Она поцеловала меня в щеку, а я её — в лёгкие волосы над ухом. Я ощутил, что мать послала мне менто, но не понял его.
— Ты возмужал, — сказала она медленно, без улыбки. — Почему ты ни разу не прилетел к нам, Алёша? Разве у вас не бывает каникул?
Я стал говорить что-то в своё оправдание — занятость… напряжённая программа… тренировочные полёты…— но умолк, разглядев в глазах матери какое-то непонятное выражение. Будто она не слушала меня, а думала о чём-то другом.
— Надолго ты прилетел, Алёша?
— Нет. В четыре утра старт. Отец скоро вернётся с плантаций?
— Сегодня не вернётся. Очень много работы после теплона.
— Жаль… Думал повидать его… Что произошло у вас? Почему колонисты покидают Венеру?
Тут мне опять показалось, что она посылает менто. Я умел различать только простейшие сигналы, самые элементарные. В сложных сочетаниях посланного матерью менто я уловил лишь неясное ощущение печали.
— Не понял, — сказал я.
Мать отвела взгляд, потеребила застёжку своего комбинезона.
— Что поделаешь, — медленно сказала она. — Мы такие, какие есть.
Кто-то негромко произнёс:
— Внимание, проба!
— Если хочешь, — продолжала мать, помолчав, — пойдём домой, покормлю тебя. У нас выведен новый сорт дыни — поразительный вкус.
Я посмотрел на часы и сказал мягко:
— Мне очень жаль, мама, но времени нет совершенно… Вот кончу скоро институт — прилечу в отпуск…
— Ну, как хочешь.
В здании станции вспыхнул яркий свет и тут же погас.
— Изоляцию проверьте в третьей группе! — крикнул кто-то.
— До свиданья, мама.
— До свиданья, Алёша. — Мать вдруг кинулась ко мне, обхватила руками шею, головой припала к моей груди. — Ах, Алёша, — прошептала она, — если бы ты остался с нами…
Я молча погладил её по голове. Что было мне ответить? Я без пяти минут пилот, космолетчик, меня ожидает пилотская жизнь, о которой я мечтал с тех самых пор, как помню себя. Никогда я не вернусь на Венеру — разве что действительно прилечу в отпуск…
Мать, должно быть, уловила мои мысли. Она легонько оттолкнула меня, поправила волосы, сказала:
— Я расскажу отцу, что ты прилетал, Алексей. Иди. Всего тебе хорошего.
Рэй Тудор проводил меня до шлюза. Он не задал обычных после долгой разлуки вопросов — «Как живёшь?», «Доволен ли профессией?», — на мои же вопросы отвечал односложно, иногда невпопад.
— Значит, заканчиваешь политехническое училище, Рэй? — спрашивал я.
— Да.
— Будешь конструктором агромашин?
— Нет. Летательных аппаратов.
— Хорошее дело, — одобрил я. — А помнишь, как мы играли в ручной мяч? Вот команда была! Теперь-то играешь?
— Редко.
— Рэй, — сказал я, когда мы подошли к шлюзу, — хоть бы ты объяснил мне, что у вас произошло.
Я остановился, ожидая ответа, но Рэй молчал. Опять, как и в разговоре с матерью, я ощутил непонятный менто-сигнал. Затем Рэй сказал:
— Они его не поняли.
— Кто не понял? И кого?
— Отца.
Лицо Рэя смутно белело во тьме, я не мог разглядеть его выражения. Ничего больше он не сказал.
Спустя полчаса я уже ехал на север, к космодрому. Я не чувствовал усталости после трудного дня, нет. Но было такое ощущение, будто я раздвоился. Одна моя половина осталась там, в пустом белом доме, где раскачивалось в тёмной кухне пустое кресло-качалка, другая гнала вездеход по каменистой дороге, озаряемой мощными сполохами полярного сияния.
На повороте я посмотрел в боковой иллюминатор и увидел: купол Дубова вспыхнул, налился покойным золотистым светом.
Незадолго перед стартом командир велел мне пройти по корабельным помещениям, ещё раз проверить, все ли в порядке.
— Улисс! — окликнул он, когда я подошёл к двери рубки. — Как же я раньше не вспомнил: в шкиперском отсеке у нас запасные изоляционные маты. Раздай их пассажирам, пусть используют как матрацы. Хоть и тоненькие, а все лучше, чем на полу.
Кольцевой коридор был забит людьми. Они лежали и сидели на полу, почти никто не спал. В гуле голосов я улавливал лишь обрывки речи. Большинство, конечно, говорило на интерлинге, но некоторые — главным образом люди пожилые — переговаривались на старых национальных языках.
— …Медленное накопление, они сами не замечают перестройки психики, — доносилось до меня.
— …Подложи под голову надувную подушку, мне она не нужна, уверяю тебя…
— …Не может быть, чтоб не слышал. Конечно, слышал! Но даже пальцем не шевельнул, чтобы помочь…
— …Никуда! Никуда больше не улечу с Земли! Никуда!
