Сеанс прерывался; Гарц с папиросой во рту подходил то к столу, то к картине, попивая чай и кладя мазки; он никогда не садился, пока не решал, что на сегодня хватит. Во время этих "передышек" завязывался разговор, обычно заканчивавшийся спором. Миссис Диси, которой больше всего нравилось говорить на литературные темы, частенько употребляла такие выражения, как: "В конце концов, раз это создает иллюзию, то остальное не имеет значения?", "В нем чувствуется какое-то позерство", "Это вопрос темперамента"... или "Все дело в том", как понимать значение слова" и другие очаровательные банальности, которые звучат солидно, кажутся многозначительными и совершенно неопровержимы, что всегда приятно. Иногда разговор переходил на искусство; говорили о цвете и мастерстве или о том, оправдан ли реализм, или следует ли нам быть прерафаэлитами. Когда начинались подобные споры, глаза Кристиан становились еще больше, еще яснее, потому что в них появлялось выражение жадной любознательности, словно они пытались увидеть суть явлений. И Гарц, не отрываясь, смотрел в эти глаза, но он не понимал их взгляда, словно в нем было не больше содержательности, чем во взгляде миссис Диси, который в сочетании со слабой, осторожной улыбкой, казалось, говорил: "Ну, давайте займемся маленьким умственным упражнением".
Грета, дергая Скрафа за уши, поглядывала на разговаривавших снизу вверх; когда разговор кончался, она всегда встряхивала головой. Но если на сеанс никто не являлся, то порой завязывался очень серьезный, оживленный разговор, а иногда подолгу царило молчание.
Однажды Кристиан сказала:
- Какого вы вероисповедания?
Гарц положил на холст мазок и только потом ответил:
- Католического, наверно; меня крестили в католической церкви.
- Я не об этом. Вы верите в загробную жизнь?
- Кристиан, - прошептала Грета, сплетавшая травинки, - всегда спрашивает, что люди думают о загробной жизни. Это так забавно!
- Как вам оказать? - ответил Гарц. - Я никогда не думал об этом, времени не было.
- Как же вы можете не думать? - опросила Кристиан. - А я думаю... Ужасно представить себе, что после смерти от нас ничего не останется.
Она закрыла книгу, и та соскользнула с ее колен. Кристиан продолжала:
- Загробная жизнь должна быть, мы ведь так несовершенны. Что за польза, например, от вашей работы? Стоит ли совершенствоваться, если всему придет конец?
- Не знаю, - ответил Гарц. - Это меня не трогает. Я знаю одно: мне надо работать.
- Но почему?
- Для счастья... настоящее счастье в борьбе... остальное - ничто. Вот заканчиваешь вещь... разве когда-нибудь удовлетворяешься этим? Сейчас же начинаешь думать о новой. Безделье гнетет!
Кристиан закинула руки за голову. Солнечный луч, пробившись сквозь листву, трепетал у нее на платье.
- Вот оно! Оставайтесь в этой позе! - воскликнул Гарц.
Взгляд ее задержался на лице Гарца, она покачивала ногой.
- Вы работаете, потому что не можете не работать, но это не объяснение. Что вас побуждает работать? Я хочу знать: что кроется за этим? Когда мы с тетей Констанс путешествовали позапрошлой зимой, мы часто разговаривали... я слышала, как она спорила со своими друзьями. Она говорит, что мы движемся по кругам, пока не достигаем Нирваны. Но прошлой зимой я почувствовала, что не могу разговаривать с ней; мне стало казаться, что в действительности за ее словами ничего не кроется. Я начала читать... Канта и Гегеля...
- Эх! - перебил ее Гарц. - Если бы они могли научить меня лучше рисовать или подмечать новые оттенки в цветке или выражения лиц, я бы их всех прочел.
Кристиан подалась вперед.
- По-видимому, вы поступаете правильно, стремясь познать истину, и каждый шаг на этом пути очень важен. Вы верите в истину, а истина и красота - это одно и то же (именно это вы и хотели сказать), стараясь писать правдиво, вы всегда видите красоту. Но как мы можем распознать истину, если мы не знаем, в чем ее сущность?
- Мне кажется, - вполголоса сказала Грета, - что ты понимаешь это так... а он по-другому... потому что... вас же двое, а не один человек.
- Конечно! - нетерпеливо сказала Кристиан. - Но почему...
Услышав какое-то хмыканье, она замолчала. Держа "Таймс" в одной руке, а огромную пеньковую трубку - в другой, от дома шел Николас Трефри.
