Она спрашивала у него советов по всяким пустякам. Правда, эти пустяки для женщин имеют большое значение. У г-жи Даланзьер был очаровательный цвет кожи, и она дорожила им. Так что Корвизо приходилось вплотную его рассматривать при малейшей показавшейся красноте. Г-жа Даланзьер жеманничала под его взглядом. Не успевал он уйти, как она, посмотревшись в зеркало, находила предлог звать его обратно. Корвизо сохранял полное спокойствие при всех этих уловках и фасончиках. Он прописывал мазь и уходил, насвистывая сквозь свои испорченные зубы.
Антуан рассматривал его с удивлением. Его забавляла мысль, что Корвизо может нравиться какой-нибудь женщине. Он ограничился тем, что пожалел о мадмуазель Денизе, и заговорил о прекрасном зрелище, которое представляло собою дефилирование войск на этих днях. Корвизо захихикал сильнее.
– Стоит ли об этом говорить, сударь,– сказал он, пожимая плечами,– прекрасное зрелище человеческого безумия. Из числа всех этих людей, которых мы видели вооруженными пиками или сопровождающими пушки, найдется ли хоть один, который не рассчитывал бы прожить до конца своей жизни, как бы тускла она ни была? Всякий, при малейшем нездоровье, думает о результатах и последствиях и зовет к себе врача или хирурга. Все более или менее заботятся о своем аппарате, и расположение их зависит от болезненного или здорового его состояния. Они думают только о том, чтобы наполнить себя пищей и освободиться от нее в хорошо переваренном виде. В обозе столько же клистирных трубок, сколько пушек в артиллерийском парке. Стоит им заболеть, подымаются крики и жалобы, не напасешься мазей и пластырей. И заметьте, сударь, что люди, благополучные в этом отношении, не более как случайность. Где же найдется человек, у которого в организме не было бы какого-нибудь скрытого недостатка, готового парализовать ту или иную функциональную способность, из наиболее необходимых? Уверяю вас, желчь и гной только выжидают время, чтобы проявить себя. Есть места,. прямо предназначенные для скопления мокрот. Если бы они сознавали свое состояние, единственной их заботой было бы обеспечить себе средства к излечению. Если бы они были сообразительны, они бы на коленях стояли перед людьми, носящими докторскую шапочку и воротник. Куда там! Они доходят даже до того, что издеваются над медициной и медиками!
Корвизо снова вспомнил о досадной своей истории с маршалом и продолжал:
– Вместо этого, смотрите, что они делают: они скопляются в полки, эскадроны, роты, грохочут в бубны и барабаны, дуют в флейты и гобои, хватаются за сабли, копья, мушкеты, готовят гранаты, тащат за собою бомбарды и мортиры, преодолевают труднейшие переходы, утомительнейшие труды, торопятся, бегут, скачут, добиваются, наконец, того, что увидят перед собой других, подобных же людей, которые от них отличаются только фасоном мундиров и цветом штандартов. Тогда-то начинается главная потеха, сударь. Надо видеть, как они, сами не зная, почему, с непередаваемой яростью бросаются друг на друга, так что через несколько часов возможно большее их количество лежит мертвыми или ранеными, с переломанными руками и ногами, с выпущенными из живота кишками, с пробитыми черепами, добровольно испытывая страдания, к которым так стремились, и малейшего из которых, во всякое другое время, они бы старались по возможности избегнуть. Повторяю, сударь, разве это не отменное безумие? Кроме того, я не должен был бы говорить вам об этом, раз вы сами скоро будете принимать во всем этом участие. Но я всегда готов оказать вам услуги, когда они вам потребуются.
Антуан расстался с Корвизо с довольно мрачными мыслями, которые доктор злорадно внушил ему. Правда, Думал Антуан, мне там нечего будет делать. Король прекрасно может обойтись без меня, и ничто меня не заставляет предоставить в его распоряжение какую-нибудь часть своего тела. Впервые война ему представилась в настоящем свете, так как при виде всех этих людей с мушкетами на плече и с пистолетами У седла, он не задумывался о том, что они собираются делать. Только теперь он начинал иметь некоторое понятие об этом и не испытывал особенного желания находиться среди них, когда ядра примутся падать в их ряды, а пули срывать перья со шляп или рвать их кафтаны. Ему мысленно представилось облако дыма, прорезываемое молниями. Но он слишком далеко зашел, чтобы отступать.
