А на газету он сослался для большей
убедительности. Ему не хотелось ссылаться на частное лицо. А я - частное
лицо.
Наш разговор был прерван звонком. Вошел Марк Семенович, начертил на
доске прямоугольный треугольник и голосом с вечно сомневающейся интонацией
стал доказывать нам теорему. Стуча мелом о доску, он доказывал так, словно
сам не верил своим доказательствам. Конечно, во всем была виновата
интонация, которая не соответствовала логическим выводам, вытекавшим из
доказательств.
Я совсем выключился и не слушал Марка Семеновича и вместо теоремы
думал о динозавре, воровавшем яйца более крупных своих современников. Не
может быть, думал я, чтобы от этого воришки произошли все млекопитающие, а
значит, и люди, меня вовсе не устраивал такой предок. А установить истину
можно только с помощью мальчика, информационная копия которого была
найдена отцом Громова.
Только мальчик мог опровергнуть эту сомнительную гипотезу, потому что
он побывал на Земле еще в юрский период.
При одной мысли о том, что копия мальчика существует и что
подробности я могу узнать от Громова, как только окончится урок, меня
охватывал то сильный озноб, то не менее сильный жар. И я подумал, что
врачиха, боясь коварных дверей лифта, выписала меня раньше срока. И за это
я мог быть ей только благодарен. Я не имел права терять ни одной минуты. А
минуты шли, и Марк Семенович все еще продолжал объяснять, удивленно глядя
на свой треугольник на доске и как бы сомневаясь в том, в чем уж никак
нельзя было сомневаться.
Я подумал, что он сомневается в теореме и в ее доказательствах,
разработанных еще Пифагором или Эвклидом, а я сижу и не сомневаюсь в
существовании копии мальчика только потому, что верю карточке и Громову.
Потом прозвенел звонок. Марк Семенович стер мокрой тряпкой
треугольник и свои доказательства, а затем ушел в учительскую. И я хотел
было подойти к Громову, но возле него уже стоял Дроводелов. И стоял он не
просто так, как стоят все. В руке у него был листок, весь покрытый мелкими
цифрами. Я решил, что это какая-нибудь задача, которую Дроводелов не смог
решить, но тут все объяснилось. На листе, который Дроводелов протянул
Громову, были произведены расчеты, сколько мальчик съел, выпил и выдышал,
находясь так долго в пути. Дроводелов протягивал этот листок Громову с
таким же видом, с каким, наверное, протягивает счет в ресторане официант,
ожидая оплаты.
Громов сделал жест рукой, как бы показывая, что он не хочет брать
этот счет. Но Дроводелов настаивал, чего-то требовал и не отставал.
Я догадался, что в этот злополучный день мне не удастся поговорить с
Громовым. Дроводелов от него не отступится.
Возвращаясь домой, я думал о той ниточке, которая соединяла
млекопитающих с ящерами через того динозавра, у которого передние ноги
обладали хватательной функцией. И если бы этот динозавр от чего-нибудь
погиб, то на Земле не появились бы млекопитающие и в том числе даже я сам.
Я думал об этом. И опять два голоса в моем сознании спорили между
собой. Один голос был согласен с гипотезой о происхождении млекопитающих,
а другой ему возражал.
Когда я вошел в парадное и хотел вызвать лифт, оказалось, что лифт
испорчен. Сигнальный фонарик не зажегся. Я поднялся на второй этаж и
попытался открыть дверцу, но она не открылась. А внутри лифта кто-то сидел
и ждал помощи.
- Кто там? - спросил я.
- Я, - ответил обиженный женский голос. И по голосу я сразу узнал
районного врача.
- Мы ведь больше не вызывали, - сказал я ей. - Я выздоровел.
- Я шла не к вам, а на четвертый этаж. По срочному вызову к
Новотеловым.
- Ладно, - сказал я, - немножко потерпите. Я сейчас поднимусь к себе,
и мы вызовем ремонтника.
И я стал быстро-быстро подниматься по лестнице, уже не думая ни о
мальчике, ни о динозаврах. Я думал о том, почему лифт действует исправно,
когда поднимаюсь я, моя мать и все жильцы и их знакомые, но стоит туда
войти врачу, как лифт принимается за свои подлые штучки. Я думал об этом,
и о теории вероятности, и о теории игр. И потом снова вспомнил про
мальчика.
8
Дроводелову все-таки удалось всучить свой счет. Войдя в класс, я
застал Громова с этой позорной бумажкой в руке. А Дроводелов стоял рядом и
ухмылялся. Опять пришлось отложить разговор. Но потом Дроводелов со своей
бумажкой ушел, и я приблизился к Громову.
