Сзади кто-то пробурчал, что пора бы включить отопление. По всей видимости, это был Макарка, а у этого индивида под отоплением понималось сугубо одно и то же. То, что булькало у него за пазухой. Я вывернул шею и спросил у Нинки, которая время от времени задевала меня за ноги:
– Ну, ты как там? Холодно, Ниночка?
– Бр-р-р… Илюшка, а мы еще долго?.. А то я кушать хочу и вообще… И холодно. Я же могу простудиться, а мама всегда ругается, когда она забирает меня от тебя простуженной.
Что-то болезненно, с глухим стоном перевернулось во мне и неловко сдавило внутренности. Девочка говорит о маме и о том, что нехорошо показываться ей простуженной, с хлюпающим носом и больным горлом. Она еще надеется на то, что мы когда-нибудь сможем увидеть се маму. Колючая злость на самого себя вдруг подтолкнула меня под уклон, заставила двигаться быстрее и решительнее. За что я себя ненавижу, так это за все!.. Упасть духом, напиться, упасть на брюхо (такая незамысловатая рифма) и бессмысленно валяться как свинья – вот оно, прекрасное избавление от проблем!.. Я стиснул зубы, и тут ход пошел вниз совсем круто. Я вынужден был развернуться и спускаться задом, пятясь как рак. При этом я придерживал Нинку, а потом еще остановил падение Макарки Телятникова, который – ну конечно, как же без этого! – оступился, повалился сверху, дрыгая всеми имеющимися в наличии конечностями, и больно придавил мне обе руки. Один дед Волох, насколько мне позволяла разглядеть шапка Пилигрима, держался молодцом. Он чему-то блаженно улыбался и, в общем-то, продолжал походить на престарелого деревенского дурачка, но не это главное…
Ход закончился внезапно. Над нами распахнулся свод какой-то пещеры, а прямо под ногами оказался лед – наверно, обледеневшее русло подземной реки. Нас выбросило прямо на берег, по инерции швырнуло на лед… Погасить эту инерцию оказалось невозможно, и все мы– кто с криками, кто с сопением, кто с воплями «Ой, мама, роди меня пингвином!» – покатились под уклон. Стены пещеры распахивались все шире, свод вздымался все выше, скорость все увеличивалась, только гудел в ушах тугой морозный воздух…
Наконец мне удалось затормозить. Уклон стал куда более пологим, и к тому моменту, как я сумел остановиться, мы очутились на ровном, почти зеркальном льду, на котором не постыдились бы выступить мастера фигурного катания мирового класса. Но холод, холод!.. Мороз здесь был градусов двадцать, не меньше. Даже странно, что же могло до такой степени понизить температуру. Перепад был тем более чувствителен, что наверху цвело и благоухало лето, да и в свинцовой комнате было вполне тепло.
Я поднял голову. Если бы мурашки на моей спине и без того не занимались бегом наперегонки, то я сказал бы, что мороз продрал меня до костей. Но, с другой стороны, представшее моим глазам зрелище не было лишено того, что именуют эстетической наполненностью. Но одно дело – сидеть в теплом кабинете и греть зад в уютном кресле, размышляя над эстетическим идеалом прекрасного, и совсем другое – задрав голову и выбивая зубами длинную незамысловатую дробь, втягивая голову в плечи и ежась, смотреть, смотреть…
…как в пятидесяти метрах над твоей головой нависают гигантские гирлянды ледяных сталактитов. Вообще-то сталактиты – это известковые образования, кто-то холодно продиктовал мне со стороны, но сейчас над нами висели изваянные из чистейшего льда произведения искусства. Гирлянды, великолепные друзы сосулек, размеры которых затрудняюсь оценить. На моих глазах с краешка огромной ледяной гирлянды сорвалась ма-аленькая такая сосулька, устремилась вниз… Она росла на глазах и, вонзившись в лед в нескольких метрах от меня, обернулась огромной ледяной глыбой метра в четыре высотой. Лед глухо содрогнулся под ногами. Глыба застряла в нем, из змеевидно разбежавшихся от пролома трещин вдруг просочились несколько струек пара. Вроде тех, какие образуются на морозе при выдохе.
– Странно, – услышал я голос Макарки, а потом отчаянный стук его зубов, – из-подо льда валит пар. Ерунда какая-то…
– А что такое? – спросил я, протягивая руку Нинке и ставя ее на ноги.
– Тут, наверно, подо льдом вода. Вроде как подземное озеро. Ну так вот… Пар может идти из-подо льда только при условии, если температура воды значительно превышает температуру льда. А если по-другому, вот так, как сейчас, то это противоречит закону термодинамики… какому-то там, то ли первому, то ли второму. Это я еще со школы запомнил… когда меня с лабораторной по физике выгнали.
