Вслед за этим восстание стало распространяться с удивительной быстротой: менее чем в одну неделю вся Мексика была объята пламенем войны.
Граф Кортес принял на себя обязанности председателя конгресса, созванного инсургентами тотчас же после того, как они подняли оружие на испанцев, и, в качестве президента, поспешил покинуть асиенду и отправился к месту своей деятельности.
Перед отъездом граф собрал всех своих доверенных слуг и всех близких, а также дальних родственников, живших при нем, в большую залу асиенды, чтобы проститься.
Было около одиннадцати часов ночи; граф не желал выехать днем, чтобы не привлечь внимания испанцев, многочисленные отряды которых во всех направлениях объезжали окрестности асиенды.
На дворе стояла темная, дождливая и бурная ночь, — ветер с унылым, жалобным воем разгуливал по длинным коридорам здания, небо порой освещалось бледными, зеленоватыми зигзагами молний, над самой крышей грохотал раскатистый мощный гром.
Все обитатели асиенды стояли мрачные и опечаленные вдоль стен громадной залы. Родственник графа, держа за руки полусонных детей, стоял подле своей жены, бледной болезненной женщины, трепетавшей перед своим мужем, как жертва перед палачом; прекрасная женщина была бледна, как смерть: ни кровинки в лице, как говорится, и только время от времени она устремляла на мужа взгляд, полный ужаса и муки. Муж ее был также очень бледен; черты его под влиянием какого-то внутреннего чувства приняли странное выражение не то лихорадочной тревоги и, вместе, удовлетворенности, не то низкой зависти и злорадства, которое он всячески старался скрыть под напускным печальным видом. Он низко опустил голову на грудь, чтобы никто не мог прочесть чего-нибудь на его лице.
Но вот послышались за дверью чьи-то поспешные шаги, дверь разом распахнулась — ив залу вошел граф в сопровождении конюха Рамона Круса и Порфирио Сандоса.
Перед тем граф и Порфирио Сандос долго беседовали наедине, и хотя никому не было известно, о чем они говорили, но тема их разговора была серьезная, так как они, входя в залу, были сильно взволнованы.
Граф на секунду остановился у порога и, приподняв шляпу, произнес:
— Привет вам, верные слуги и друзья мои!
— Привет вам, милостивый и любимый господин наш! — ответили в один голос все слуги.
Затем граф приблизился к своему родственнику, все еще стоявшему неподвижно посреди залы, и, обняв детей своих, несколько минут осыпал их горячими ласками, какие может найти в душе своей только нежно любящий отец. После этого он обратился к своему родственнику и мягким растроганным голосом сказал: «Я не стану напоминать вам о том, что сделал для вас; скажу только, что я старался, чтобы, живя под моим кровом, вы чувствовали себя счастливым; вы всегда старались мне выказать ваше расположение и признательность — но вот теперь настало время доказать мне то и другое на деле. Я уезжаю, — времена нынче дурные, — вы это сами знаете; смерть стережет каждого из нас, мечтавшего о возрождении родной страны, за каждым углом дома, за каждым поворотом дороги. Я решил пожертвовать своей жизнью ради этого дела, но не хочу, чтобы преследования и нищета обрушились на головы этих бедных детей. Я делаю вас владельцем четырех моих асиенд: дель-Энганьо, дель-Парайсо, дель-Пало-Квемадо и дель-Венадито; я удостоверяю в том, что продал их вам за сумму в один миллион пиастров, которую получил с вас сполна. Если я не вернусь, и наше дело погибнет вместе с нами, то вы останетесь владельцем этого состояния до совершеннолетия моих детей, а когда они достигнут этого совершеннолетия, то вы вернете им дель-Энганьо и дель-Парайсо за сумму в миллион пиастров, а две остальные асиенды останутся в вечном вашем владении — в благодарность за оказанные вами семье моей услуги.
— Как мне отблагодарить вас за такую щедрость?! — проговорил, стараясь казаться растроганным, родственник графа.
— Оберегая этих детей, как своих родных — ведь я поручаю их вам. В случае, если я вернусь, условия наши останутся те же: все то, что я вам обещал сейчас, вы получите от меня. Теперь добавлю еще одно последнее условие: если бы, в силу какой-нибудь несчастной случайности, эти дорогие для меня дети умерли, то вы останетесь только хранителем этого состояния до того времени, пока не будет доказано с полной несомненностью, что смерть их была естественная, непредвиденная и неустранимая никакими человеческими средствами. В случае же, вы не сумеете доказать того, что вы никаким образом не причастны к этой катастрофе, и не сможете предъявить законных свидетельств о смерти их и моей, удостоверенных надежными свидетелями, вы будете лишены всего этого состояния, — смерть наша будет жестоко отомщена!