- А нельзя ли, - спросил я, - повидаться с копией мальчика? Мне нужно
выяснить один вопрос.
Вся эта фраза прозвучала очень глупо и дико. Она была по-дурацки
выдернута из контекста моих мыслей.
- А что это за вопрос? - спросил Громов спокойно и как бы даже
безучастно.
И я рассказал о динозавре, и его передних конечностях с хватательной
функцией, и о млекопитающих, которым вряд ли могла понравиться гипотеза,
связывающая их происхождение с этим сомнительным животным.
- И что же, - спросил Громов, - ты хочешь задать этот вопрос копии
мальчика?
- Хочу, - ответил я.
- Тогда тебе придется немножко обождать.
- Почему?
- Потому, что ты не один хочешь задать вопрос. Это во-первых. А
во-вторых, мой отец и его сотрудники уже давно бьются над тем, чтобы
дешифровать код и понять язык, на котором думал и разговаривал мальчик.
Но тут наша беседа опять прервалась. Начался урок. Я ждал перемены, а
урок тянулся и тянулся... Наконец прозвенел звонок, и я спросил Громова:
- А нельзя ли все-таки с ним повидаться?
- С кем?
- С копией.
- Это невозможно. Она находится в Институте археологии, и доступ туда
запрещен всем, за исключением сотрудников лаборатории.
- А ты сам ее видел?
- Разреши оставить твой вопрос без ответа.
Я обиделся - как в тот раз, когда он намекнул насчет ремонта. В его
словах сквозило явное недоверие.
По выражению моего лица Громов догадался, что я обижен. Ему,
по-видимому, стало неловко, и он спросил:
- Что же ты не заходишь?
- Но у вас в квартире ремонт...
- Ремонт давно кончился. Заходи хотя бы завтра вечером. Я буду дома.
Он что-то еще хотел сказать, но не успел. В класс вошла
преподавательница истории. Она стала работать в нашей школе совсем
недавно, никого из нас еще не помнила по фамилии и даже не подозревала,
что Громов много знает.
Раскрыв классный журнал, она назвала первую попавшуюся фамилию:
- Громов!
Громов встал, и она задала ему вопрос о первобытном обществе и о
чем-то еще более древнем.
Я смотрел на ее лицо, пока Громов отвечал. Выражение ее лица все
время менялось, и на лице можно было увидеть целую гамму чувств и
переживаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14
убедительности. Ему не хотелось ссылаться на частное лицо. А я - частное
лицо.
Наш разговор был прерван звонком. Вошел Марк Семенович, начертил на
доске прямоугольный треугольник и голосом с вечно сомневающейся интонацией
стал доказывать нам теорему. Стуча мелом о доску, он доказывал так, словно
сам не верил своим доказательствам. Конечно, во всем была виновата
интонация, которая не соответствовала логическим выводам, вытекавшим из
доказательств.
Я совсем выключился и не слушал Марка Семеновича и вместо теоремы
думал о динозавре, воровавшем яйца более крупных своих современников. Не
может быть, думал я, чтобы от этого воришки произошли все млекопитающие, а
значит, и люди, меня вовсе не устраивал такой предок. А установить истину
можно только с помощью мальчика, информационная копия которого была
найдена отцом Громова.
Только мальчик мог опровергнуть эту сомнительную гипотезу, потому что
он побывал на Земле еще в юрский период.
При одной мысли о том, что копия мальчика существует и что
подробности я могу узнать от Громова, как только окончится урок, меня
охватывал то сильный озноб, то не менее сильный жар. И я подумал, что
врачиха, боясь коварных дверей лифта, выписала меня раньше срока. И за это
я мог быть ей только благодарен. Я не имел права терять ни одной минуты. А
минуты шли, и Марк Семенович все еще продолжал объяснять, удивленно глядя
на свой треугольник на доске и как бы сомневаясь в том, в чем уж никак
нельзя было сомневаться.
Я подумал, что он сомневается в теореме и в ее доказательствах,
разработанных еще Пифагором или Эвклидом, а я сижу и не сомневаюсь в
существовании копии мальчика только потому, что верю карточке и Громову.
Потом прозвенел звонок. Марк Семенович стер мокрой тряпкой
треугольник и свои доказательства, а затем ушел в учительскую. И я хотел
было подойти к Громову, но возле него уже стоял Дроводелов. И стоял он не
просто так, как стоят все. В руке у него был листок, весь покрытый мелкими
цифрами. Я решил, что это какая-нибудь задача, которую Дроводелов не смог
решить, но тут все объяснилось. На листе, который Дроводелов протянул
Громову, были произведены расчеты, сколько мальчик съел, выпил и выдышал,
находясь так долго в пути. Дроводелов протягивал этот листок Громову с
таким же видом, с каким, наверное, протягивает счет в ресторане официант,
ожидая оплаты.
