Я решила прибегнуть к хитрости и спрятаться за ее шутливо-ироничным тоном. Я с улыбкой вынула заколку из волос, и косы упали мне на плечи.
– А так лучше? – спросила я.
Ей против воли пришлось рассмеяться.
– Нет, напротив, – возразила она. – Теперь ваша головка стала такой маленькой, что вы без труда можете ускользнуть от меня через любую лазейку! А ведь я желаю вам добра!
Я поспешила уверить ее, что нисколько не сомневаюсь в этом (зеркальце мое вновь по-христиански терпеливо томилось за зеркалом). При этом я примирительно погладила складки ее светлого летнего платья, которое она, судя по всему, особенно любила, потому что оно было ей очень к лицу.
– Какой прекрасный шелк!.. – произнесла я машинально, не отдавая себе отчета в двусмысленности своих слов. Но она мгновенно почувствовала эту двусмысленность.
– А какие прекрасные волосы! – подхватила она, взяв мою косу своей ухоженной, чтобы не сказать нежно выхоленной рукой. – Эти густые, тяжелые волосы! С такими волосами можно многого добиться!
Она вдруг приблизила ко мне лицо и зашептала в ухо:
– Вы хоть понимаете, какой властью обладаете над своим другом, моя маленькая Вероника? Куйте железо, пока оно горячо! А оно горячо, очень горячо! Я видела, как он смотрел на вас в тот злосчастный вечер… Воспользуйтесь же этой властью! Воспользуйтесь ею!
Я не сразу поняла, что она имеет в виду.
– Но я не хочу пользоваться никакой властью! – воскликнула я. – Я не хочу ковать никакое железо! Я…
С таким трудом сотканная нить христианского терпения, на которой висело мое спрятанное зеркальце, лопнула: на несколько секунд я превратилась в страстное дитя своей бабушки, чей темперамент прорывался во мне поистине триумфальными каскадами.
– Я не желаю продолжать этот разговор! – крикнула я вне себя.
– Так, значит, вы решили отказаться от исполнения условий, поставленных Церковью? – спросила она изумленно. – Этого я никак не ожидала…
И тут я совершила большую глупость.
– Нет! Ничего подобного! – воскликнула я, дрожа от возбуждения. – Я решила ждать, пока Энцио сам не согласится на церковный брак и на все остальные условия, сколько бы времени ни потребовалось! Я хочу, чтобы мы с ним были одно целое!
Она неотрывно смотрела на меня пристальным взглядом, словно оценивая ту сторону моей личности, которая была ей совершенно незнакома. Я не знаю, сумела ли она так мастерски скрыть свое разочарование, или я просто не заметила его из-за своего волнения, во всяком случае, она наконец сказала:
– Ах вот оно что! Понимаю, понимаю. Вы хотите стать с ним одним целым! Как это трогательно! Боже, даже не верится, что такие чувства еще существуют…
Она нежно улыбнулась, с необычайной ловкостью сменила тему и опять вернулась к старинным портретам на стенах, о которых любила говорить, что и сама очень похожа на некоторые из них. Сегодня же она заявила, что мы обе – существа из другой эпохи. Я не стала возражать, радуясь тому, что она оставила меня в покое. Ах, я и не подозревала, в каком смысле она «оставила меня в покое»! Но, вернувшись в свою комнату, я все же поняла, что должна немедленно что-нибудь предпринять, потому что она обязательно передаст содержание нашего разговора Энцио.