Я посмотрел на женщину, произнёсшую эти слова. Она была красива. Резко очерченное меднокожее лицо. Волосы — черным острым крылом. Глаза её были широко раскрыты, в них, как мне показалось, застыл ужас. Рядом с женщиной сидел, привалясь к переборке, и дремал светловолосый мужчина средних лет. С другой стороны к нему прижалась тоненькая девочка лет пятнадцати. Большая отцовская рука надёжно прикрывала её плечо.
Я знал эту семью — они жили в Дубове в доме напротив моих родителей, несколько часов назад я видел этот опустевший дом. Их фамилия была Холидэй. Девочку звали Андра. Они поселились на Венере незадолго до моего отлёта на Землю. Помню, эта самая Андра редко играла с детьми, все больше с отцом. Том Холидэй учил её прыгать в воду с вышки плавательного бассейна. Он часто носил её на плече, а она смеялась. Наверно, это было неплохо — сидеть на прочном отцовском плече…
— Никуда с Земли! — исступлённо повторяла мать Андры.
Я подошёл к ним и поздоровался. Женщина — теперь я вспомнил, что её зовут Ронга, — скользнула по мне взглядом и не ответила.
— Здравствуй. — Холидэй приоткрыл глаза.
Андра тоже узнала меня и кивнула.
— Ты уже пилот? — спросила она.
— Скоро стану пилотом, а пока — практикант. — Я перевёл взгляд на её отца. — Старший, почему вы все кинулись на этот грузовик? Ведь по вызову колонистов сюда уже идут пассажирские корабли.
— Так получилось, — сухо ответил он и снова закрыл глаза.
— Твои родители остались? — вдруг спросила Ронга.
— Да.
Я подождал, не скажет ли женщина ещё что-нибудь. В её пронзительном взгляде я прочёл странное недоброжелательство. Она молчала.
Почему Ронга спросила о моих родителях? Мне вспомнились слова матери: «Мы такие, какие есть…» Что все это означало?..
Меня окликнул пожилой сухопарый колонист, забывший снять скафандр. Он так и сидел, в скафандре, скрестив ноги, только шлем снял. Вот чудак! Рядом стоял старомодный большой чемодан — я давно таких не видывал.
— Ты из экипажа? — спросил он на неважном интерлинге. — Вы там думаете насчёт воды?
— Да, старший, не беспокойся, вода будет, — ответил я. — Помочь тебе снять скафандр?
— Нет. Меня интересует только вода. — И он добавил по-немецки: — Торопимся, торопимся, вечно торопимся.
Подросток лет тринадцати оторвался от шахмат, посмотрел на человека в скафандре, а потом на меня и снисходительно сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
— Ты возмужал, — сказала она медленно, без улыбки. — Почему ты ни разу не прилетел к нам, Алёша? Разве у вас не бывает каникул?
Я стал говорить что-то в своё оправдание — занятость… напряжённая программа… тренировочные полёты…— но умолк, разглядев в глазах матери какое-то непонятное выражение. Будто она не слушала меня, а думала о чём-то другом.
— Надолго ты прилетел, Алёша?
— Нет. В четыре утра старт. Отец скоро вернётся с плантаций?
— Сегодня не вернётся. Очень много работы после теплона.
— Жаль… Думал повидать его… Что произошло у вас? Почему колонисты покидают Венеру?
Тут мне опять показалось, что она посылает менто. Я умел различать только простейшие сигналы, самые элементарные. В сложных сочетаниях посланного матерью менто я уловил лишь неясное ощущение печали.
— Не понял, — сказал я.
Мать отвела взгляд, потеребила застёжку своего комбинезона.
— Что поделаешь, — медленно сказала она. — Мы такие, какие есть.
Кто-то негромко произнёс:
— Внимание, проба!
— Если хочешь, — продолжала мать, помолчав, — пойдём домой, покормлю тебя. У нас выведен новый сорт дыни — поразительный вкус.
Я посмотрел на часы и сказал мягко:
— Мне очень жаль, мама, но времени нет совершенно… Вот кончу скоро институт — прилечу в отпуск…
— Ну, как хочешь.
В здании станции вспыхнул яркий свет и тут же погас.
— Изоляцию проверьте в третьей группе! — крикнул кто-то.
— До свиданья, мама.
— До свиданья, Алёша. — Мать вдруг кинулась ко мне, обхватила руками шею, головой припала к моей груди. — Ах, Алёша, — прошептала она, — если бы ты остался с нами…
Я молча погладил её по голове. Что было мне ответить? Я без пяти минут пилот, космолетчик, меня ожидает пилотская жизнь, о которой я мечтал с тех самых пор, как помню себя. Никогда я не вернусь на Венеру — разве что действительно прилечу в отпуск…
Мать, должно быть, уловила мои мысли. Она легонько оттолкнула меня, поправила волосы, сказала:
— Я расскажу отцу, что ты прилетал, Алексей. Иди. Всего тебе хорошего.
Рэй Тудор проводил меня до шлюза. Он не задал обычных после долгой разлуки вопросов — «Как живёшь?», «Доволен ли профессией?», — на мои же вопросы отвечал односложно, иногда невпопад.
