.. ничего, как будто так и надо. Все гражданская публика, мирный народ - ни одного солдата или матроса. Вот запели "Боже, храни короля". У Сомса тоже зашевелились губы; он не слышал себя и этим утешался. Он обратил взгляд к Большому Бену. Стрелки на освещенных часах, между ним и звездами, ползли с неимоверной медлительностью. Еще две минуты, а потом "оно" начнется. И во что оно выльется? Даже вообразить невозможно. Скверное дело, безумие какое-то... впутаешься в него, так потом и не выпутаешься, надо будет держаться... держаться до конца! Теперь эти лица, белые при свете фонарей, были повернуты в одну сторону, из открытых ртов по-прежнему несся гимн, а потом - бумм!!! Часы пробили, и покатилось "ура". Нашли чему радоваться! "Урра-а!" Значит, началось.
Сомс пошел прочь. Неужели он тоже кричал "ура"? Он и сам не знал. Ему было немного стыдно. Разве не мог он дождаться этого у себя на реке, непременно ему понадобилось затесаться в эту толпу, точно он мальчишка, какой-нибудь клерк или продавец. Хорошо, что никто не узнает, где он был. Как будто ему можно волноваться; как будто ему в его возрасте можно выходить из равновесия. Шестьдесят лет! Хорошо, что у него нет сына. Три племянника, хватит и этого. Вэл, правда, в Южной Африке, и нога у него не в порядке; но второй сын Уинифрид, Бенедикт, - сколько ему сейчас, тридцать? И у Сисили сын, только что поступил в Кембридж. Вся эта молодежь! Помчатся теперь очертя голову под пули! Скверное дело, одна грусть. А все почему? Да, вот именно, почему?
Он шел и шел, словно в забытьи, и очутился перед отелем Риц. Тут все перемешалось. Официанты высыпали на тротуар. Уличные женщины оживленно переговаривались между собой или заговаривали с полисменами, словно сбросив с себя свою профессию. По Беркли-сквер и сравнительно тихим улицам Сомс добрался до дома Уинифрид. Она дожидалась его, одетая в строгое черное платье, - она все еще носила траур по Монтегью Дарти, что Сомс считал совершенно излишним. Ему-то в качестве доверенного лица пришлось узнать подлинную историю этой французской лестницы, хотя бы для того, чтобы утаить ее от остального мира.
- Говорят, война объявлена, Сомс. Такое облегчение!
- Хорошенькое облегчение!
- Ну, ты меня понимаешь. Мало ли что могли натворить эти радикалы!
- Война обойдется нам в сотни и сотни миллионов. Неизвестно, когда она кончится. Немцы не шутка.
- Что ты, Сомс, когда против них Россия и мы? Да и Франция, говорят, сейчас очень сильна.
- Сказать можно что угодно, - проворчал Сомс.
- Но ты ведь доволен?
- Доволен, что мы не подвели, это да. Но тут всем достанется. Где твой Бенедикт?
Уинифрид быстро подняла голову.
- О, - сказала она. - Но ведь он даже не записывался в армию.
- Значит, запишется, - мрачно произнес Сомс. - Ты правда думаешь, что это так серьезно?
- Серьезнее некуда. Попомни мои слова.
Несколько минут Уинифрид молчала; на лице ее, обычно светски непроницаемом, появилось такое выражение, будто кто-то приподнял над ним шторку. Она сказала едва слышно:
- Счастье, что у Вэла больная нога. Сомс, неужели ты думаешь, что они вторгнутся сюда?
- Только если совсем потеряют голову. Все зависит от флота. Говорят, есть там один дельный, по фамилии Джеллико Джон Джеллико (1859-1935) английский адмирал., а, впрочем, кто его знает. Тут еще эти цеппелины... Отдам Флер в какую-нибудь школу на западе.
- Запасать провизию нужно?
- Если все начнут запасать, будут перебои, а это не годится. Чем меньше суеты, тем лучше. Я завтра уеду к себе первым поездом. А сейчас пойду спать. Покойной ночи.
