Он смотрел с улыбкой презрения на своего врага и ждал его слова.
— Ба, — сказал Курумила, наклонясь к нему, — Жоан!
— Курумила! — отвечал тот.
— Гм, — проворчал Курумила про себя, — я желал бы, чтобы это был кто-либо другой. Что делал мой брат на этой дороге? — спросил он.
— Что за дело до этого моему брату? — отвечал индеец вопросом на вопрос.
— Нечего терять время, — возразил ульмен, вынимая нож. — Пусть мой брат отвечает!
Жоан затрепетал, дрожь пробежала по его членам, когда сверкнул длинный и острый нож.
— Пусть предводитель спрашивает, — сказал он изменившимся голосом.
— Куда ехал мой брат?
— В тольдерию Сан-Мигуэль.
— Хорошо. А зачем мой брат ехал туда?
— Чтоб отвезти великому токи женщину, которая нам досталась сегодня в набеге.
— Кто приказал похитить ее?
— Тот, к кому мы везли ее.
— Кто был начальник набега?
— Я.
— Хорошо. Где Антинагуэль ожидает пленницу?
— Я сказал уже ульмену. В тольдерии Сан-Мигуэль.
— В какой хижине?
— В последней, в той, что стоит поодаль от других.
— Хорошо. Пусть мой брат обменяется со мною шляпой и пончо.
Индеец немедленно повиновался. Когда обмен был сделан, Курумила продолжал:
— Я мог бы убить моего брата, мудрость даже требует этого, но жалость вошла в мое сердце. У Жоана есть жена и дети, он один из храбрых воинов своего племени. Если я подарю ему жизнь, будет ли он благодарен мне?
Пленник приготовился уже к смерти. Эти слова возвратили ему надежду. Он не был злым человеком по природе; ульмен знал, что на его слово можно положиться.
— Моя жизнь в руках моего отца, — отвечал Жоан, — если он дарует мне ее теперь, я останусь его должником и по малейшему его знаку убью себя.
— Ладно, — отвечал Курумила, затыкая нож за пояс. — Мой брат может встать. Слово предводителя честно.
Индеец встал и почтительно поцеловал руку предводителя, пощадившего его жизнь.
— Что прикажет мой отец? — сказал он.
— Мой брат сейчас же отправится в тольдерию, которую гинкаса называют Вальдивией. Он отыщет дона Тадео, Великого Орла белых, и расскажет все, что произошло между нами, прибавив, что я освобожу пленницу или умру. Если Великому Орлу потребуются услуги моего брата, он должен ему беспрекословно повиноваться. Прощай. Да укажет Пиллиан путь моему брату и пусть брат мой помнит, что я не захотел отнять у него жизни, которая принадлежит мне. — Жоан будет помнить, — отвечал индеец. По знаку Курумилы Жоан бросился в высокую траву, пополз, как змея, и исчез по направлению к Вальдивии. Предводитель, не медля ни минуты, вскочил на коня, пришпорил его и скоро присоединился к каравану похитителей, которые тихо подвигались вперед, не подозревая происшедшего. Курумила-то и шепнул Розарио, перенося ее в хижину: «Надейтесь и ободритесь!»
Мы видели, какое действие произвели эти слова на молодую девушку. После разговора с Антинагуэлем, происходившим тотчас после окончания военного совета, объявившего войну против белых, Курумила в качестве тюремщика вошел в комнату, где была донья Розарио, и, набросив ей на плечи свое пончо, чтоб ее не узнали, промолвил тихим голосом:
— Следуйте за мною. Идите смело, я попробую освободить вас.
Девушка медлила; она боялась какой-нибудь новой ловушки. Ульмен понял, что происходило в ее душе.
— Я Курумила, — быстро сказал он, — один из ульменов, преданных двум французам, друзьям дона Тадео.
Донья Розарио невольно затрепетала.
— Идите, — сказала она, — что бы ни случилось, я следую за вами.
Они вышли из хижины. Индейцы, которые виднелись там и сям, не обратили внимания на них. Они толковали о военном совете, о предстоящей войне и прочих делах. Беглецы шли молча минут десять. Скоро деревня скрылась во мраке. Курумила остановился. Две оседланные лошади стояли за кустом кактуса.
— Чувствует ли моя сестра довольно силы, чтобы скакать? — спросил он.
— Чтоб бежать от моих похитителей, — отвечала она прерывающимся голосом, — я в силах сделать все.
— Хорошо, — сказал Курумила, — моя сестра храбрая девушка. Ее Бог поможет ей!
— На него вся моя надежда, — прошептала она. Они сели на лошадей и пустили их вскачь. Лошади
помчались, однако топота не было слышно: Курумила обернул копыта овечьей шкурой. Девушка была счастлива, чувствуя себя свободной и под покровительством преданного друга. Беглецы поскакали в сторону, противоположную от Вальдивии. Благоразумие требовало не ехать по той дороге, по которой скорей всего бросятся преследователи.
