При всех расспросах «усиливаются закрыть истину разными изворотами»: мяса не едят, потому что оно им противно, девок не выдают замуж, потому что они больны, по той же причине и с женами короткого обращения не имеют. Потому и миссия Юдашкевича оказалась неудачной – собрав множество слухов, он не добился их точного подтверждения.
Однако, дальнейшие расследования оказались более успешными. Выяснилось, что между сектами существует связь, более того – остающиеся на воле скопцы поддерживают контакты с пребывающими в заточении, поэтому крепости, вместо того, чтобы искоренять зло, сами становятся средоточием ереси. Собираются сведения о лидерах. Это уже не туманные полуанонимные фигуры, вроде «бродяги Андрея». Им приписываются качества организаторов, вождей. Таков Александр Иванов, ближайший помощник «Киевского Затворника». После долгих перипетий он оказался в Шлиссельбурге, продолжая «письменные сношения» со своими последователями. Таков московский купец Федор Колесников, пользовавшийся, по утверждению старых скопцов, личной благосклонностью Екатерины II – с ее легкой руки он носил прозвище Масон.
Ересь распространяется не только вширь, но и вверх. Зародившись в крестьянской среде, в глухой провинции, она проникает в обе столицы империи, в более высокие социальные слои. Исследователи констатируют: в первый год XIX в. зло имело уже полный характер обширного тайного общества.
Впрочем, одно обстоятельство, на деле, очевидно, чрезвычайно существенное, аналитиками того времени упоминается мимоходом. 1800-й год – это царствование Павла I, «имевшего причины к особенной строгости в отношении к скопцам». С воцарением Александра I государственная политика меняется. Стоит ли сурово карать людей, которые своим невежественным и вредным поступком сами себя довольно уже наказали? Милости, излитые государем при вступлении на престол, меняют участь первых скопцов (отбывших, между прочим, тридцатилетний срок): им дозволяют вступить в монашество – всем, кроме Александра Иванова, успевшего умереть в Шлиссельбурге. «Новооткрытые» получают свободу. Составляется список «удостаиваемых к помилованию». И в нем, в этом списке, впервые упоминается человек, с которого, по справедливости, и надо было начинать исследование.
Кто он? Откуда? Сразу ничего понять нельзя. Считается арестантом, в связи с чем – тоже сказано ясно. Но в отличие от других помилованных, рассеянных по всей стране, содержится в самом Петербурге. Не в тюрьме, не в крепости – в цухтгаузе градской больницы. Другими словами – в сумасшедшем доме. Помещен туда 4 года назад обер-полицмейстером северной столицы под именем «неизвестный», хотя никаких дел о нем в Тайной экспедиции, координировавшей, по-нашему, борьбу со скопчеством, не было. В списке инкогнито раскрыто: «неизвестный» назван Семеном Селивановым. Но уже в следующей сопроводительной бумаге, обозначившей дальнейшую судьбу этого секретного арестанта, он переименован в Кондратия. Кондратий Селиванов, Орловской губернии села Столбово крестьянин, именным повелением Его Императорского величества определен в богадельню, «в первый сорт», и препровожден туда немедленно. Во всем этом виделась какая-то тайна. На основании каких «уважений» была проявлена такая забота о человеке, который и амнистии-то не подлежал, поскольку явно относился к категории «начинщиков»?
На этом, подводит итог исследование, заканчивается первый период явления у нас скопчества – период темный. Правительство еще не поняло, с чем имеет дело. Оно преследовало в скопцах только гражданское преступление самоуродования и изуродования других, но внутреннего еретического духа секты не знало или только смутно о нем подозревало.
Второй период отмечен настоящим скопческим бумом, по количеству вновь открываемых «гнездилищ», но главное – резкой переменой политики. Скопцов объявляют «врагами человечества, развратителями нравственности, нарушителями законов Божиих и гражданских» – и соответственно с ними поступают. Что же случилось, что «переложило на строгий гнев милосердную кротость монарха, сердце которого было святилищем неисчерпаемой снисходительности»? Верные принципу документальности, авторы исследования вынуждены, пропустив целую эпоху, прыгнуть сразу в 1819 г., потому что только здесь события начинают фиксироваться хоть и в глубочайшей секретности, но строго официально.