Думая таким образом, он вставил ключ в садовую калитку г-жи Даланзьер. В сумерках буксы пахли сильнее. Поднимаясь по тайной лестнице, Антуан заметил, как легка и осторожна его поступь и подумал, как будет жалко, если какая-нибудь шальная пуля или осколок гранаты испортят эту прекрасную походку. В конце концов, сражения бывают не так убийственны, чтобы из них нельзя было вернуться целым, подумал он в виде утешения. Игумен Валь-Нотр-Дама жаловался, что они пощадили брата его, г-на де Шамисси, генерал-лейтенанта, которого он терпеть не мог. Г-н маршал де Маниссар вышел невредимым из самых опасных битв. Антуан представил себе его здоровое лицо, толстые бритые щеки, темно-серый парик,– и почувствовал успокоение. Маршал всей своей персоной казался воплощенным ответом на слова Корвизо и на опасения Антуана.
Г-жа Даланзьер ждала его и встретила очень нежно. В углу комнаты на столе была поставлена закуска. Служанки отпущены, и любовникам предоставлена счастливая свобода. На г-же Даланзьер был галантный ночной туалет, и она велела переменить постельное белье.
Она любила хорошее белье, и оно никогда не казалось ей достаточно тонким. Ее требовательность на счет этого была единственной причиной размолвок с мужем. Толстяку было все равно, на каком полотне спать, сон у него был так глубок, что отнимал всякую чувствительность в этом отношении. Он бы не обращал внимания и на многое другое, но жена его придерживалась иных взглядов: она была весьма чистоплотна и требовала, чтобы всё вокруг нее содержалось в опрятности. Нужно было видеть, как она посылала толстого Даланзьера мыться, когда он возвращался с какой-нибудь закупки быков и баранов, весь пропахнув хлевом и стойлом. Где-то он теперь, бедный Даланзьер? Может быть, в неприятельской стране, лежит на сене или соломе! Главное, конечно, что его здесь нет.
Антуан поздравил себя с его отсутствием, на которое не жаловалась и г-жа Даланзьер. Если ей случалось не без удовольствия думать о безобразной наружности Корвизо, то внешность Антуана, конечно, преобладала в ее мыслях. В тот вечер она наглядно доказала, что неравнодушна к нему. Так что Антуан счел своим долгом повести свою возлюбленную до такого состояния, что она не могла оставаться в кресле из боязни, как бы тисненый узор бархатной обивки не отпечатался на нежной ее коже. Вскоре кровать скрипнула под тяжестью колена г-жи Даланзьер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Антуан рассматривал его с удивлением. Его забавляла мысль, что Корвизо может нравиться какой-нибудь женщине. Он ограничился тем, что пожалел о мадмуазель Денизе, и заговорил о прекрасном зрелище, которое представляло собою дефилирование войск на этих днях. Корвизо захихикал сильнее.
– Стоит ли об этом говорить, сударь,– сказал он, пожимая плечами,– прекрасное зрелище человеческого безумия. Из числа всех этих людей, которых мы видели вооруженными пиками или сопровождающими пушки, найдется ли хоть один, который не рассчитывал бы прожить до конца своей жизни, как бы тускла она ни была? Всякий, при малейшем нездоровье, думает о результатах и последствиях и зовет к себе врача или хирурга. Все более или менее заботятся о своем аппарате, и расположение их зависит от болезненного или здорового его состояния. Они думают только о том, чтобы наполнить себя пищей и освободиться от нее в хорошо переваренном виде. В обозе столько же клистирных трубок, сколько пушек в артиллерийском парке. Стоит им заболеть, подымаются крики и жалобы, не напасешься мазей и пластырей. И заметьте, сударь, что люди, благополучные в этом отношении, не более как случайность. Где же найдется человек, у которого в организме не было бы какого-нибудь скрытого недостатка, готового парализовать ту или иную функциональную способность, из наиболее необходимых? Уверяю вас, желчь и гной только выжидают время, чтобы проявить себя. Есть места,. прямо предназначенные для скопления мокрот. Если бы они сознавали свое состояние, единственной их заботой было бы обеспечить себе средства к излечению. Если бы они были сообразительны, они бы на коленях стояли перед людьми, носящими докторскую шапочку и воротник. Куда там! Они доходят даже до того, что издеваются над медициной и медиками!