В ту ночь не сон бежал от меня, а я сама бежала от него. Я написала письмо Энцио. Это было не тщательно обдуманное и взвешенное письмо, а скорее крик души. Вначале я попросила его отсрочить нашу свадьбу. «Мне нет нужды объяснять тебе причину моей просьбы, – писала я затем. – Она тебе известна, ведь ты, хоть и относился к моей вере с неприязнью, всегда правильно оценивал значение, которое она для меня имеет. Ты с самого начала проявлял необыкновенно тонкое чутье во всем, что было связано с этой верой. Даже в самые счастливые мгновения нашей любви от тебя не укрылись едва уловимые движения моей души, устремленные к Богу. Ты ни разу, ни на мгновение не забыл, как я стояла на коленях в соборе Святого Петра! А ведь ты хотел забыть это. Ах, ты ведь так хотел забыть это, милый! И твое недавнее признание в том, что каждый раз, когда я в твоем присутствии обращалась к великому таинству Христа, твоя душа восставала против этого, – тоже всего лишь подтверждение глубокого, неизменно чуткого понимания реальности моей веры. Нет, мне незачем объяснять тебе – никто не знает это лучше тебя! – что без Благодати, обретаемой через таинство брака, я не смогла бы жить с тобой, как и ты не смог бы жить со мной без нее; ты еще, наверное, не осознал это, милый, – ведь ты сказал, если бы я действительно любила тебя, то отказалась бы от нее. А я убеждена, что, если бы я сделала это, ты бы уже не смог любить меня как прежде, потому что я была бы уже совсем не та, которую ты любил, – сквозь годы разлуки, среди тысяч других, любил как существо, настолько непохожее на тебя, что оно, казалось бы, никогда не сможет соединиться с тобой, и все же единственное существо, так тесно связанное с тобой! Не убивай того, что ты сам так глубоко любишь! А ты убил бы меня, если бы решил настаивать на браке без таинства. Но с той же неизбежностью и я, в свою очередь, убила бы тебя, принуждая тебя к исполнению условий, поставленных Церковью, – ты сам невольно открыл мне эту горькую истину во время нашего последнего разговора. Милый, ты всегда называл меня зеркалом твоей души, но я оказалась очень несовершенным зеркалом. Твоя нежная забота о нашем счастье долго заслоняла от меня зловещий свет твоей темной звезды. Теперь я знаю, как велика ее власть: с этой звездой, горящей в твоей груди, ты не можешь приблизиться к алтарю – тебе просто нельзя делать этого, потому что это была бы мучительная судорога скрытой ненависти, которая не позволила бы тебе обрести и самому даровать Благодать. Каждое слово, произносимое мной, чтобы подвигнуть тебя к этому шагу, все страшнее вредило бы твоей душе – я уже видела ужасное действие, которое оказывает на тебя моя вера! К тому же это было бы еще и оскорблением Бога, ибо Ему угодна лишь добровольная жертва – Бог никого не принуждает, Энцио! Даже Своей любовью! Я не хочу, чтобы моя любовь оказалась недостойной Его любви. И потому я беру назад свою просьбу о нашей скорейшей свадьбе, возьми же и ты свою просьбу назад и не пытайся смутить мою душу жгучими ласками! Обещаю тебе, что никогда больше не стану настаивать на своей просьбе, никогда не стану посягать на твою свободу. В своем стремлении к союзу с тобой я больше не полагаюсь на одну лишь свою веру и любовь. Так же как нас с тобой свело чудо Божье, так же одно лишь чудо Божье сможет теперь соединить нас. Я никогда не перестану надеяться на это чудо, потому что никогда не перестану любить тебя! Я твоя невеста и никогда не смогу быть чем-то иным, кроме как неотъемлемой частью тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– А так лучше? – спросила я.
Ей против воли пришлось рассмеяться.
– Нет, напротив, – возразила она. – Теперь ваша головка стала такой маленькой, что вы без труда можете ускользнуть от меня через любую лазейку! А ведь я желаю вам добра!
Я поспешила уверить ее, что нисколько не сомневаюсь в этом (зеркальце мое вновь по-христиански терпеливо томилось за зеркалом). При этом я примирительно погладила складки ее светлого летнего платья, которое она, судя по всему, особенно любила, потому что оно было ей очень к лицу.
– Какой прекрасный шелк!.. – произнесла я машинально, не отдавая себе отчета в двусмысленности своих слов. Но она мгновенно почувствовала эту двусмысленность.
– А какие прекрасные волосы! – подхватила она, взяв мою косу своей ухоженной, чтобы не сказать нежно выхоленной рукой. – Эти густые, тяжелые волосы! С такими волосами можно многого добиться!
Она вдруг приблизила ко мне лицо и зашептала в ухо:
– Вы хоть понимаете, какой властью обладаете над своим другом, моя маленькая Вероника? Куйте железо, пока оно горячо! А оно горячо, очень горячо! Я видела, как он смотрел на вас в тот злосчастный вечер… Воспользуйтесь же этой властью! Воспользуйтесь ею!
Я не сразу поняла, что она имеет в виду.
– Но я не хочу пользоваться никакой властью! – воскликнула я. – Я не хочу ковать никакое железо! Я…
С таким трудом сотканная нить христианского терпения, на которой висело мое спрятанное зеркальце, лопнула: на несколько секунд я превратилась в страстное дитя своей бабушки, чей темперамент прорывался во мне поистине триумфальными каскадами.
– Я не желаю продолжать этот разговор! – крикнула я вне себя.
– Так, значит, вы решили отказаться от исполнения условий, поставленных Церковью? – спросила она изумленно. – Этого я никак не ожидала…
И тут я совершила большую глупость.
– Нет! Ничего подобного! – воскликнула я, дрожа от возбуждения. – Я решила ждать, пока Энцио сам не согласится на церковный брак и на все остальные условия, сколько бы времени ни потребовалось! Я хочу, чтобы мы с ним были одно целое!