Ночь была черная, как смоль. Приклонившись к шее коней, понукая их движением руки и голосом, неслись беглецы к лесу, который чернел на горизонте. Бесчисленные извилины тропы, которой они придерживались, казалось, удаляли их от цели. Только бы достигнуть леса, — и они спасены! Вокруг было тихо. Лишь осенний ветерок шумел в придорожных деревьях и при каждом порыве осыпал всадников сухими листьями. Беглецы молча скакали все вперед и вперед, не оглядываясь. Взоры их были прикованы к лесу, который заметно приближался, но все еще был далеко. Вдруг раздалось громкое ржанье.
— Мы пропали! — воскликнул в отчаянии Курумила. — Нас преследуют!
— Что делать? что делать? — прошептала донья Розарио.
Курумила ничего не отвечал, он раздумывал. Лошади неслись по-прежнему.
— Постойте, — сказал ульмен, останавливая обеих лошадей.
Девушка повиновалась ему. Ей все это представлялось тяжелым и смутным сном. Индеец помог Розарио сойти с лошади и сказал:
— Верьте мне: все, что в силах человека, я сделаю, чтоб спасти вас.
— Я верю, — с чувством отвечала она, — и благодарю вас, мой друг. Пусть будет, что будет.
Курумила взял ее на руки и понес, как малого ребенка.
— Зачем вы несете меня? — спросила она.
— Чтобы не оставлять следов, — отвечал Курумила.
И он осторожно поставил ее на землю у подножия дерева, вокруг которого разросся кактус.
— В дереве дупло, моя сестра спрячется и не пошевелится до моего прихода.
— Вы бросите меня? — с испугом сказала она.
— Я проложу ложный след. Я скоро вернусь. Девушка медлила. Она боялась оставаться одна среди ночной мглы и не могла скрыть своего ужаса. Курумила понял ее мысли.
— Это единственное средство спасения, — печально сказал он. — Если моя сестра хочет, я останусь с нею. Но это большой риск, и, если она погибнет, в том не будет вины Курумилы.
Борьба укрепляет волю и заставляет сильнее пульсировать кровь. Донья Розарио не была одной из тех слабонервных девушек, которые встречаются в европейских городах, готовых упасть в обморок при виде паука или козявки. Она выросла на индейских границах, и пустыня была ей знакома. На охоте ей случалось попадать в положения, подобные нынешнему. У нее был довольно сильный характер; она понимала, что должна, сколько может, помогать этому человеку, столь ей преданному;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61
— Ба, — сказал Курумила, наклонясь к нему, — Жоан!
— Курумила! — отвечал тот.
— Гм, — проворчал Курумила про себя, — я желал бы, чтобы это был кто-либо другой. Что делал мой брат на этой дороге? — спросил он.
— Что за дело до этого моему брату? — отвечал индеец вопросом на вопрос.
— Нечего терять время, — возразил ульмен, вынимая нож. — Пусть мой брат отвечает!
Жоан затрепетал, дрожь пробежала по его членам, когда сверкнул длинный и острый нож.
— Пусть предводитель спрашивает, — сказал он изменившимся голосом.
— Куда ехал мой брат?
— В тольдерию Сан-Мигуэль.
— Хорошо. А зачем мой брат ехал туда?
— Чтоб отвезти великому токи женщину, которая нам досталась сегодня в набеге.
— Кто приказал похитить ее?
— Тот, к кому мы везли ее.
— Кто был начальник набега?
— Я.
— Хорошо. Где Антинагуэль ожидает пленницу?
— Я сказал уже ульмену. В тольдерии Сан-Мигуэль.
— В какой хижине?
— В последней, в той, что стоит поодаль от других.
— Хорошо. Пусть мой брат обменяется со мною шляпой и пончо.
Индеец немедленно повиновался. Когда обмен был сделан, Курумила продолжал:
— Я мог бы убить моего брата, мудрость даже требует этого, но жалость вошла в мое сердце. У Жоана есть жена и дети, он один из храбрых воинов своего племени. Если я подарю ему жизнь, будет ли он благодарен мне?
Пленник приготовился уже к смерти. Эти слова возвратили ему надежду. Он не был злым человеком по природе; ульмен знал, что на его слово можно положиться.
— Моя жизнь в руках моего отца, — отвечал Жоан, — если он дарует мне ее теперь, я останусь его должником и по малейшему его знаку убью себя.
— Ладно, — отвечал Курумила, затыкая нож за пояс. — Мой брат может встать. Слово предводителя честно.
Индеец встал и почтительно поцеловал руку предводителя, пощадившего его жизнь.
— Что прикажет мой отец? — сказал он.
