Не надо скандала, но отступления нет. Пока он дошел до своей площади, он главным образом сравнивал высоту домов с ничтожными размерами людей. Такие букашки — и создали такие громады, залили их светом так, что они сверкают огромной сияющей грудой и не разобрать даже, какого цвета небо. Какую невероятную работу проделывают эти букашки! Смешно думать, что его любовь к другой букашке что-нибудь значит! Он повернул ключ в замке, снял свою нахлобученную шляпу и вошел в гостиную. Темно — никого? Нет. Флер и Тинг-а-Линг лежат на полу у камина. Майкл сел на диван и вдруг заметил, что весь дрожит и так вспотел, будто выкурил слишком крепкую сигару. Флер села, скрестив ноги по-турецки, и неподвижно глядела на него. Он ждал, пока справится с дрожью. Почему она молчит? Почему она сидит тут в темноте? «Она знает, — подумал он, — мы оба знаем, что это конец. Господи, только бы побольше выдержки!» Он взял подушку, засунул ее за спину и откинулся на спинку дивана, положив ногу на ногу. Он сам удивился неожиданному звуку своего голоса:
— Можно мне спросить тебя о чем-то, Флер? И пожалуйста, отвечай мне совершенно искренно — хорошо?
— Да.
— Так вот. Я знаю, что ты меня не любила, когда выходила за меня замуж. Думаю, что и теперь ты не любишь меня. Хочешь, чтобы я ушел?
Казалось, что прошло много, много времени.
— Нет.
— Ты говоришь правду?
— Да.
— Почему?
— Потому что я не хочу.
Майкл встал.
— Ты ответишь еще на один вопрос?
— Да.
— Был здесь Уилфрид сегодня вечером?
— Да... нет. То есть...
Майкл стиснул руки; он увидел, что ее глаза прикованы к этим стиснутым рукам, и застыл.
— Флер, не надо!
— Нет. Он подошел к окну — вон там. Я видела его лицо, вот и все. Его лицо... О Майкл, не сердись на меня сегодня!
«Не сердись!» Сердце Майкла задрожало при этих непривычных словах.
— Да нет же, — пробормотал он. — Ты только скажи мне, чего ты хочешь?
Флер ответила, не шевелясь:
— Хочу, чтобы ты меня утешил.
О, как она знает, что надо сказать и как сказать! И, опустившись на колени, он стал утешать ее.
XII. НА ВОСТОК
Он не простоял на коленях и нескольких минут, как оба они почувствовали реакцию. Он старался успокоить Флер, а в нем самом нарастало беспокойство. Ей он верил, верил в этот вечер так, как не перил много месяцев. Но что делает Уилфрид? Где он бродит? Лицо в окне — без голоса, без попытки приблизиться к ней! У Майкла ныло сердце — сердце, существования которого он не признавал. Выпустив ее из объятий, он встал.
— Хочешь, я зайду к нему? Если все кончено, то он, может быть... может быть, я...
Флер тоже встала. Сейчас она была совсем спокойна.
— Да, я пойду спать.
С Тинг-а-Лингом на руках она подошла к двери; ее лицо между каштановой шерстью собаки и ее каштановыми волосами было очень бледно, очень неподвижно.
— Кстати, — сказала она, — у меня второй месяц не все в порядке, Майкл. Я думаю, что это, вероятно...
Майкл обомлел. Волнение нахлынуло, захлестнуло, закружило, отняло дар речи.
— С той ночи, как ты принес воздушный шар, — сказала она. — Ты ничего не имеешь против?
— Против? Господи! Против!
— Значит, все в порядке. Я тоже ничего не имею против. Спокойной ночи.
Она ушла. Майкл без всякой связи вдруг вспомнил:
«Вначале было слово, и слово было у бога, и слово было бог». Так он стоял, оцепенев, охваченный огромным чувством какой-то определенности. Будет ребенок! Словно корабль его жизни, гонимый волнами, вдруг пришел в гавань и стал на якорь. Он подошел к окну и отдернул занавесь. Звездная ночь! Дивный мир! Чудесно, чудесно! Но — Уилфрид? Майкл прижался лицом к стеклу. Так прижималось к стеклу лицо Уилфрида. Если закрыть глаза, можно ясно увидеть это. Так нельзя! Человек не собака. Человек за бортом! SOS. Он прошел в холл и вытащил из мраморного ларя свое самое теплое пальто. Он остановил первое встречное такси.
— Корк-стрит. Скорее!
Искать иголку в стоге сена! На Большом Бэне — четверть двенадцатого. Великое облегчение, которое Майкл ощущал, сидя в этом тряском автомобиле, казалось ему самому жестоким. Спасение! Да, это спасение; у него появилась какая-то странная уверенность, словно он увидел Флер внезапно «крупным планом» в резком свете, настоящую, под сетью грациозных уловок. Семья! Продолжение рода! Он не мог ее привязать, потому что он не был частью ее. Но ребенок, ее ребенок, сможет. А быть может, и он тоже с рождением ребенка станет ей ближе. Почему он так любит ее — ведь так нельзя! Они с Уилфридом ослы — это так несовременно, так нелепо!
