Здесь фашизм спускался «сверху», а не поднимался к власти снизу в виде массовой фашистской партии, причем он больше опирался на полицию и армию, чем на уже имеющуюся фашистскую партию, если она вообще была.
Всего было три варианта фашизма, находившегося у власти: итальянский «нормальный» фашизм, немецкий «радикальный» фашизм и фашизм «сверху» в балтийских странах, Польше, Венгрии, Румынии, а также в Испании и Португалии. Особый случай представляли фашистские режимы-сателлиты в Хорватии, Словении, а также кратковременное господство «Скрещенных стрел» в Венгрии в конце войны. С известным основанием можно, наконец, считать фашистскими некоторые партии и режимы, возникшие после 1945 года.
Следует отличать фашистские партии от фашизма, стоящего у власти, и точно так же – итальянский «нормальный» фашизм от немецкого «радикального» фашизма и оба последних – от фашизма «сверху». Наконец, необходимо учитывать еще «неофашистские» партии и режимы. Таким образом, фашизм имеет различные «разновидности». Несмотря на это, не возникает сомнения в правомерности общего понятия фашизма.
Однако именно этот тезис теперь оспаривается еще больше, чем во время возникновения этой книги. Утверждают, что фашизма не было вообще, во всяком случае вне Италии. Какие же аргументы выдвигаются против применения общего понятия фашизма?
В первую очередь это политические аргументы. Указанная направленность отчетливо видна в высказывании американского историка Генри Эшби Тернера, который в 1972 году выразил опасение, что «нашу систему вряд ли можно защитить», если соответствует действительности «широко распространенная точка зрения, что фашизм есть продукт современного капитализма». Впрочем, Тернер не оспаривает в принципе общее понятие фашизма, а выступает лишь против основной аксиомы марксистских теоретиков, по которой фашизм возник исключительно в капиталистических обществах и никоим образом не случайно, а с целью установить, по заданию или в союзе с определенными капиталистическими «элементами», «открытую террористическую диктатуру». Еще более радикально и решительно выступил против использования общего понятия фашизма немецкий политолог Карл Дитрих Брахер в ряде своих публикаций. Брахер хотел бы вообще видеть в понятии фашизма лишь «продукт» происходившего в это время на Западе «ренессанса марксизма», прямо угрожавшего парламентской демократии и свободе. Для боннского коллеги Брахера Ганса Гельмута Кнеттера фашизм не что иное, как «недопустимо обобщенное обозначение, применяемое крайними левыми во внутриполитической борьбе».
Политически мотивированная критика общего понятия фашизма особенно обострилась в воссоединенной Германии. Наряду с политиками некоторые политологи и даже историки утверждают, что фашизм и особенно антифашизм – «коммунистические лозунги», заимствованные из языка пропаганды ГДР, а также из словесного арсенала «левых экстремистов», стремящихся не только дискредитировать своих политических противников «пугалом фашизма», но и подорвать капиталистическую экономическую систему и основы парламентского строя.
Эта политически мотивированная лингвистическая критика выражается столь же политически направленной языковой установкой, проявляющей уже почти оруэлловские черты. В нынешней Германии предпочитают не употреблять слово «фашизм», а говорить о «национал-социализме», «третьем рейхе» или просто о «Гитлере», если имеется в виду прошлый немецкий фашизм; а если речь идет о современных фашистских движениях в Германии и за ее пределами, их называют «праворадикальными», «правоэкстремистскими» или просто «экстремистскими». Но такие стражи политической корректности немецкого языка не замечают, что этим они себя изолируют от окружающего мира, поскольку в соседних с Германией западных и восточных странах понятие «фашизм» находится в общем употреблении: им по-прежнему пользуются и в научном, и в повседневном языке.
Немецкие, а также некоторые другие историки и политологи, критикуя общее понятие «фашизм», защищают вместе с тем понятие «тоталитаризм» и, сверх того, требуют заменить прокоммунистически окрашенный термин «антифашизм» так называемым «основным антитоталитарным консенсусом». И в этом случае определяющую роль играют, несомненно, политические мотивы. Это проявляется в двух отношениях. Политически мотивируется уже далеко идущее отождествление фашизма и коммунизма, вследствие чего понятие тоталитаризма часто принимает преимущественно антикоммунистический характер. К этому прибавляется идеализация парламентской демократии, которая ограждается от любой критики; она превращается в неоспоримую позитивную противоположность отрицательному «тоталитаризму» или «экстремизму» коммунистического или фашистского толка.
