я пришла, чтобы пригласить вас, и остальные тоже скоро будут здесь.
Гарц поклонился.
- А кто эти остальные?
- Кристиан, доктор Эдмунд, мисс Нейлор и кузина Тереза. Ее муж болен, и поэтому она очень грустная, но сегодня она хочет забыть об этом. Нехорошо все время грустить, да, герр Гарц?
Он засмеялся.
- Вы не могли бы.
- Нет, могла бы, - серьезно ответила Грета. - Мне тоже часто бывает грустно. Вы смеетесь надо мной. Сегодня нельзя надо мной смеяться, у меня день рождения" Как вы думаете, герр Гарц, хорошо быть взрослой?
- Нет, фрейлейн Грета, лучше, когда жизнь еще впереди.
Они шагали рядом.
- Я думаю, - сказала Грета, - что вы не любите терять даром время. А вот Крис говорит, что время - это ничто.
- Время - это все, - откликнулся Гарц.
- Она говорит, что время - ничто, а мысль - все, - мурлыкала Грета, гладя себя розой по щеке. - А вот я думаю, откуда возьмется мысль, если нет времени выдумать ее. А вон остальные! Глядите!
На мосту мелькнул яркий букет зонтиков и исчез в тени.
- Ну-ка, - сказал Гарц, - догоним их!
В Меране к открытому театру под сенью замка Тироль через луга стекались толпы народа: высокие горцы в коротких кожаных штанах выше колен и шляпах с орлиными перьями, торговцы фруктами, почтенные горожане с женами, приезжие иностранцы, актеры и прочая, самая разношерстная публика. Зрители, сбившиеся вокруг высоких подмостков, изнемогали от зноя. Кузина Тереза, высокая и тонкая, с тугими румяными щеками, прикрывала ладошкой свои красивые глаза.
Представление началось. В пьесе изображалось тирольское восстание 1809 года; деревенская жизнь, танцы и пение йодлей; ропот и призывы, грозный бой барабанов; толпа, вооруженная кремневыми ружьями, вилами, ножами; битва и победа; возвращение домой и праздник. Потом еще восстание, пушечный гром, предательство, плен, смерть. И на первом плане под голубым небом, на фоне горной цепи, неизменно спокойная фигура патриота Андреаса Гофера, чернобородого, затянутого кожаным кушаком.
Гарц и Кристиан сидели позади остальных. Он был так поглощен спектаклем, что она тоже молчала и только наблюдала за выражением его лица, застывшего в каком-то холодном исступлении - он, казалось, чувствовал себя участником событий, развертывавшихся на сцене. Что-то от его настроения передалось и ей; когда представление окончилось, ома дрожала от возбуждения. Выбираясь из толпы, они потеряли остальных.
- Пойдемте к станции по этой тропинке, - оказала Кристиан. - Так ближе.
Тропинка шла немного в гору; по обочине луга вился ручеек, а живая изгородь была усыпана цветами шиповника. Кристиан застенчиво поглядывала на художника. С первой их встречи на дамбе ее не переставали обуревать новые мысли. Этот иностранец с решительным выражением лица, настойчивым взглядом и неиссякаемой энергией вызывал у нее незнакомое чувство; в словах его было именно то, что она думала, но не могла выразить. У перелаза она посторонилась, чтобы пропустить чумазых и лохматых крестьянских мальчишек, которые прошли мимо, напевая и насвистывая.
- Когда-то я был таким же, как эти мальчишки, - оказал Гарц.
Кристиан быстро обернулась к нему.
- Так вот почему эта пьеса увлекла вас!
- Там, наверху, моя родина. Я родился в горах. Я пас коров, спал на копнах сена, а зимой рубил лес. В деревне меня обычно называли бездельником и "паршивой овцой".
- Почему?
- Да, почему? Я работал не меньше других. Но мне хотелось удрать оттуда. Как вы думаете, мог бы я остаться там на всю жизнь?
У Кристиан загорелись глаза.
- Если люди не понимают, чего ты хочешь, то они всегда называют тебя бездельником, - бормотал Гарц.
- Но вы же добились своего, несмотря ни на что, - сказала Кристиан.
Для нее самой решиться на что-нибудь и довести дело до конца было очень трудно. Когда-то она рассказывала Грете сказки собственного сочинения, и та, всегда инстинктивно стремившаяся к определенности, бывало, спрашивала: "А что было дальше, Крис? Доскажи мне все сегодня!" Но Кристиан не могла. Она была мечтательна, мысли ее были глубокими и смутными. Чем бы она ни занималась: вязала ли, писала ли стихи или рисовала, - все получалось у нее по-своему прелестно, и всегда не то, что задумано. Николас Трефри как-то сказал о ней: "Если Крис возьмется делать шляпу, то у нее может получиться покров для алтаря или еще что-нибудь, но только не шляпа". Она инстинктивно стремилась понять скрытый смысл вещей, и на это уходило все ее время. Самое себя она знала лучше, чем большинство девушек в девятнадцать лет, но в этом был повинен ее разум, а не чувства. В той тепличной обстановке, в которой она жила, ей не приходилось волноваться, если не считать тех редких случаев, когда у нее бывали вспышки гнева ("истерики", как окрестил их старый Николас Трефри) при виде того, что она считала низким и несправедливым.