— Приехали, сэр, какой номер?
— Отлично. Отдохните-ка, подождите меня! Вот вам папироска.
И с папироской в пересохших губах Майкл пошел к подъезду.
В квартире Уилфрида светло! Он позвонил. Дверь открылась, выглянул слуга.
— Что угодно, сэр?
— Мистер Дезерт дома?
— Нет, сэр. Мистер Дезерт только что уехал на Восток.
Его пароход отходит завтра утром.
— Откуда? — упавшим голосом спросил Майкл.
— Из Плимута, сэр. Поезд отходит с Пэддингтонского вокзала ровно в полночь. Вы еще, может, успеете его захватить.
— Как это внезапно, — сказал Майкл, — он даже не...
— Нет, сэр. Мистер Дезерт внезапный джентльмен.
— Ну, спасибо. Попробую поймать его.
Бросив шоферу: «Пэддингтон — гоните вовсю!» — он подумал: «Внезапный джентльмен!» Замечательно сказано! Он вспомнил совершенно внезапный разговор у бюста Лайонеля Черрела. Внезапной была их дружба, внезапным конец, внезапность была даже в стихах Уилфрида — плодах внезапных переживаний! Глядя то в одно, то в другое окно дребезжащего, подпрыгивающего такси, Майкл ощущал что-то вроде пляски святого Витта. Не дурак ли он? Не бросить ли все это? Жалость — чушь! И все-таки! С Уилфридом отрывался кусок его сердца, и, несмотря ни на что, Майкл хотел, чтоб его друг это знал. Брук-стрит, Парк-Лейн! Пустеющие улицы, холодная ночь, голые платаны, врезанные светом фонарей в темную синеву. И Майкл подумал: «Блуждаем! А где конец, в чем цель? Делать то, что тебе предназначено, — и не думать! Но что мне предназначено? А Уилфриду? Что с ним будет теперь?» Машина пролетела спуск к вокзалу и остановилась под навесом. Без десяти двенадцать, и длинный тяжелый поезд на первой платформе.
«Что делать? — подумал Майкл. — До чего это трудно. Неужели надо его искать по всем вагонам? Я не мог не прийти, старина, — фу, какой бред!» Матросы! Пьяные или подвыпившие. Еще восемь минут! Майкл медленно пошел вдоль поезда. Не прошел он и четырех окон, как увидел того, кого искал. Дезерт сидел спиной к паровозу в ближнем углу пустого купе первого класса. Незажженная папироса во рту, меховой воротник поднят по самые брови, и пристальный взгляд устремлен на неразвернутую газету на коленях. Он сидел неподвижно. Майкл стоял, глядя на него. Сердце у него дико билось. Он зажег спичку, шагнул вперед и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Можно мне спросить тебя о чем-то, Флер? И пожалуйста, отвечай мне совершенно искренно — хорошо?
— Да.
— Так вот. Я знаю, что ты меня не любила, когда выходила за меня замуж. Думаю, что и теперь ты не любишь меня. Хочешь, чтобы я ушел?
Казалось, что прошло много, много времени.
— Нет.
— Ты говоришь правду?
— Да.
— Почему?
— Потому что я не хочу.
Майкл встал.
— Ты ответишь еще на один вопрос?
— Да.
— Был здесь Уилфрид сегодня вечером?
— Да... нет. То есть...
Майкл стиснул руки; он увидел, что ее глаза прикованы к этим стиснутым рукам, и застыл.
— Флер, не надо!
— Нет. Он подошел к окну — вон там. Я видела его лицо, вот и все. Его лицо... О Майкл, не сердись на меня сегодня!
«Не сердись!» Сердце Майкла задрожало при этих непривычных словах.
— Да нет же, — пробормотал он. — Ты только скажи мне, чего ты хочешь?
Флер ответила, не шевелясь:
— Хочу, чтобы ты меня утешил.
О, как она знает, что надо сказать и как сказать! И, опустившись на колени, он стал утешать ее.
XII. НА ВОСТОК
Он не простоял на коленях и нескольких минут, как оба они почувствовали реакцию. Он старался успокоить Флер, а в нем самом нарастало беспокойство. Ей он верил, верил в этот вечер так, как не перил много месяцев. Но что делает Уилфрид? Где он бродит? Лицо в окне — без голоса, без попытки приблизиться к ней! У Майкла ныло сердце — сердце, существования которого он не признавал. Выпустив ее из объятий, он встал.
— Хочешь, я зайду к нему? Если все кончено, то он, может быть... может быть, я...
Флер тоже встала. Сейчас она была совсем спокойна.