— О, вы оскорбляете меня этими страшными угрозами! Я был бы чудовищем, если бы свято не исполнил возлагаемых на меня вами священных обязанностей по отношению к вашим детям! — воскликнул родственник графа, заливаясь слезами.
— Успокойтесь, друг мой! У меня и в мыслях не было угрожать вам, я только хотел все предвидеть, потому что все может случиться. Я хотел предупредить вас, что принял все необходимые для ограждения детей моих меры, и что в том случае, если бы над ними было совершено преступление, то оно не осталось бы безнаказанным. Выше людского суда есть еще суд Божий, — а Бог все видит, все знает и читает в сердцах наших всякую затаенную мысль, от Него ничто не может укрыться, и Его обмануть нельзя. Но я вам доверяю, иначе я не поручил бы вам своих детей.
— Я сумею оправдать ваше доверие!
— Надеюсь! Теперь еще одно последнее распоряжение: тотчас же после моего отъезда вы с детьми удалитесь на асиенду дель-Энганьо. Дорога туда вам знакома, там вы все будете в надежном месте.
— Слушаю! Все будет исполнено, как вы того желаете!
— Ну, пора! Я еду! Прощайте, кузен, обнимем друг друга, и пусть Господь поможет нам.
Родственники расцеловались и простились. Затем граф обнял своих детей и стал прощаться с ними. Малютки не хотели расставаться с отцом: они плакали и цеплялись за его платье, так что графу пришлось насильно вырваться из их объятий и почти бегом выбежать из залы.
— Прощайте, прощайте! — крикнул он голосом, подавленным душившими его рыданиями.
Это были его последние слова. Все слуги в слезах бросились за своим господином, чтобы еще раз взглянуть на него.
Несколько минут спустя граф уже покидал асиенду, чтобы никогда более не вернуться туда.
На третьи сутки пеоны принесли на асиенду несколько до неузнаваемости изуродованных трупов: то были тела Района Круса, любимого конюха, сопровождавшего графа, и четырех слуг, отправившихся с ним; что же касается самого графа, то его тела не нашли.
Распространился слух, что испанцы, предуведомленные о тайном отъезде графа с асиенды, притаились в засаде и подкараулили его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Граф Кортес принял на себя обязанности председателя конгресса, созванного инсургентами тотчас же после того, как они подняли оружие на испанцев, и, в качестве президента, поспешил покинуть асиенду и отправился к месту своей деятельности.
Перед отъездом граф собрал всех своих доверенных слуг и всех близких, а также дальних родственников, живших при нем, в большую залу асиенды, чтобы проститься.
Было около одиннадцати часов ночи; граф не желал выехать днем, чтобы не привлечь внимания испанцев, многочисленные отряды которых во всех направлениях объезжали окрестности асиенды.
На дворе стояла темная, дождливая и бурная ночь, — ветер с унылым, жалобным воем разгуливал по длинным коридорам здания, небо порой освещалось бледными, зеленоватыми зигзагами молний, над самой крышей грохотал раскатистый мощный гром.
Все обитатели асиенды стояли мрачные и опечаленные вдоль стен громадной залы. Родственник графа, держа за руки полусонных детей, стоял подле своей жены, бледной болезненной женщины, трепетавшей перед своим мужем, как жертва перед палачом; прекрасная женщина была бледна, как смерть: ни кровинки в лице, как говорится, и только время от времени она устремляла на мужа взгляд, полный ужаса и муки. Муж ее был также очень бледен; черты его под влиянием какого-то внутреннего чувства приняли странное выражение не то лихорадочной тревоги и, вместе, удовлетворенности, не то низкой зависти и злорадства, которое он всячески старался скрыть под напускным печальным видом. Он низко опустил голову на грудь, чтобы никто не мог прочесть чего-нибудь на его лице.
Но вот послышались за дверью чьи-то поспешные шаги, дверь разом распахнулась — ив залу вошел граф в сопровождении конюха Рамона Круса и Порфирио Сандоса.
Перед тем граф и Порфирио Сандос долго беседовали наедине, и хотя никому не было известно, о чем они говорили, но тема их разговора была серьезная, так как они, входя в залу, были сильно взволнованы.
Граф на секунду остановился у порога и, приподняв шляпу, произнес:
— Привет вам, верные слуги и друзья мои!
— Привет вам, милостивый и любимый господин наш! — ответили в один голос все слуги.