Корвизо снова вспомнил о досадной своей истории с маршалом и продолжал:
– Вместо этого, смотрите, что они делают: они скопляются в полки, эскадроны, роты, грохочут в бубны и барабаны, дуют в флейты и гобои, хватаются за сабли, копья, мушкеты, готовят гранаты, тащат за собою бомбарды и мортиры, преодолевают труднейшие переходы, утомительнейшие труды, торопятся, бегут, скачут, добиваются, наконец, того, что увидят перед собой других, подобных же людей, которые от них отличаются только фасоном мундиров и цветом штандартов. Тогда-то начинается главная потеха, сударь. Надо видеть, как они, сами не зная, почему, с непередаваемой яростью бросаются друг на друга, так что через несколько часов возможно большее их количество лежит мертвыми или ранеными, с переломанными руками и ногами, с выпущенными из живота кишками, с пробитыми черепами, добровольно испытывая страдания, к которым так стремились, и малейшего из которых, во всякое другое время, они бы старались по возможности избегнуть. Повторяю, сударь, разве это не отменное безумие? Кроме того, я не должен был бы говорить вам об этом, раз вы сами скоро будете принимать во всем этом участие. Но я всегда готов оказать вам услуги, когда они вам потребуются.
Антуан расстался с Корвизо с довольно мрачными мыслями, которые доктор злорадно внушил ему. Правда, Думал Антуан, мне там нечего будет делать. Король прекрасно может обойтись без меня, и ничто меня не заставляет предоставить в его распоряжение какую-нибудь часть своего тела. Впервые война ему представилась в настоящем свете, так как при виде всех этих людей с мушкетами на плече и с пистолетами У седла, он не задумывался о том, что они собираются делать. Только теперь он начинал иметь некоторое понятие об этом и не испытывал особенного желания находиться среди них, когда ядра примутся падать в их ряды, а пули срывать перья со шляп или рвать их кафтаны. Ему мысленно представилось облако дыма, прорезываемое молниями. Но он слишком далеко зашел, чтобы отступать.
Думая таким образом, он вставил ключ в садовую калитку г-жи Даланзьер. В сумерках буксы пахли сильнее. Поднимаясь по тайной лестнице, Антуан заметил, как легка и осторожна его поступь и подумал, как будет жалко, если какая-нибудь шальная пуля или осколок гранаты испортят эту прекрасную походку. В конце концов, сражения бывают не так убийственны, чтобы из них нельзя было вернуться целым, подумал он в виде утешения. Игумен Валь-Нотр-Дама жаловался, что они пощадили брата его, г-на де Шамисси, генерал-лейтенанта, которого он терпеть не мог. Г-н маршал де Маниссар вышел невредимым из самых опасных битв. Антуан представил себе его здоровое лицо, толстые бритые щеки, темно-серый парик,– и почувствовал успокоение. Маршал всей своей персоной казался воплощенным ответом на слова Корвизо и на опасения Антуана.
Г-жа Даланзьер ждала его и встретила очень нежно. В углу комнаты на столе была поставлена закуска. Служанки отпущены, и любовникам предоставлена счастливая свобода. На г-же Даланзьер был галантный ночной туалет, и она велела переменить постельное белье.
Она любила хорошее белье, и оно никогда не казалось ей достаточно тонким. Ее требовательность на счет этого была единственной причиной размолвок с мужем. Толстяку было все равно, на каком полотне спать, сон у него был так глубок, что отнимал всякую чувствительность в этом отношении. Он бы не обращал внимания и на многое другое, но жена его придерживалась иных взглядов: она была весьма чистоплотна и требовала, чтобы всё вокруг нее содержалось в опрятности. Нужно было видеть, как она посылала толстого Даланзьера мыться, когда он возвращался с какой-нибудь закупки быков и баранов, весь пропахнув хлевом и стойлом. Где-то он теперь, бедный Даланзьер? Может быть, в неприятельской стране, лежит на сене или соломе! Главное, конечно, что его здесь нет.
Антуан поздравил себя с его отсутствием, на которое не жаловалась и г-жа Даланзьер. Если ей случалось не без удовольствия думать о безобразной наружности Корвизо, то внешность Антуана, конечно, преобладала в ее мыслях. В тот вечер она наглядно доказала, что неравнодушна к нему. Так что Антуан счел своим долгом повести свою возлюбленную до такого состояния, что она не могла оставаться в кресле из боязни, как бы тисненый узор бархатной обивки не отпечатался на нежной ее коже. Вскоре кровать скрипнула под тяжестью колена г-жи Даланзьер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57