— Значит, заканчиваешь политехническое училище, Рэй? — спрашивал я.
— Да.
— Будешь конструктором агромашин?
— Нет. Летательных аппаратов.
— Хорошее дело, — одобрил я. — А помнишь, как мы играли в ручной мяч? Вот команда была! Теперь-то играешь?
— Редко.
— Рэй, — сказал я, когда мы подошли к шлюзу, — хоть бы ты объяснил мне, что у вас произошло.
Я остановился, ожидая ответа, но Рэй молчал. Опять, как и в разговоре с матерью, я ощутил непонятный менто-сигнал. Затем Рэй сказал:
— Они его не поняли.
— Кто не понял? И кого?
— Отца.
Лицо Рэя смутно белело во тьме, я не мог разглядеть его выражения. Ничего больше он не сказал.
Спустя полчаса я уже ехал на север, к космодрому. Я не чувствовал усталости после трудного дня, нет. Но было такое ощущение, будто я раздвоился. Одна моя половина осталась там, в пустом белом доме, где раскачивалось в тёмной кухне пустое кресло-качалка, другая гнала вездеход по каменистой дороге, озаряемой мощными сполохами полярного сияния.
На повороте я посмотрел в боковой иллюминатор и увидел: купол Дубова вспыхнул, налился покойным золотистым светом.
Незадолго перед стартом командир велел мне пройти по корабельным помещениям, ещё раз проверить, все ли в порядке.
— Улисс! — окликнул он, когда я подошёл к двери рубки. — Как же я раньше не вспомнил: в шкиперском отсеке у нас запасные изоляционные маты. Раздай их пассажирам, пусть используют как матрацы. Хоть и тоненькие, а все лучше, чем на полу.
Кольцевой коридор был забит людьми. Они лежали и сидели на полу, почти никто не спал. В гуле голосов я улавливал лишь обрывки речи. Большинство, конечно, говорило на интерлинге, но некоторые — главным образом люди пожилые — переговаривались на старых национальных языках.
— …Медленное накопление, они сами не замечают перестройки психики, — доносилось до меня.
— …Подложи под голову надувную подушку, мне она не нужна, уверяю тебя…
— …Не может быть, чтоб не слышал. Конечно, слышал! Но даже пальцем не шевельнул, чтобы помочь…
— …Никуда! Никуда больше не улечу с Земли! Никуда!
Я посмотрел на женщину, произнёсшую эти слова. Она была красива. Резко очерченное меднокожее лицо. Волосы — черным острым крылом. Глаза её были широко раскрыты, в них, как мне показалось, застыл ужас. Рядом с женщиной сидел, привалясь к переборке, и дремал светловолосый мужчина средних лет. С другой стороны к нему прижалась тоненькая девочка лет пятнадцати. Большая отцовская рука надёжно прикрывала её плечо.
Я знал эту семью — они жили в Дубове в доме напротив моих родителей, несколько часов назад я видел этот опустевший дом. Их фамилия была Холидэй. Девочку звали Андра. Они поселились на Венере незадолго до моего отлёта на Землю. Помню, эта самая Андра редко играла с детьми, все больше с отцом. Том Холидэй учил её прыгать в воду с вышки плавательного бассейна. Он часто носил её на плече, а она смеялась. Наверно, это было неплохо — сидеть на прочном отцовском плече…
— Никуда с Земли! — исступлённо повторяла мать Андры.
Я подошёл к ним и поздоровался. Женщина — теперь я вспомнил, что её зовут Ронга, — скользнула по мне взглядом и не ответила.
— Здравствуй. — Холидэй приоткрыл глаза.
Андра тоже узнала меня и кивнула.
— Ты уже пилот? — спросила она.
— Скоро стану пилотом, а пока — практикант. — Я перевёл взгляд на её отца. — Старший, почему вы все кинулись на этот грузовик? Ведь по вызову колонистов сюда уже идут пассажирские корабли.
— Так получилось, — сухо ответил он и снова закрыл глаза.
— Твои родители остались? — вдруг спросила Ронга.
— Да.
Я подождал, не скажет ли женщина ещё что-нибудь. В её пронзительном взгляде я прочёл странное недоброжелательство. Она молчала.
Почему Ронга спросила о моих родителях? Мне вспомнились слова матери: «Мы такие, какие есть…» Что все это означало?..
Меня окликнул пожилой сухопарый колонист, забывший снять скафандр. Он так и сидел, в скафандре, скрестив ноги, только шлем снял. Вот чудак! Рядом стоял старомодный большой чемодан — я давно таких не видывал.
— Ты из экипажа? — спросил он на неважном интерлинге. — Вы там думаете насчёт воды?
— Да, старший, не беспокойся, вода будет, — ответил я. — Помочь тебе снять скафандр?
— Нет. Меня интересует только вода. — И он добавил по-немецки: — Торопимся, торопимся, вечно торопимся.
Подросток лет тринадцати оторвался от шахмат, посмотрел на человека в скафандре, а потом на меня и снисходительно сказал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85