- Если бы я была мужчиной, - сказала Кристиан, - и собиралась стать великим, я предпочла бы начать с самой первой ступеньки, как вы.
- Да, - быстро ответил Гарц, - надо испытать и понять все.
Она и не заметила, что он воспринял, как должное, ее слова о том, что он собирается стать великим.
- Таких взглядов придерживаются немногие! - продолжал он, недовольно кривя губы под черными усами, - А для всех остальных неблагородное происхождение - уже преступление!
- Вы несправедливы, - сказала Кристиан. - Этого я от вас не ожидала.
- Но ведь это правда! Стоит ли закрывать глаза на нее?
- Может быть, и правда, но благороднее о ней не говорить!
- Если бы чаще говорили правду, было бы меньше лицемерия, - сказал Гарц, стукнув кулаком по ладони.
Кристиан, сидевшая на перелазе, взглянула на него сверху вниз.
- Впрочем, вы правы, фрейлейн Кристиан, - вдруг добавил он, - все это мелочи. Главное - работа и стремление увидеть красоту мира.
Лицо Кристиан просияло. Эту жажду красоты она понимала очень хорошо. Соскользнув с перелаза, она глубоко вздохнула.
- Да! - сказала она.
Оба немного помолчали, потом Гарц неуверенно произнес:
- Если бы вам и фрейлейн Грете захотелось как-нибудь посмотреть мою мастерскую, я был бы очень рад. Я попытался бы прибрать ее к вашему приходу!
- Я буду очень рада. Это могло бы многому научить меня. А я хочу учиться.
Оба они молчали, пока тропинка не вывела их на дорогу.
- Мы, по-видимому, всех опередили; как хорошо быть впереди... не надо торопиться. Впрочем, я забыла... вы ведь не любите бездельничать, герр Гарц, вы всегда торопитесь.
- Потрудившись как следует, я могу бездельничать не хуже всякого другого; потом снова работаю... охота к работе нагуливается, как аппетит.
- А я всегда бездельничаю, - сказала Кристиан. Сидевшая на обочине дороги крестьянка, подняв к ним загорелое лицо, попросила тихим голосом:
- Милостивая госпожа, помогите мне, пожалуйста, поднять на плечо эту корзину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Гарц поклонился.
- А кто эти остальные?
- Кристиан, доктор Эдмунд, мисс Нейлор и кузина Тереза. Ее муж болен, и поэтому она очень грустная, но сегодня она хочет забыть об этом. Нехорошо все время грустить, да, герр Гарц?
Он засмеялся.
- Вы не могли бы.
- Нет, могла бы, - серьезно ответила Грета. - Мне тоже часто бывает грустно. Вы смеетесь надо мной. Сегодня нельзя надо мной смеяться, у меня день рождения" Как вы думаете, герр Гарц, хорошо быть взрослой?
- Нет, фрейлейн Грета, лучше, когда жизнь еще впереди.
Они шагали рядом.
- Я думаю, - сказала Грета, - что вы не любите терять даром время. А вот Крис говорит, что время - это ничто.
- Время - это все, - откликнулся Гарц.
- Она говорит, что время - ничто, а мысль - все, - мурлыкала Грета, гладя себя розой по щеке. - А вот я думаю, откуда возьмется мысль, если нет времени выдумать ее. А вон остальные! Глядите!
На мосту мелькнул яркий букет зонтиков и исчез в тени.
- Ну-ка, - сказал Гарц, - догоним их!
В Меране к открытому театру под сенью замка Тироль через луга стекались толпы народа: высокие горцы в коротких кожаных штанах выше колен и шляпах с орлиными перьями, торговцы фруктами, почтенные горожане с женами, приезжие иностранцы, актеры и прочая, самая разношерстная публика. Зрители, сбившиеся вокруг высоких подмостков, изнемогали от зноя. Кузина Тереза, высокая и тонкая, с тугими румяными щеками, прикрывала ладошкой свои красивые глаза.
Представление началось. В пьесе изображалось тирольское восстание 1809 года; деревенская жизнь, танцы и пение йодлей; ропот и призывы, грозный бой барабанов; толпа, вооруженная кремневыми ружьями, вилами, ножами; битва и победа; возвращение домой и праздник. Потом еще восстание, пушечный гром, предательство, плен, смерть. И на первом плане под голубым небом, на фоне горной цепи, неизменно спокойная фигура патриота Андреаса Гофера, чернобородого, затянутого кожаным кушаком.
Гарц и Кристиан сидели позади остальных. Он был так поглощен спектаклем, что она тоже молчала и только наблюдала за выражением его лица, застывшего в каком-то холодном исступлении - он, казалось, чувствовал себя участником событий, развертывавшихся на сцене. Что-то от его настроения передалось и ей; когда представление окончилось, ома дрожала от возбуждения. Выбираясь из толпы, они потеряли остальных.