Она неотрывно смотрела на меня пристальным взглядом, словно оценивая ту сторону моей личности, которая была ей совершенно незнакома. Я не знаю, сумела ли она так мастерски скрыть свое разочарование, или я просто не заметила его из-за своего волнения, во всяком случае, она наконец сказала:
– Ах вот оно что! Понимаю, понимаю. Вы хотите стать с ним одним целым! Как это трогательно! Боже, даже не верится, что такие чувства еще существуют…
Она нежно улыбнулась, с необычайной ловкостью сменила тему и опять вернулась к старинным портретам на стенах, о которых любила говорить, что и сама очень похожа на некоторые из них. Сегодня же она заявила, что мы обе – существа из другой эпохи. Я не стала возражать, радуясь тому, что она оставила меня в покое. Ах, я и не подозревала, в каком смысле она «оставила меня в покое»! Но, вернувшись в свою комнату, я все же поняла, что должна немедленно что-нибудь предпринять, потому что она обязательно передаст содержание нашего разговора Энцио.
В ту ночь не сон бежал от меня, а я сама бежала от него. Я написала письмо Энцио. Это было не тщательно обдуманное и взвешенное письмо, а скорее крик души. Вначале я попросила его отсрочить нашу свадьбу. «Мне нет нужды объяснять тебе причину моей просьбы, – писала я затем. – Она тебе известна, ведь ты, хоть и относился к моей вере с неприязнью, всегда правильно оценивал значение, которое она для меня имеет. Ты с самого начала проявлял необыкновенно тонкое чутье во всем, что было связано с этой верой. Даже в самые счастливые мгновения нашей любви от тебя не укрылись едва уловимые движения моей души, устремленные к Богу. Ты ни разу, ни на мгновение не забыл, как я стояла на коленях в соборе Святого Петра! А ведь ты хотел забыть это. Ах, ты ведь так хотел забыть это, милый! И твое недавнее признание в том, что каждый раз, когда я в твоем присутствии обращалась к великому таинству Христа, твоя душа восставала против этого, – тоже всего лишь подтверждение глубокого, неизменно чуткого понимания реальности моей веры. Нет, мне незачем объяснять тебе – никто не знает это лучше тебя! – что без Благодати, обретаемой через таинство брака, я не смогла бы жить с тобой, как и ты не смог бы жить со мной без нее; ты еще, наверное, не осознал это, милый, – ведь ты сказал, если бы я действительно любила тебя, то отказалась бы от нее. А я убеждена, что, если бы я сделала это, ты бы уже не смог любить меня как прежде, потому что я была бы уже совсем не та, которую ты любил, – сквозь годы разлуки, среди тысяч других, любил как существо, настолько непохожее на тебя, что оно, казалось бы, никогда не сможет соединиться с тобой, и все же единственное существо, так тесно связанное с тобой! Не убивай того, что ты сам так глубоко любишь! А ты убил бы меня, если бы решил настаивать на браке без таинства. Но с той же неизбежностью и я, в свою очередь, убила бы тебя, принуждая тебя к исполнению условий, поставленных Церковью, – ты сам невольно открыл мне эту горькую истину во время нашего последнего разговора. Милый, ты всегда называл меня зеркалом твоей души, но я оказалась очень несовершенным зеркалом. Твоя нежная забота о нашем счастье долго заслоняла от меня зловещий свет твоей темной звезды. Теперь я знаю, как велика ее власть: с этой звездой, горящей в твоей груди, ты не можешь приблизиться к алтарю – тебе просто нельзя делать этого, потому что это была бы мучительная судорога скрытой ненависти, которая не позволила бы тебе обрести и самому даровать Благодать. Каждое слово, произносимое мной, чтобы подвигнуть тебя к этому шагу, все страшнее вредило бы твоей душе – я уже видела ужасное действие, которое оказывает на тебя моя вера! К тому же это было бы еще и оскорблением Бога, ибо Ему угодна лишь добровольная жертва – Бог никого не принуждает, Энцио! Даже Своей любовью! Я не хочу, чтобы моя любовь оказалась недостойной Его любви. И потому я беру назад свою просьбу о нашей скорейшей свадьбе, возьми же и ты свою просьбу назад и не пытайся смутить мою душу жгучими ласками! Обещаю тебе, что никогда больше не стану настаивать на своей просьбе, никогда не стану посягать на твою свободу. В своем стремлении к союзу с тобой я больше не полагаюсь на одну лишь свою веру и любовь. Так же как нас с тобой свело чудо Божье, так же одно лишь чудо Божье сможет теперь соединить нас. Я никогда не перестану надеяться на это чудо, потому что никогда не перестану любить тебя! Я твоя невеста и никогда не смогу быть чем-то иным, кроме как неотъемлемой частью тебя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79