По этим материалам видно, что многочисленные орловские, херсонские и других губерний безвестные скопцы мало занимают высоких государственных сановников. Их внимание приковано к вершинам иерархи, к выявлению «главных лиц, окружающих Старца, которого общество скопцов, образовавшееся в Петербурге, называет Искупителем». В этом окружении замечены птицы достаточно высокого полета, например, придворный лакей Семен Кобелев, положение которого позволяет распространять влияние секты не только на людей низкого звания, но и на молодых гвардейских офицеров. Секта имеет все качества тайного союза: свои собрания, своих старшин, свою общественную казну. Приближенные Старца, благодаря обширным связям, могут посылать повеления свои в отдаленнейшие края России. От всех, но в особенности от новопринятых в секту членов они получают богатые дары.
Активность самого Старца представляется сомнительной: он дряхл и немощен. Очевидно, что его именем действуют другие. Потому его следует оставить в покое – «пускай он молится и пусть собираются у него для молитвы, но Искупителем бы только не называли и отнюдь не принимали бы солдат в свое общество». Император одобрил это решение. Кобелев и еще двое приближенных Старца, Кирила Григорьев и Исай Ильин, тайно, ночью были схвачены и отосланы в Соловецкий монастырь, с предписанием «содержать их под тем присмотром, который учрежден там». Генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович особо распорядился объявить на собрании секты, что эти люди удалены «единственно за распространение скопчества».
Многое в этом эпизоде глубоко изумило исследователей. Если так предусмотрительно оговаривается формулировка обвинения, значит, она не полна? Есть еще кое-что, послужившее главным мотивом репрессии? Кто такой этот таинственный Искупитель, ни разу не названный по имени, – только «Старец», «Старик», «известный Старик»? И откуда этот снисходительный тон – «пускай молится, пусть собирает народ для молитвы» – если уже несколько лет назад произнесены слова о врагах человечества?
С дистанции всего в каких-то 20–25 лет невозможно было разобраться во всех этих намеках и непонятных умолчаниях. Почему, например, так пассивно вела себя петербургская полиция? Комиссия Липранди сумела извлечь из городских архивов следы еще одного эпизода, случившегося годом раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161
Однако, дальнейшие расследования оказались более успешными. Выяснилось, что между сектами существует связь, более того – остающиеся на воле скопцы поддерживают контакты с пребывающими в заточении, поэтому крепости, вместо того, чтобы искоренять зло, сами становятся средоточием ереси. Собираются сведения о лидерах. Это уже не туманные полуанонимные фигуры, вроде «бродяги Андрея». Им приписываются качества организаторов, вождей. Таков Александр Иванов, ближайший помощник «Киевского Затворника». После долгих перипетий он оказался в Шлиссельбурге, продолжая «письменные сношения» со своими последователями. Таков московский купец Федор Колесников, пользовавшийся, по утверждению старых скопцов, личной благосклонностью Екатерины II – с ее легкой руки он носил прозвище Масон.
Ересь распространяется не только вширь, но и вверх. Зародившись в крестьянской среде, в глухой провинции, она проникает в обе столицы империи, в более высокие социальные слои. Исследователи констатируют: в первый год XIX в. зло имело уже полный характер обширного тайного общества.
Впрочем, одно обстоятельство, на деле, очевидно, чрезвычайно существенное, аналитиками того времени упоминается мимоходом. 1800-й год – это царствование Павла I, «имевшего причины к особенной строгости в отношении к скопцам». С воцарением Александра I государственная политика меняется. Стоит ли сурово карать людей, которые своим невежественным и вредным поступком сами себя довольно уже наказали? Милости, излитые государем при вступлении на престол, меняют участь первых скопцов (отбывших, между прочим, тридцатилетний срок): им дозволяют вступить в монашество – всем, кроме Александра Иванова, успевшего умереть в Шлиссельбурге. «Новооткрытые» получают свободу. Составляется список «удостаиваемых к помилованию». И в нем, в этом списке, впервые упоминается человек, с которого, по справедливости, и надо было начинать исследование.