- Пойдемте к станции по этой тропинке, - оказала Кристиан. - Так ближе.
Тропинка шла немного в гору; по обочине луга вился ручеек, а живая изгородь была усыпана цветами шиповника. Кристиан застенчиво поглядывала на художника. С первой их встречи на дамбе ее не переставали обуревать новые мысли. Этот иностранец с решительным выражением лица, настойчивым взглядом и неиссякаемой энергией вызывал у нее незнакомое чувство; в словах его было именно то, что она думала, но не могла выразить. У перелаза она посторонилась, чтобы пропустить чумазых и лохматых крестьянских мальчишек, которые прошли мимо, напевая и насвистывая.
- Когда-то я был таким же, как эти мальчишки, - оказал Гарц.
Кристиан быстро обернулась к нему.
- Так вот почему эта пьеса увлекла вас!
- Там, наверху, моя родина. Я родился в горах. Я пас коров, спал на копнах сена, а зимой рубил лес. В деревне меня обычно называли бездельником и "паршивой овцой".
- Почему?
- Да, почему? Я работал не меньше других. Но мне хотелось удрать оттуда. Как вы думаете, мог бы я остаться там на всю жизнь?
У Кристиан загорелись глаза.
- Если люди не понимают, чего ты хочешь, то они всегда называют тебя бездельником, - бормотал Гарц.
- Но вы же добились своего, несмотря ни на что, - сказала Кристиан.
Для нее самой решиться на что-нибудь и довести дело до конца было очень трудно. Когда-то она рассказывала Грете сказки собственного сочинения, и та, всегда инстинктивно стремившаяся к определенности, бывало, спрашивала: "А что было дальше, Крис? Доскажи мне все сегодня!" Но Кристиан не могла. Она была мечтательна, мысли ее были глубокими и смутными. Чем бы она ни занималась: вязала ли, писала ли стихи или рисовала, - все получалось у нее по-своему прелестно, и всегда не то, что задумано. Николас Трефри как-то сказал о ней: "Если Крис возьмется делать шляпу, то у нее может получиться покров для алтаря или еще что-нибудь, но только не шляпа". Она инстинктивно стремилась понять скрытый смысл вещей, и на это уходило все ее время. Самое себя она знала лучше, чем большинство девушек в девятнадцать лет, но в этом был повинен ее разум, а не чувства. В той тепличной обстановке, в которой она жила, ей не приходилось волноваться, если не считать тех редких случаев, когда у нее бывали вспышки гнева ("истерики", как окрестил их старый Николас Трефри) при виде того, что она считала низким и несправедливым.
- Если бы я была мужчиной, - сказала Кристиан, - и собиралась стать великим, я предпочла бы начать с самой первой ступеньки, как вы.
- Да, - быстро ответил Гарц, - надо испытать и понять все.
Она и не заметила, что он воспринял, как должное, ее слова о том, что он собирается стать великим.
- Таких взглядов придерживаются немногие! - продолжал он, недовольно кривя губы под черными усами, - А для всех остальных неблагородное происхождение - уже преступление!
- Вы несправедливы, - сказала Кристиан. - Этого я от вас не ожидала.
- Но ведь это правда! Стоит ли закрывать глаза на нее?
- Может быть, и правда, но благороднее о ней не говорить!
- Если бы чаще говорили правду, было бы меньше лицемерия, - сказал Гарц, стукнув кулаком по ладони.
Кристиан, сидевшая на перелазе, взглянула на него сверху вниз.
- Впрочем, вы правы, фрейлейн Кристиан, - вдруг добавил он, - все это мелочи. Главное - работа и стремление увидеть красоту мира.
Лицо Кристиан просияло. Эту жажду красоты она понимала очень хорошо. Соскользнув с перелаза, она глубоко вздохнула.
- Да! - сказала она.
Оба немного помолчали, потом Гарц неуверенно произнес:
- Если бы вам и фрейлейн Грете захотелось как-нибудь посмотреть мою мастерскую, я был бы очень рад. Я попытался бы прибрать ее к вашему приходу!
- Я буду очень рада. Это могло бы многому научить меня. А я хочу учиться.
Оба они молчали, пока тропинка не вывела их на дорогу.
- Мы, по-видимому, всех опередили; как хорошо быть впереди... не надо торопиться. Впрочем, я забыла... вы ведь не любите бездельничать, герр Гарц, вы всегда торопитесь.
- Потрудившись как следует, я могу бездельничать не хуже всякого другого; потом снова работаю... охота к работе нагуливается, как аппетит.
- А я всегда бездельничаю, - сказала Кристиан. Сидевшая на обочине дороги крестьянка, подняв к ним загорелое лицо, попросила тихим голосом:
- Милостивая госпожа, помогите мне, пожалуйста, поднять на плечо эту корзину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37