Громов сделал жест рукой, как бы показывая, что он не хочет брать
этот счет. Но Дроводелов настаивал, чего-то требовал и не отставал.
Я догадался, что в этот злополучный день мне не удастся поговорить с
Громовым. Дроводелов от него не отступится.
Возвращаясь домой, я думал о той ниточке, которая соединяла
млекопитающих с ящерами через того динозавра, у которого передние ноги
обладали хватательной функцией. И если бы этот динозавр от чего-нибудь
погиб, то на Земле не появились бы млекопитающие и в том числе даже я сам.
Я думал об этом. И опять два голоса в моем сознании спорили между
собой. Один голос был согласен с гипотезой о происхождении млекопитающих,
а другой ему возражал.
Когда я вошел в парадное и хотел вызвать лифт, оказалось, что лифт
испорчен. Сигнальный фонарик не зажегся. Я поднялся на второй этаж и
попытался открыть дверцу, но она не открылась. А внутри лифта кто-то сидел
и ждал помощи.
- Кто там? - спросил я.
- Я, - ответил обиженный женский голос. И по голосу я сразу узнал
районного врача.
- Мы ведь больше не вызывали, - сказал я ей. - Я выздоровел.
- Я шла не к вам, а на четвертый этаж. По срочному вызову к
Новотеловым.
- Ладно, - сказал я, - немножко потерпите. Я сейчас поднимусь к себе,
и мы вызовем ремонтника.
И я стал быстро-быстро подниматься по лестнице, уже не думая ни о
мальчике, ни о динозаврах. Я думал о том, почему лифт действует исправно,
когда поднимаюсь я, моя мать и все жильцы и их знакомые, но стоит туда
войти врачу, как лифт принимается за свои подлые штучки. Я думал об этом,
и о теории вероятности, и о теории игр. И потом снова вспомнил про
мальчика.
8
Дроводелову все-таки удалось всучить свой счет. Войдя в класс, я
застал Громова с этой позорной бумажкой в руке. А Дроводелов стоял рядом и
ухмылялся. Опять пришлось отложить разговор. Но потом Дроводелов со своей
бумажкой ушел, и я приблизился к Громову.
- А нельзя ли, - спросил я, - повидаться с копией мальчика? Мне нужно
выяснить один вопрос.
Вся эта фраза прозвучала очень глупо и дико. Она была по-дурацки
выдернута из контекста моих мыслей.
- А что это за вопрос? - спросил Громов спокойно и как бы даже
безучастно.
И я рассказал о динозавре, и его передних конечностях с хватательной
функцией, и о млекопитающих, которым вряд ли могла понравиться гипотеза,
связывающая их происхождение с этим сомнительным животным.
- И что же, - спросил Громов, - ты хочешь задать этот вопрос копии
мальчика?
- Хочу, - ответил я.
- Тогда тебе придется немножко обождать.
- Почему?
- Потому, что ты не один хочешь задать вопрос. Это во-первых. А
во-вторых, мой отец и его сотрудники уже давно бьются над тем, чтобы
дешифровать код и понять язык, на котором думал и разговаривал мальчик.
Но тут наша беседа опять прервалась. Начался урок. Я ждал перемены, а
урок тянулся и тянулся... Наконец прозвенел звонок, и я спросил Громова:
- А нельзя ли все-таки с ним повидаться?
- С кем?
- С копией.
- Это невозможно. Она находится в Институте археологии, и доступ туда
запрещен всем, за исключением сотрудников лаборатории.
- А ты сам ее видел?
- Разреши оставить твой вопрос без ответа.
Я обиделся - как в тот раз, когда он намекнул насчет ремонта. В его
словах сквозило явное недоверие.
По выражению моего лица Громов догадался, что я обижен. Ему,
по-видимому, стало неловко, и он спросил:
- Что же ты не заходишь?
- Но у вас в квартире ремонт...
- Ремонт давно кончился. Заходи хотя бы завтра вечером. Я буду дома.
Он что-то еще хотел сказать, но не успел. В класс вошла
преподавательница истории. Она стала работать в нашей школе совсем
недавно, никого из нас еще не помнила по фамилии и даже не подозревала,
что Громов много знает.
Раскрыв классный журнал, она назвала первую попавшуюся фамилию:
- Громов!
Громов встал, и она задала ему вопрос о первобытном обществе и о
чем-то еще более древнем.
Я смотрел на ее лицо, пока Громов отвечал. Выражение ее лица все
время менялось, и на лице можно было увидеть целую гамму чувств и
переживаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14