К тому же термины «тоталитаризм» и еще больше «экстремизм» наводят на мысль, что демократии угрожают лишь крайние левые и правые партии политического спектра. Такая политологическая «модель полукруга», идущая от известного размещения мест полукругом в некоторых парламентах, имеет два слабых места. Прежде всего, демократии угрожают, конечно, не одни только крайние антидемократические партии левой и правой ориентации. Опасность может исходить также сверху или из середины общества, как это показывает крушение Веймарской республики, которая была разрушена сверху и из середины еще до прихода Гитлера к власти. Другая, вероятно, намеренно допускаемая слабость «модели полукруга» – ее неопределенность. В самом деле, границы «экстремальных зон» этого полукруга весьма существенным образом зависят от политической воли наблюдателя, который решает, какие партии надо считать еще демократическими, а какие уже «левоэкстремистскими» и «правоэкстремистскими».
Поэтому нельзя ограничиться такой политически мотивированной критикой понятий экстремизма и тоталитаризма, хотя и несущих политическую окраску. «Тоталитаризм», подобно «фашизму», имеет двойственный характер. Он был и остается не только термином научной теории, но и политическим лозунгом. Но теория может быть оправдана лишь сравнением с опытом, а в этом отношении смешение понятий фашизма и тоталитаризма обнаруживает свои слабости. Так, все теоретики тоталитаризма недооценивают значение расизма в фашистской идеологии. Отождествляя фашистскую идеологию с марксистской, они упускают из виду, что при фашистских и коммунистических режимах террор был направлен против различных групп населения – фашистское расовое убийство отличается от большевистского классового убийства. Это важнейший критический довод.
Кроме того, наиболее известная модель тоталитаризма, принадлежащая Карлу Иоахиму Фридриху и Збигневу Бжезинскому, носит упрощенно типизированный и статический характер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Всего было три варианта фашизма, находившегося у власти: итальянский «нормальный» фашизм, немецкий «радикальный» фашизм и фашизм «сверху» в балтийских странах, Польше, Венгрии, Румынии, а также в Испании и Португалии. Особый случай представляли фашистские режимы-сателлиты в Хорватии, Словении, а также кратковременное господство «Скрещенных стрел» в Венгрии в конце войны. С известным основанием можно, наконец, считать фашистскими некоторые партии и режимы, возникшие после 1945 года.
Следует отличать фашистские партии от фашизма, стоящего у власти, и точно так же – итальянский «нормальный» фашизм от немецкого «радикального» фашизма и оба последних – от фашизма «сверху». Наконец, необходимо учитывать еще «неофашистские» партии и режимы. Таким образом, фашизм имеет различные «разновидности». Несмотря на это, не возникает сомнения в правомерности общего понятия фашизма.
Однако именно этот тезис теперь оспаривается еще больше, чем во время возникновения этой книги. Утверждают, что фашизма не было вообще, во всяком случае вне Италии. Какие же аргументы выдвигаются против применения общего понятия фашизма?
В первую очередь это политические аргументы. Указанная направленность отчетливо видна в высказывании американского историка Генри Эшби Тернера, который в 1972 году выразил опасение, что «нашу систему вряд ли можно защитить», если соответствует действительности «широко распространенная точка зрения, что фашизм есть продукт современного капитализма». Впрочем, Тернер не оспаривает в принципе общее понятие фашизма, а выступает лишь против основной аксиомы марксистских теоретиков, по которой фашизм возник исключительно в капиталистических обществах и никоим образом не случайно, а с целью установить, по заданию или в союзе с определенными капиталистическими «элементами», «открытую террористическую диктатуру». Еще более радикально и решительно выступил против использования общего понятия фашизма немецкий политолог Карл Дитрих Брахер в ряде своих публикаций. Брахер хотел бы вообще видеть в понятии фашизма лишь «продукт» происходившего в это время на Западе «ренессанса марксизма», прямо угрожавшего парламентской демократии и свободе. Для боннского коллеги Брахера Ганса Гельмута Кнеттера фашизм не что иное, как «недопустимо обобщенное обозначение, применяемое крайними левыми во внутриполитической борьбе».