Неизвестно, какие еще соображения пришли бы в голову моему всесторонне образованному другу, но только в этот момент сверху – откуда только что скатились мы сами – раздался пронзительный визг, потом прогремели два выстрела!.. И на лед рядом с нами со скоростью олимпийского гоночного боба выкатилась сначала царевна Лантаноида, размахивающая дымящимся пистолетом, а потом и пара веселых сыщиц – Чертова и Дюжина. Эти две ехали в тесном симбиозе, проще говоря, прижавшись друг к другу и вопя так, что уши закладывало. Оказалось, что чинная Елпидофория Федотовна умеет визжать и выкатывать от страха глаза ничуть не хуже взбалмошной кикиморы Параськи Дюжиной. По прибытии сыщиц на лед подземного озера выяснилось, что на клетчатых штанах Чертовой образовалась неприличная дыра на заднем месте. Собственно, такая же беда постигла всех нас, за исключением меня и Нинки. На штанах Макарки и деда Волоха тоже красовалось по живописному отверстию. Если бы спуск был чуть подлиннее, боюсь, у всех нас известное место стало бы красным, как у бабуинов.
Если бы можно было охладиться сильнее, чем в тот момент, я бы сказал, что похолодел от бессмысленного, спазматического страха. Страх этот сжал своей ледяной пятерней пугливо подпрыгивающее сердце. А что, если эта милейшая дама, царевна Лантаноида, примется палить дальше? С умом у нее, видно, не срослось: безбашенная какая-то, хоть и отпрыск царствующего дома. Впрочем, милая девушка удачно выронила пистолет на лед, когда пыталась с него подняться. Я подскочил и откинул оружие таким пинком, что сильно ушиб ногу (она у меня всего лишь в шлепанце, не забывайте). Пистолет отлетел метров на пятьдесят, и только после этого я протянул царевне руку и проговорил:
– Позвольте помочь вам подняться, мисс.
– Not at all, – подергивая выбор англоязычного обращения «мисс», свирепо отозвалась она и, все еще сидя на льду, попыталась пнуть меня в лодыжку. Я ловко отскочил. Она подняла на меня взгляд, и вдруг это хорошенькое, раскрасневшееся лицо дрогнуло, и выражение его изменилось. Рот чуть приоткрылся, а в глазах появилось изумление, смешанное с тревогой. Она смотрела… на меня? Нет, не на меня. Куда-то мимо меня.
Так. За моей спиной…
Я услышал испуганное восклицание Дюжиной и мрачное бормотание Макарки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
– Ну, ты как там? Холодно, Ниночка?
– Бр-р-р… Илюшка, а мы еще долго?.. А то я кушать хочу и вообще… И холодно. Я же могу простудиться, а мама всегда ругается, когда она забирает меня от тебя простуженной.
Что-то болезненно, с глухим стоном перевернулось во мне и неловко сдавило внутренности. Девочка говорит о маме и о том, что нехорошо показываться ей простуженной, с хлюпающим носом и больным горлом. Она еще надеется на то, что мы когда-нибудь сможем увидеть се маму. Колючая злость на самого себя вдруг подтолкнула меня под уклон, заставила двигаться быстрее и решительнее. За что я себя ненавижу, так это за все!.. Упасть духом, напиться, упасть на брюхо (такая незамысловатая рифма) и бессмысленно валяться как свинья – вот оно, прекрасное избавление от проблем!.. Я стиснул зубы, и тут ход пошел вниз совсем круто. Я вынужден был развернуться и спускаться задом, пятясь как рак. При этом я придерживал Нинку, а потом еще остановил падение Макарки Телятникова, который – ну конечно, как же без этого! – оступился, повалился сверху, дрыгая всеми имеющимися в наличии конечностями, и больно придавил мне обе руки. Один дед Волох, насколько мне позволяла разглядеть шапка Пилигрима, держался молодцом. Он чему-то блаженно улыбался и, в общем-то, продолжал походить на престарелого деревенского дурачка, но не это главное…
Ход закончился внезапно. Над нами распахнулся свод какой-то пещеры, а прямо под ногами оказался лед – наверно, обледеневшее русло подземной реки. Нас выбросило прямо на берег, по инерции швырнуло на лед… Погасить эту инерцию оказалось невозможно, и все мы– кто с криками, кто с сопением, кто с воплями «Ой, мама, роди меня пингвином!» – покатились под уклон. Стены пещеры распахивались все шире, свод вздымался все выше, скорость все увеличивалась, только гудел в ушах тугой морозный воздух…
Наконец мне удалось затормозить. Уклон стал куда более пологим, и к тому моменту, как я сумел остановиться, мы очутились на ровном, почти зеркальном льду, на котором не постыдились бы выступить мастера фигурного катания мирового класса. Но холод, холод!.. Мороз здесь был градусов двадцать, не меньше. Даже странно, что же могло до такой степени понизить температуру. Перепад был тем более чувствителен, что наверху цвело и благоухало лето, да и в свинцовой комнате было вполне тепло.
