиваешь о прошлом своих приобретений. Не спрашивай и сейчас. Просто поверь мне. Разбогатеешь, обещаю.
Он смерил меня взглядом.
– Я уверен. На все сто процентов.
– Ладно, Коротыша, согласен.
Следующим вечером на афише о нас с Нино было написано так: «Человек против обезьяны, или Трагедия природы».
У нас, как я и предсказывал, был огромный успех. Маэстро Антонио пришлось даже дать дополнительное представление, чтобы удовлетворить огромную толпу, пришедшую посмотреть на нас. Сам огромный брезентовый шатер, в котором мы работали, и так вонял, а когда в него набилась толпа, то стало просто нечем дышать. Мешковина, скрывающая нас, была отдернута, и пламя масляных ламп всколыхнулось и зашипело от одновременного возгласа удивления, вырвавшегося из более чем двух сотен ртов, создав жуткую, неземную игру света и тени – chiaroscuro добра и зла, человеческого и животного. Нино держал огромной ручищей в перчатке с загнутыми искусственными когтями золотую цепь, прикрепленную к моему ошейнику.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86