- Ага! - оказал он Гарцу. - Как подвигается картина?
И опустился в кресло.
- Вам сегодня лучше, дядя? - приветливо опросила Кристиан.
- Проклятые обманщики, эти доктора! - проворчал мистер Трефри. - Твой отец на них молился. И что же получилось? Собственный врач залечил его до смерти... заставлял пить бочками всякую отраву!
- Почему же тогда у вас есть собственный врач, дядя Ник? - спросила Грета.
Мистер Трефри взглянул на нее, в глазах у него появились насмешливые искорки.
- Не знаю, моя девочка. Стоит только раз к ним обратиться, и уже от них не отделаешься!
Весь день дул легкий ветерок, но теперь он затих; не дрожал ни один листочек, не шевелилась ни одна травинка; из дома доносились какие-то тихие звуки, слоено там играли на свирели. По дорожке прыгал дрозд.
- Дядя Ник, а когда вы были мальчиком, вы разоряли птичьи гнезда? шепнула Грета.
- А как же, Грета!
Дрозд ускакал в кусты.
- Вы вспугнули его, дядя Ник! Папа говорит, что в замке Кениг, где он жил, когда был мальчиком, он всегда разорял галочьи гнезда.
- Вздор, Грета! Твоему отцу никогда не добраться до галочьего гнезда, у него слишком толстые ноги!
- Вы любите птиц, дядя Ник?
- Как тебе сказать, Грета? Люблю, наверно.
- Тогда почему же вы разоряли птичьи гнезда? Я считаю, что это жестоко.
Мистер Трефри кашлянул, прикрывшись газетой.
- Я и сам не знаю, Грета, - заметил он.
Гарц стал собирать кисти.
- Благодарю вас, - сказал он. - На сегодня все.
- Разрешите взглянуть? - попросил мистер Трефри.
- Конечно.
Дядя Ник медленно поднялся с кресла и встал перед картиной.
- Когда она будет готова для продажи, - сказал он наконец, - я куплю ее.
Гарц поклонился, но почему-то ему стало неприятно, словно ему предложили расстаться с чем-то дорогим его сердцу.
- Благодарю вас, - сказал он.
Раздался удар гонга.
- Вы не останетесь перекусить с нами? - спросил мистер Трефри. - Доктор остается.
Сложив газету, он направился к дому, опираясь на плечо Греты. Впереди бежал терьер. Гарц и Кристиан остались одни. Он скреб палитру, а она сидела, опершись локтями о колени; между ними солнечный луч вызолотил дорожку. Уже наступил вечер, от нагревшихся за день кустов и цветов плыли волны аромата; птицы затянули, свою вечернюю песню.
- Вы не устали позировать для своего портрета, фрейлейн Кристиан?
Кристиан покачала головой.
- Мне хочется вложить в картину то, что не всякий увидит сразу... то, что там, внутри... то, что будет жить вечно.
- Это звучит смело, - медленно произнесла Кристиан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Грета, дергая Скрафа за уши, поглядывала на разговаривавших снизу вверх; когда разговор кончался, она всегда встряхивала головой. Но если на сеанс никто не являлся, то порой завязывался очень серьезный, оживленный разговор, а иногда подолгу царило молчание.
Однажды Кристиан сказала:
- Какого вы вероисповедания?
Гарц положил на холст мазок и только потом ответил:
- Католического, наверно; меня крестили в католической церкви.
- Я не об этом. Вы верите в загробную жизнь?
- Кристиан, - прошептала Грета, сплетавшая травинки, - всегда спрашивает, что люди думают о загробной жизни. Это так забавно!
- Как вам оказать? - ответил Гарц. - Я никогда не думал об этом, времени не было.
- Как же вы можете не думать? - опросила Кристиан. - А я думаю... Ужасно представить себе, что после смерти от нас ничего не останется.
Она закрыла книгу, и та соскользнула с ее колен. Кристиан продолжала:
- Загробная жизнь должна быть, мы ведь так несовершенны. Что за польза, например, от вашей работы? Стоит ли совершенствоваться, если всему придет конец?
- Не знаю, - ответил Гарц. - Это меня не трогает. Я знаю одно: мне надо работать.
- Но почему?
- Для счастья... настоящее счастье в борьбе... остальное - ничто. Вот заканчиваешь вещь... разве когда-нибудь удовлетворяешься этим? Сейчас же начинаешь думать о новой. Безделье гнетет!
Кристиан закинула руки за голову. Солнечный луч, пробившись сквозь листву, трепетал у нее на платье.