— Мой брат сейчас же отправится в тольдерию, которую гинкаса называют Вальдивией. Он отыщет дона Тадео, Великого Орла белых, и расскажет все, что произошло между нами, прибавив, что я освобожу пленницу или умру. Если Великому Орлу потребуются услуги моего брата, он должен ему беспрекословно повиноваться. Прощай. Да укажет Пиллиан путь моему брату и пусть брат мой помнит, что я не захотел отнять у него жизни, которая принадлежит мне. — Жоан будет помнить, — отвечал индеец. По знаку Курумилы Жоан бросился в высокую траву, пополз, как змея, и исчез по направлению к Вальдивии. Предводитель, не медля ни минуты, вскочил на коня, пришпорил его и скоро присоединился к каравану похитителей, которые тихо подвигались вперед, не подозревая происшедшего. Курумила-то и шепнул Розарио, перенося ее в хижину: «Надейтесь и ободритесь!»
Мы видели, какое действие произвели эти слова на молодую девушку. После разговора с Антинагуэлем, происходившим тотчас после окончания военного совета, объявившего войну против белых, Курумила в качестве тюремщика вошел в комнату, где была донья Розарио, и, набросив ей на плечи свое пончо, чтоб ее не узнали, промолвил тихим голосом:
— Следуйте за мною. Идите смело, я попробую освободить вас.
Девушка медлила; она боялась какой-нибудь новой ловушки. Ульмен понял, что происходило в ее душе.
— Я Курумила, — быстро сказал он, — один из ульменов, преданных двум французам, друзьям дона Тадео.
Донья Розарио невольно затрепетала.
— Идите, — сказала она, — что бы ни случилось, я следую за вами.
Они вышли из хижины. Индейцы, которые виднелись там и сям, не обратили внимания на них. Они толковали о военном совете, о предстоящей войне и прочих делах. Беглецы шли молча минут десять. Скоро деревня скрылась во мраке. Курумила остановился. Две оседланные лошади стояли за кустом кактуса.
— Чувствует ли моя сестра довольно силы, чтобы скакать? — спросил он.
— Чтоб бежать от моих похитителей, — отвечала она прерывающимся голосом, — я в силах сделать все.
— Хорошо, — сказал Курумила, — моя сестра храбрая девушка. Ее Бог поможет ей!
— На него вся моя надежда, — прошептала она. Они сели на лошадей и пустили их вскачь. Лошади
помчались, однако топота не было слышно: Курумила обернул копыта овечьей шкурой. Девушка была счастлива, чувствуя себя свободной и под покровительством преданного друга. Беглецы поскакали в сторону, противоположную от Вальдивии. Благоразумие требовало не ехать по той дороге, по которой скорей всего бросятся преследователи.
Ночь была черная, как смоль. Приклонившись к шее коней, понукая их движением руки и голосом, неслись беглецы к лесу, который чернел на горизонте. Бесчисленные извилины тропы, которой они придерживались, казалось, удаляли их от цели. Только бы достигнуть леса, — и они спасены! Вокруг было тихо. Лишь осенний ветерок шумел в придорожных деревьях и при каждом порыве осыпал всадников сухими листьями. Беглецы молча скакали все вперед и вперед, не оглядываясь. Взоры их были прикованы к лесу, который заметно приближался, но все еще был далеко. Вдруг раздалось громкое ржанье.
— Мы пропали! — воскликнул в отчаянии Курумила. — Нас преследуют!
— Что делать? что делать? — прошептала донья Розарио.
Курумила ничего не отвечал, он раздумывал. Лошади неслись по-прежнему.
— Постойте, — сказал ульмен, останавливая обеих лошадей.
Девушка повиновалась ему. Ей все это представлялось тяжелым и смутным сном. Индеец помог Розарио сойти с лошади и сказал:
— Верьте мне: все, что в силах человека, я сделаю, чтоб спасти вас.
— Я верю, — с чувством отвечала она, — и благодарю вас, мой друг. Пусть будет, что будет.
Курумила взял ее на руки и понес, как малого ребенка.
— Зачем вы несете меня? — спросила она.
— Чтобы не оставлять следов, — отвечал Курумила.
И он осторожно поставил ее на землю у подножия дерева, вокруг которого разросся кактус.
— В дереве дупло, моя сестра спрячется и не пошевелится до моего прихода.
— Вы бросите меня? — с испугом сказала она.
— Я проложу ложный след. Я скоро вернусь. Девушка медлила. Она боялась оставаться одна среди ночной мглы и не могла скрыть своего ужаса. Курумила понял ее мысли.
— Это единственное средство спасения, — печально сказал он. — Если моя сестра хочет, я останусь с нею. Но это большой риск, и, если она погибнет, в том не будет вины Курумилы.
Борьба укрепляет волю и заставляет сильнее пульсировать кровь. Донья Розарио не была одной из тех слабонервных девушек, которые встречаются в европейских городах, готовых упасть в обморок при виде паука или козявки. Она выросла на индейских границах, и пустыня была ей знакома. На охоте ей случалось попадать в положения, подобные нынешнему. У нее был довольно сильный характер; она понимала, что должна, сколько может, помогать этому человеку, столь ей преданному;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61