Я поднял голову. Если бы мурашки на моей спине и без того не занимались бегом наперегонки, то я сказал бы, что мороз продрал меня до костей. Но, с другой стороны, представшее моим глазам зрелище не было лишено того, что именуют эстетической наполненностью. Но одно дело – сидеть в теплом кабинете и греть зад в уютном кресле, размышляя над эстетическим идеалом прекрасного, и совсем другое – задрав голову и выбивая зубами длинную незамысловатую дробь, втягивая голову в плечи и ежась, смотреть, смотреть…
…как в пятидесяти метрах над твоей головой нависают гигантские гирлянды ледяных сталактитов. Вообще-то сталактиты – это известковые образования, кто-то холодно продиктовал мне со стороны, но сейчас над нами висели изваянные из чистейшего льда произведения искусства. Гирлянды, великолепные друзы сосулек, размеры которых затрудняюсь оценить. На моих глазах с краешка огромной ледяной гирлянды сорвалась ма-аленькая такая сосулька, устремилась вниз… Она росла на глазах и, вонзившись в лед в нескольких метрах от меня, обернулась огромной ледяной глыбой метра в четыре высотой. Лед глухо содрогнулся под ногами. Глыба застряла в нем, из змеевидно разбежавшихся от пролома трещин вдруг просочились несколько струек пара. Вроде тех, какие образуются на морозе при выдохе.
– Странно, – услышал я голос Макарки, а потом отчаянный стук его зубов, – из-подо льда валит пар. Ерунда какая-то…
– А что такое? – спросил я, протягивая руку Нинке и ставя ее на ноги.
– Тут, наверно, подо льдом вода. Вроде как подземное озеро. Ну так вот… Пар может идти из-подо льда только при условии, если температура воды значительно превышает температуру льда. А если по-другому, вот так, как сейчас, то это противоречит закону термодинамики… какому-то там, то ли первому, то ли второму. Это я еще со школы запомнил… когда меня с лабораторной по физике выгнали.
Неизвестно, какие еще соображения пришли бы в голову моему всесторонне образованному другу, но только в этот момент сверху – откуда только что скатились мы сами – раздался пронзительный визг, потом прогремели два выстрела!.. И на лед рядом с нами со скоростью олимпийского гоночного боба выкатилась сначала царевна Лантаноида, размахивающая дымящимся пистолетом, а потом и пара веселых сыщиц – Чертова и Дюжина. Эти две ехали в тесном симбиозе, проще говоря, прижавшись друг к другу и вопя так, что уши закладывало. Оказалось, что чинная Елпидофория Федотовна умеет визжать и выкатывать от страха глаза ничуть не хуже взбалмошной кикиморы Параськи Дюжиной. По прибытии сыщиц на лед подземного озера выяснилось, что на клетчатых штанах Чертовой образовалась неприличная дыра на заднем месте. Собственно, такая же беда постигла всех нас, за исключением меня и Нинки. На штанах Макарки и деда Волоха тоже красовалось по живописному отверстию. Если бы спуск был чуть подлиннее, боюсь, у всех нас известное место стало бы красным, как у бабуинов.
Если бы можно было охладиться сильнее, чем в тот момент, я бы сказал, что похолодел от бессмысленного, спазматического страха. Страх этот сжал своей ледяной пятерней пугливо подпрыгивающее сердце. А что, если эта милейшая дама, царевна Лантаноида, примется палить дальше? С умом у нее, видно, не срослось: безбашенная какая-то, хоть и отпрыск царствующего дома. Впрочем, милая девушка удачно выронила пистолет на лед, когда пыталась с него подняться. Я подскочил и откинул оружие таким пинком, что сильно ушиб ногу (она у меня всего лишь в шлепанце, не забывайте). Пистолет отлетел метров на пятьдесят, и только после этого я протянул царевне руку и проговорил:
– Позвольте помочь вам подняться, мисс.
– Not at all, – подергивая выбор англоязычного обращения «мисс», свирепо отозвалась она и, все еще сидя на льду, попыталась пнуть меня в лодыжку. Я ловко отскочил. Она подняла на меня взгляд, и вдруг это хорошенькое, раскрасневшееся лицо дрогнуло, и выражение его изменилось. Рот чуть приоткрылся, а в глазах появилось изумление, смешанное с тревогой. Она смотрела… на меня? Нет, не на меня. Куда-то мимо меня.
Так. За моей спиной…
Я услышал испуганное восклицание Дюжиной и мрачное бормотание Макарки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84