- Вот оно! Оставайтесь в этой позе! - воскликнул Гарц.
Взгляд ее задержался на лице Гарца, она покачивала ногой.
- Вы работаете, потому что не можете не работать, но это не объяснение. Что вас побуждает работать? Я хочу знать: что кроется за этим? Когда мы с тетей Констанс путешествовали позапрошлой зимой, мы часто разговаривали... я слышала, как она спорила со своими друзьями. Она говорит, что мы движемся по кругам, пока не достигаем Нирваны. Но прошлой зимой я почувствовала, что не могу разговаривать с ней; мне стало казаться, что в действительности за ее словами ничего не кроется. Я начала читать... Канта и Гегеля...
- Эх! - перебил ее Гарц. - Если бы они могли научить меня лучше рисовать или подмечать новые оттенки в цветке или выражения лиц, я бы их всех прочел.
Кристиан подалась вперед.
- По-видимому, вы поступаете правильно, стремясь познать истину, и каждый шаг на этом пути очень важен. Вы верите в истину, а истина и красота - это одно и то же (именно это вы и хотели сказать), стараясь писать правдиво, вы всегда видите красоту. Но как мы можем распознать истину, если мы не знаем, в чем ее сущность?
- Мне кажется, - вполголоса сказала Грета, - что ты понимаешь это так... а он по-другому... потому что... вас же двое, а не один человек.
- Конечно! - нетерпеливо сказала Кристиан. - Но почему...
Услышав какое-то хмыканье, она замолчала. Держа "Таймс" в одной руке, а огромную пеньковую трубку - в другой, от дома шел Николас Трефри.
- Ага! - оказал он Гарцу. - Как подвигается картина?
И опустился в кресло.
- Вам сегодня лучше, дядя? - приветливо опросила Кристиан.
- Проклятые обманщики, эти доктора! - проворчал мистер Трефри. - Твой отец на них молился. И что же получилось? Собственный врач залечил его до смерти... заставлял пить бочками всякую отраву!
- Почему же тогда у вас есть собственный врач, дядя Ник? - спросила Грета.
Мистер Трефри взглянул на нее, в глазах у него появились насмешливые искорки.
- Не знаю, моя девочка. Стоит только раз к ним обратиться, и уже от них не отделаешься!
Весь день дул легкий ветерок, но теперь он затих; не дрожал ни один листочек, не шевелилась ни одна травинка; из дома доносились какие-то тихие звуки, слоено там играли на свирели. По дорожке прыгал дрозд.
- Дядя Ник, а когда вы были мальчиком, вы разоряли птичьи гнезда? шепнула Грета.
- А как же, Грета!
Дрозд ускакал в кусты.
- Вы вспугнули его, дядя Ник! Папа говорит, что в замке Кениг, где он жил, когда был мальчиком, он всегда разорял галочьи гнезда.
- Вздор, Грета! Твоему отцу никогда не добраться до галочьего гнезда, у него слишком толстые ноги!
- Вы любите птиц, дядя Ник?
- Как тебе сказать, Грета? Люблю, наверно.
- Тогда почему же вы разоряли птичьи гнезда? Я считаю, что это жестоко.
Мистер Трефри кашлянул, прикрывшись газетой.
- Я и сам не знаю, Грета, - заметил он.
Гарц стал собирать кисти.
- Благодарю вас, - сказал он. - На сегодня все.
- Разрешите взглянуть? - попросил мистер Трефри.
- Конечно.
Дядя Ник медленно поднялся с кресла и встал перед картиной.
- Когда она будет готова для продажи, - сказал он наконец, - я куплю ее.
Гарц поклонился, но почему-то ему стало неприятно, словно ему предложили расстаться с чем-то дорогим его сердцу.
- Благодарю вас, - сказал он.
Раздался удар гонга.
- Вы не останетесь перекусить с нами? - спросил мистер Трефри. - Доктор остается.
Сложив газету, он направился к дому, опираясь на плечо Греты. Впереди бежал терьер. Гарц и Кристиан остались одни. Он скреб палитру, а она сидела, опершись локтями о колени; между ними солнечный луч вызолотил дорожку. Уже наступил вечер, от нагревшихся за день кустов и цветов плыли волны аромата; птицы затянули, свою вечернюю песню.
- Вы не устали позировать для своего портрета, фрейлейн Кристиан?
Кристиан покачала головой.
- Мне хочется вложить в картину то, что не всякий увидит сразу... то, что там, внутри... то, что будет жить вечно.
- Это звучит смело, - медленно произнесла Кристиан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37