Затем граф приблизился к своему родственнику, все еще стоявшему неподвижно посреди залы, и, обняв детей своих, несколько минут осыпал их горячими ласками, какие может найти в душе своей только нежно любящий отец. После этого он обратился к своему родственнику и мягким растроганным голосом сказал: «Я не стану напоминать вам о том, что сделал для вас; скажу только, что я старался, чтобы, живя под моим кровом, вы чувствовали себя счастливым; вы всегда старались мне выказать ваше расположение и признательность — но вот теперь настало время доказать мне то и другое на деле. Я уезжаю, — времена нынче дурные, — вы это сами знаете; смерть стережет каждого из нас, мечтавшего о возрождении родной страны, за каждым углом дома, за каждым поворотом дороги. Я решил пожертвовать своей жизнью ради этого дела, но не хочу, чтобы преследования и нищета обрушились на головы этих бедных детей. Я делаю вас владельцем четырех моих асиенд: дель-Энганьо, дель-Парайсо, дель-Пало-Квемадо и дель-Венадито; я удостоверяю в том, что продал их вам за сумму в один миллион пиастров, которую получил с вас сполна. Если я не вернусь, и наше дело погибнет вместе с нами, то вы останетесь владельцем этого состояния до совершеннолетия моих детей, а когда они достигнут этого совершеннолетия, то вы вернете им дель-Энганьо и дель-Парайсо за сумму в миллион пиастров, а две остальные асиенды останутся в вечном вашем владении — в благодарность за оказанные вами семье моей услуги.
— Как мне отблагодарить вас за такую щедрость?! — проговорил, стараясь казаться растроганным, родственник графа.
— Оберегая этих детей, как своих родных — ведь я поручаю их вам. В случае, если я вернусь, условия наши останутся те же: все то, что я вам обещал сейчас, вы получите от меня. Теперь добавлю еще одно последнее условие: если бы, в силу какой-нибудь несчастной случайности, эти дорогие для меня дети умерли, то вы останетесь только хранителем этого состояния до того времени, пока не будет доказано с полной несомненностью, что смерть их была естественная, непредвиденная и неустранимая никакими человеческими средствами. В случае же, вы не сумеете доказать того, что вы никаким образом не причастны к этой катастрофе, и не сможете предъявить законных свидетельств о смерти их и моей, удостоверенных надежными свидетелями, вы будете лишены всего этого состояния, — смерть наша будет жестоко отомщена!
— О, вы оскорбляете меня этими страшными угрозами! Я был бы чудовищем, если бы свято не исполнил возлагаемых на меня вами священных обязанностей по отношению к вашим детям! — воскликнул родственник графа, заливаясь слезами.
— Успокойтесь, друг мой! У меня и в мыслях не было угрожать вам, я только хотел все предвидеть, потому что все может случиться. Я хотел предупредить вас, что принял все необходимые для ограждения детей моих меры, и что в том случае, если бы над ними было совершено преступление, то оно не осталось бы безнаказанным. Выше людского суда есть еще суд Божий, — а Бог все видит, все знает и читает в сердцах наших всякую затаенную мысль, от Него ничто не может укрыться, и Его обмануть нельзя. Но я вам доверяю, иначе я не поручил бы вам своих детей.
— Я сумею оправдать ваше доверие!
— Надеюсь! Теперь еще одно последнее распоряжение: тотчас же после моего отъезда вы с детьми удалитесь на асиенду дель-Энганьо. Дорога туда вам знакома, там вы все будете в надежном месте.
— Слушаю! Все будет исполнено, как вы того желаете!
— Ну, пора! Я еду! Прощайте, кузен, обнимем друг друга, и пусть Господь поможет нам.
Родственники расцеловались и простились. Затем граф обнял своих детей и стал прощаться с ними. Малютки не хотели расставаться с отцом: они плакали и цеплялись за его платье, так что графу пришлось насильно вырваться из их объятий и почти бегом выбежать из залы.
— Прощайте, прощайте! — крикнул он голосом, подавленным душившими его рыданиями.
Это были его последние слова. Все слуги в слезах бросились за своим господином, чтобы еще раз взглянуть на него.
Несколько минут спустя граф уже покидал асиенду, чтобы никогда более не вернуться туда.
На третьи сутки пеоны принесли на асиенду несколько до неузнаваемости изуродованных трупов: то были тела Района Круса, любимого конюха, сопровождавшего графа, и четырех слуг, отправившихся с ним; что же касается самого графа, то его тела не нашли.
Распространился слух, что испанцы, предуведомленные о тайном отъезде графа с асиенды, притаились в засаде и подкараулили его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63