Политически мотивированная критика общего понятия фашизма особенно обострилась в воссоединенной Германии. Наряду с политиками некоторые политологи и даже историки утверждают, что фашизм и особенно антифашизм – «коммунистические лозунги», заимствованные из языка пропаганды ГДР, а также из словесного арсенала «левых экстремистов», стремящихся не только дискредитировать своих политических противников «пугалом фашизма», но и подорвать капиталистическую экономическую систему и основы парламентского строя.
Эта политически мотивированная лингвистическая критика выражается столь же политически направленной языковой установкой, проявляющей уже почти оруэлловские черты. В нынешней Германии предпочитают не употреблять слово «фашизм», а говорить о «национал-социализме», «третьем рейхе» или просто о «Гитлере», если имеется в виду прошлый немецкий фашизм; а если речь идет о современных фашистских движениях в Германии и за ее пределами, их называют «праворадикальными», «правоэкстремистскими» или просто «экстремистскими». Но такие стражи политической корректности немецкого языка не замечают, что этим они себя изолируют от окружающего мира, поскольку в соседних с Германией западных и восточных странах понятие «фашизм» находится в общем употреблении: им по-прежнему пользуются и в научном, и в повседневном языке.
Немецкие, а также некоторые другие историки и политологи, критикуя общее понятие «фашизм», защищают вместе с тем понятие «тоталитаризм» и, сверх того, требуют заменить прокоммунистически окрашенный термин «антифашизм» так называемым «основным антитоталитарным консенсусом». И в этом случае определяющую роль играют, несомненно, политические мотивы. Это проявляется в двух отношениях. Политически мотивируется уже далеко идущее отождествление фашизма и коммунизма, вследствие чего понятие тоталитаризма часто принимает преимущественно антикоммунистический характер. К этому прибавляется идеализация парламентской демократии, которая ограждается от любой критики; она превращается в неоспоримую позитивную противоположность отрицательному «тоталитаризму» или «экстремизму» коммунистического или фашистского толка.
К тому же термины «тоталитаризм» и еще больше «экстремизм» наводят на мысль, что демократии угрожают лишь крайние левые и правые партии политического спектра. Такая политологическая «модель полукруга», идущая от известного размещения мест полукругом в некоторых парламентах, имеет два слабых места. Прежде всего, демократии угрожают, конечно, не одни только крайние антидемократические партии левой и правой ориентации. Опасность может исходить также сверху или из середины общества, как это показывает крушение Веймарской республики, которая была разрушена сверху и из середины еще до прихода Гитлера к власти. Другая, вероятно, намеренно допускаемая слабость «модели полукруга» – ее неопределенность. В самом деле, границы «экстремальных зон» этого полукруга весьма существенным образом зависят от политической воли наблюдателя, который решает, какие партии надо считать еще демократическими, а какие уже «левоэкстремистскими» и «правоэкстремистскими».
Поэтому нельзя ограничиться такой политически мотивированной критикой понятий экстремизма и тоталитаризма, хотя и несущих политическую окраску. «Тоталитаризм», подобно «фашизму», имеет двойственный характер. Он был и остается не только термином научной теории, но и политическим лозунгом. Но теория может быть оправдана лишь сравнением с опытом, а в этом отношении смешение понятий фашизма и тоталитаризма обнаруживает свои слабости. Так, все теоретики тоталитаризма недооценивают значение расизма в фашистской идеологии. Отождествляя фашистскую идеологию с марксистской, они упускают из виду, что при фашистских и коммунистических режимах террор был направлен против различных групп населения – фашистское расовое убийство отличается от большевистского классового убийства. Это важнейший критический довод.
Кроме того, наиболее известная модель тоталитаризма, принадлежащая Карлу Иоахиму Фридриху и Збигневу Бжезинскому, носит упрощенно типизированный и статический характер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70