— Да, я пойду спать.
С Тинг-а-Лингом на руках она подошла к двери; ее лицо между каштановой шерстью собаки и ее каштановыми волосами было очень бледно, очень неподвижно.
— Кстати, — сказала она, — у меня второй месяц не все в порядке, Майкл. Я думаю, что это, вероятно...
Майкл обомлел. Волнение нахлынуло, захлестнуло, закружило, отняло дар речи.
— С той ночи, как ты принес воздушный шар, — сказала она. — Ты ничего не имеешь против?
— Против? Господи! Против!
— Значит, все в порядке. Я тоже ничего не имею против. Спокойной ночи.
Она ушла. Майкл без всякой связи вдруг вспомнил:
«Вначале было слово, и слово было у бога, и слово было бог». Так он стоял, оцепенев, охваченный огромным чувством какой-то определенности. Будет ребенок! Словно корабль его жизни, гонимый волнами, вдруг пришел в гавань и стал на якорь. Он подошел к окну и отдернул занавесь. Звездная ночь! Дивный мир! Чудесно, чудесно! Но — Уилфрид? Майкл прижался лицом к стеклу. Так прижималось к стеклу лицо Уилфрида. Если закрыть глаза, можно ясно увидеть это. Так нельзя! Человек не собака. Человек за бортом! SOS. Он прошел в холл и вытащил из мраморного ларя свое самое теплое пальто. Он остановил первое встречное такси.
— Корк-стрит. Скорее!
Искать иголку в стоге сена! На Большом Бэне — четверть двенадцатого. Великое облегчение, которое Майкл ощущал, сидя в этом тряском автомобиле, казалось ему самому жестоким. Спасение! Да, это спасение; у него появилась какая-то странная уверенность, словно он увидел Флер внезапно «крупным планом» в резком свете, настоящую, под сетью грациозных уловок. Семья! Продолжение рода! Он не мог ее привязать, потому что он не был частью ее. Но ребенок, ее ребенок, сможет. А быть может, и он тоже с рождением ребенка станет ей ближе. Почему он так любит ее — ведь так нельзя! Они с Уилфридом ослы — это так несовременно, так нелепо!
— Приехали, сэр, какой номер?
— Отлично. Отдохните-ка, подождите меня! Вот вам папироска.
И с папироской в пересохших губах Майкл пошел к подъезду.
В квартире Уилфрида светло! Он позвонил. Дверь открылась, выглянул слуга.
— Что угодно, сэр?
— Мистер Дезерт дома?
— Нет, сэр. Мистер Дезерт только что уехал на Восток.
Его пароход отходит завтра утром.
— Откуда? — упавшим голосом спросил Майкл.
— Из Плимута, сэр. Поезд отходит с Пэддингтонского вокзала ровно в полночь. Вы еще, может, успеете его захватить.
— Как это внезапно, — сказал Майкл, — он даже не...
— Нет, сэр. Мистер Дезерт внезапный джентльмен.
— Ну, спасибо. Попробую поймать его.
Бросив шоферу: «Пэддингтон — гоните вовсю!» — он подумал: «Внезапный джентльмен!» Замечательно сказано! Он вспомнил совершенно внезапный разговор у бюста Лайонеля Черрела. Внезапной была их дружба, внезапным конец, внезапность была даже в стихах Уилфрида — плодах внезапных переживаний! Глядя то в одно, то в другое окно дребезжащего, подпрыгивающего такси, Майкл ощущал что-то вроде пляски святого Витта. Не дурак ли он? Не бросить ли все это? Жалость — чушь! И все-таки! С Уилфридом отрывался кусок его сердца, и, несмотря ни на что, Майкл хотел, чтоб его друг это знал. Брук-стрит, Парк-Лейн! Пустеющие улицы, холодная ночь, голые платаны, врезанные светом фонарей в темную синеву. И Майкл подумал: «Блуждаем! А где конец, в чем цель? Делать то, что тебе предназначено, — и не думать! Но что мне предназначено? А Уилфриду? Что с ним будет теперь?» Машина пролетела спуск к вокзалу и остановилась под навесом. Без десяти двенадцать, и длинный тяжелый поезд на первой платформе.
«Что делать? — подумал Майкл. — До чего это трудно. Неужели надо его искать по всем вагонам? Я не мог не прийти, старина, — фу, какой бред!» Матросы! Пьяные или подвыпившие. Еще восемь минут! Майкл медленно пошел вдоль поезда. Не прошел он и четырех окон, как увидел того, кого искал. Дезерт сидел спиной к паровозу в ближнем углу пустого купе первого класса. Незажженная папироса во рту, меховой воротник поднят по самые брови, и пристальный взгляд устремлен на неразвернутую газету на коленях. Он сидел неподвижно. Майкл стоял, глядя на него. Сердце у него дико билось. Он зажег спичку, шагнул вперед и сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80