И он поцеловал сестру в лоб, мельком взглянув на ее лицо, над которым все еще не задернули шторку.
Он хорошо выспался и еще до полудня вернулся домой. Радость Флер, выбежавшей встречать его, и солнечный покой реки пролили бальзам на его сердце, так что он не без аппетита позавтракал. После завтрака к нему на веранду пришел старший садовник.
- Выставку цветов отложили, сэр. Сегодня не откроют. А немцы, похоже, зарвались, сэр, как вы полагаете?
- Не знаю, - сказал Сомс. Все, казалось, воспринимали войну, как веселый пикник, и это раздражало его.
- И лорд Китченер, на счастье, здесь, - сказал садовник. - Уж он-то им покажет!
- Война может продлиться и год и больше, - сказал Сомс. - Так что не тратьте зря деньги, понятно?
Садовник удивился.
- А я думал...
- Думайте, что хотите, но никаких лишних трат, и готовьтесь сеять овощи. Ясно?
- Ясно, сэр. Так вы думаете, это дело серьезное, сэр?
- Да, - сказал Сомс.
- Слушаю, сэр.
Садовник удалился. И у этого ветер в голове! В том-то и беда: сердце у людей доброе, а вот голова не работает. У немцев, говорят, головы большие, круглые, а затылок срезан. Да, помнится, так оно и есть. Он вошел в дом и взял "Таймс". Читать газеты - больше как будто ничего и не оставалось. Вошла Аннет с румянцем на щеках и клубком шерсти в руке.
- Ну, - сказал он, выглядывая из-за газеты, - теперь ты довольна?
Она подошла ближе.
- Брось газету, Сомс, дай я тебя поцелую.
- Это по какому же случаю?
Аннет отбросила газету в сторону и села к нему на колени. Потом положила руки ему на плечи, наклонилась и поцеловала его.
- Потому что вы не покинули мою родину в беде. Я горжусь Англией.
- В первый раз слышу, - сказал Сомс. Она была не легонькая, от нее пахло вербеной. - Не знаю, право, - добавил он, - какую пользу мы можем принести. Разве что на море.
- О, но это все, что нужно. Теперь мы не приперты к стене, мы опираемся на вас.
- Ты-то безусловно, - сказал Сомс, нисколько, впрочем, не огорчаясь этим обстоятельством.
Аннет встала. Вид у нее был преображенный.
- Теперь мы разобьем этих ужасных немцев. Сомс, нужно расстаться с фрейлейн. Нельзя больше ее держать.
- Я этого ждал. Но почему? Она-то чем виновата?
- Оставить в доме немку? Нет!
- Да почему? Какой от нее вред? А если ты ее уволишь, что ей делать?
- Что угодно, лишь бы не в моем" доме. Почем мы знаем, может, она шпионка.
- Чушь!
- Ах, вы, англичане, так туго соображаете, всегда спохватываетесь слишком поздно.
- Не вижу проку в истериках, - буркнул Сомс.
- О нас будут говорить по всей округе.
- Пусть говорят.
- Non! Я уже сказала ей, чтобы собиралась. А Флер после каникул отдадим в закрытую школу. Не возражай, Сомс, я не оставлю в своем доме немку. "A la guerre comme a la guerre".
Сомс проворчал что-то очень неодобрительное. Ну, закусила удила! Чувство справедливости в нем" было глубоко оскорблено, однако рассудок подсказывал, что если спорить с Аннет, положение станет невыносимым.
- Тогда пришли ее ко мне, - сказал он.
- Только не вздумай с ней нежничать, - сказала Аннет и ушла.
"Нежничать"! Это слово возмутило его. "Нежничать"! Он все еще возмущался, когда до его сознания дошло, что гувернантка стоит перед ним.
Это была молодая женщина высокого роста, румяная, с немного выступающими скулами и честными серыми глазами, и стояла она молча, сцепив опущенные руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33