Кто он? Откуда? Сразу ничего понять нельзя. Считается арестантом, в связи с чем – тоже сказано ясно. Но в отличие от других помилованных, рассеянных по всей стране, содержится в самом Петербурге. Не в тюрьме, не в крепости – в цухтгаузе градской больницы. Другими словами – в сумасшедшем доме. Помещен туда 4 года назад обер-полицмейстером северной столицы под именем «неизвестный», хотя никаких дел о нем в Тайной экспедиции, координировавшей, по-нашему, борьбу со скопчеством, не было. В списке инкогнито раскрыто: «неизвестный» назван Семеном Селивановым. Но уже в следующей сопроводительной бумаге, обозначившей дальнейшую судьбу этого секретного арестанта, он переименован в Кондратия. Кондратий Селиванов, Орловской губернии села Столбово крестьянин, именным повелением Его Императорского величества определен в богадельню, «в первый сорт», и препровожден туда немедленно. Во всем этом виделась какая-то тайна. На основании каких «уважений» была проявлена такая забота о человеке, который и амнистии-то не подлежал, поскольку явно относился к категории «начинщиков»?
На этом, подводит итог исследование, заканчивается первый период явления у нас скопчества – период темный. Правительство еще не поняло, с чем имеет дело. Оно преследовало в скопцах только гражданское преступление самоуродования и изуродования других, но внутреннего еретического духа секты не знало или только смутно о нем подозревало.
Второй период отмечен настоящим скопческим бумом, по количеству вновь открываемых «гнездилищ», но главное – резкой переменой политики. Скопцов объявляют «врагами человечества, развратителями нравственности, нарушителями законов Божиих и гражданских» – и соответственно с ними поступают. Что же случилось, что «переложило на строгий гнев милосердную кротость монарха, сердце которого было святилищем неисчерпаемой снисходительности»? Верные принципу документальности, авторы исследования вынуждены, пропустив целую эпоху, прыгнуть сразу в 1819 г., потому что только здесь события начинают фиксироваться хоть и в глубочайшей секретности, но строго официально.
По этим материалам видно, что многочисленные орловские, херсонские и других губерний безвестные скопцы мало занимают высоких государственных сановников. Их внимание приковано к вершинам иерархи, к выявлению «главных лиц, окружающих Старца, которого общество скопцов, образовавшееся в Петербурге, называет Искупителем». В этом окружении замечены птицы достаточно высокого полета, например, придворный лакей Семен Кобелев, положение которого позволяет распространять влияние секты не только на людей низкого звания, но и на молодых гвардейских офицеров. Секта имеет все качества тайного союза: свои собрания, своих старшин, свою общественную казну. Приближенные Старца, благодаря обширным связям, могут посылать повеления свои в отдаленнейшие края России. От всех, но в особенности от новопринятых в секту членов они получают богатые дары.
Активность самого Старца представляется сомнительной: он дряхл и немощен. Очевидно, что его именем действуют другие. Потому его следует оставить в покое – «пускай он молится и пусть собираются у него для молитвы, но Искупителем бы только не называли и отнюдь не принимали бы солдат в свое общество». Император одобрил это решение. Кобелев и еще двое приближенных Старца, Кирила Григорьев и Исай Ильин, тайно, ночью были схвачены и отосланы в Соловецкий монастырь, с предписанием «содержать их под тем присмотром, который учрежден там». Генерал-губернатор Петербурга граф Милорадович особо распорядился объявить на собрании секты, что эти люди удалены «единственно за распространение скопчества».
Многое в этом эпизоде глубоко изумило исследователей. Если так предусмотрительно оговаривается формулировка обвинения, значит, она не полна? Есть еще кое-что, послужившее главным мотивом репрессии? Кто такой этот таинственный Искупитель, ни разу не названный по имени, – только «Старец», «Старик», «известный Старик»? И откуда этот снисходительный тон – «пускай молится, пусть собирает народ для молитвы» – если уже несколько лет назад произнесены слова о врагах человечества?
С дистанции всего в каких-то 20–25 лет невозможно было разобраться во всех этих намеках и непонятных умолчаниях. Почему, например, так пассивно вела себя петербургская полиция? Комиссия Липранди сумела извлечь из городских архивов следы еще одного эпизода, случившегося годом раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161