Теперь оба они, то есть Флоримон и его великовозрастный приятель, забавлялись случайно упавшей на палубу летучей рыбкой, а немного погодя отправились играть в прятки, свою излюбленную игру.
Мой отец, в сопровождении Белюша, Брейса и еще двух матросов, только что спустились вниз для обычного вечернего обхода.
Вахтенные, присев или растянувшись на палубе, отдыхали после уборки верхних парусов; ветер заметно слабел.
Не прошло и минуты, когда мой отец спустился вниз, как оттуда послышалось несколько выстрелов, следовавших один за другим, вслед затем послышался топот ног, а еще через минуту отец появился на верхней ступени лесенки, весь окровавленный, и крикнул:
— Сюда! Ко мне!.. Измена!.. Брайс заодно с Вик-Любеном. Они стреляли в меня… Белюш убит!.. — И с этими словами отец зашатался и упал на палубу. Я кинулся к нему и тут с изумлением увидел, что вместо того, чтобы спешить ко мне на помощь, вахтенные не трогаются с места…
В этот момент Вик-Любен, Брайс и еще шесть других матросов выбежали на палубу. Все они были вооружены… Затем раздался общий залп на юте. Я почувствовал, что в меня ударили две пули, сделал было движение вперед, но упал и потерял сознание.
ГЛАВА XV. Политика Вик-Любена
Была темная ночь, когда я наконец очнулся и пришел в себя. Я лежал на спине на том самом месте, где и упал. Сильная боль в голове мешала мне собраться с мыслями. Во всем теле ощущалась страшная тяжесть и какая-то тупая, ноющая боль, левая же нога моя была до того тяжела, что я положительно не мог пошевелить ею. Вблизи моя рука нащупала какую-то клейкую, липкую массу, но в темноте нельзя было разобрать, что бы это могло быть. Машинально я поднял глаза на грот-мачту и невольно спросил себя, почему на ней не видно обычных огней. Вдруг взрыв хохота и звон стаканов и бутылок, донесшийся до меня из кают-компании, разом дал мне понять, в чем дело. «Да, — вспомнил я вдруг, — экипаж „Эврики“ взбунтовался. Вик-Любен стоит во главе этого бунта. Отец мой нал раньше меня, Белюш убит… Командир Жан Корбиак, вероятно, тоже… А Розетта, а Клерсина, а Флоримон?.. И они тоже должны были быть убиты тем залпом, который негодяи сделали по ним на моих глазах, или же были зарезаны этими палачами… А я один остался жив, хотя и тяжело раненый, утопающий в своей собственной крови, но сознающий весь ужас положения». Страшная картина бунта, представившаяся моим глазам, до того потрясла меня, что я снова лишился чувств и потерял сознание, а когда снова пришел в себя, то на востоке уже занимался день. Меня насквозь пронизывал страшный холод и озноб. Я заметил, что «Эврику» сильно качает. Громадный вал, набежавший на судно и заливший то место на палубе, где я находился, дал мне понять причину того ужасного чувства холода, какое я испытывал: я весь промок. Дул сильный ветер, до того сильный, что сломил брам-стеньгу, которая со страшным шумом упала на палубу, увлекая за собой массу парусов и снастей.
Все это валилось вокруг меня, но по какому-то чуду не задело, а только накрыло меня парусом, точно саваном.
Вероятно, в это время я снова впал в забытье и потерял сознание. Очнулся я через некоторое время от страшнейшей боли: чей-то тяжелый сапог, подбитый гвоздями, наступил мне на раненую ногу… Должно быть, я издал какой-нибудь глухой стонущий звук, но его не слышали среди общего шума и суеты. Матросы, очевидно, перерезали снасти, упавшие на палубу, причем кричали и ругались без толку, — и весь этот шум сливался со свистом ветра и воем начинающейся бури.
— Видно, ты ничего не смыслишь в своем ремесле! — с бешенством кричал Вик-Любен.
— Да это вовсе не мое ремесло: я по ремеслу конопатчик, а не капитан! — угрюмо отвечал голос Брайса. — Твое дело отдавать приказания: ты ведь брал все на себя, уверяя нас, что сдал капитанский экзамен!.. Ну, а теперь я вижу, что ты все налгал: очевидно, ты и в начальной школе даже не был!.. Нечего сказать, незавидное теперь наше положение! Если ветер будет свежеть, то с этими пьяницами, которые только и умеют, что пить да песни горланить, нам несдобровать!.. Не говорил ли я, что лучше было бы подождать, пока мы будем вблизи какого-нибудь берега! Да, но сударь изволил скучать в трюме! Ему желательно было подышать свежим воздухом!
— Да полно! Теперь уже поздно сожалеть об этом, надо что-нибудь придумать, чтобы не сбиться с пути! Думаю, это не так уже хитро!..
В этот момент наскочившая на палубу волна захлестнула его, залив рот, глаза и уши, и прервала на полуслове. Он стал отряхиваться, отплевываясь и ругаясь самой площадной бранью.
— Это все этот болван Валькер: он не умеет держать руль по ветру! — проворчал Брайс, хохоча над бедой мулата. — Эх, черт побери! Право, в такую бурю намного лучше в трюме, чем на палубе!
— Если бы ты даже до завтра повторял свою ослиную остроту, — с досадой воскликнул Вик-Любен, — то и тогда не помог бы этим делу!
В этот момент матросы, занявшиеся уборкой, подняли тот парус, под которым я лежал без движения, полуживой от недостатка воздуха. Вик-Любен тотчас же заметил меня.
— Э, — воскликнул он, как бы обрадованный, — да еще один остался здесь!.. И я готов поклясться, что он еще не издох! — добавил он, заметив, что у меня глаза открыты и смотрят прямо на него. — Живо, ребята! Возьмите-ка да уберите мне это прямо туда, за борт! — крикнул он без дальнейших церемоний, обращаясь к матросам, убиравшим парус.
Те подхватили меня за руки и за ноги и готовились уже было исполнить его приказание без возражения, но и без всякого сочувствия или особой готовности, насколько я мог заметить, как вдруг Брайс остановил их.
— Погоди, ребята! — крикнул он, — у меня появилась одна мысль! — И, отведя Вик-Любена немного в сторону, он стал сообщать ему что-то таинственным шепотом.
Не знаю, что он говорил, но следя по тем злобным взглядам, какие они время от времени кидали на меня во время своего совещания, я ясно видел, что их намерения не имели ничего утешительного для меня. Вследствие этого у меня появилась было мысль, что они, вероятно, задумали подвергнуть меня предварительно какой-нибудь пытке и затем выбросить за борт. И признаюсь, эта мысль доказала мне, что я еще не совсем отрешился от этого мира, так при мысли о предстоящей мне, вероятно, унизительной пытке сердце мое болезненно сжалось в груди. Да, я не мог ошибаться, эти негодяи не могли замышлять ничего, кроме этого: один из них не мог мне простить, что по моему приказанию провел двое суток в трюме, а другой — того, что я отдал распоряжение о наказании его плетьми, хотя это было отнюдь не по моей инициативе, так как я по долгу службы только повторил приказание командира.
Итак, меня еще не так-то скоро опустят на дно моря! Мне еще предстояло узнать другие мучения… В первый момент мне было страшно трудно примириться с этой мыслью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Мой отец, в сопровождении Белюша, Брейса и еще двух матросов, только что спустились вниз для обычного вечернего обхода.
Вахтенные, присев или растянувшись на палубе, отдыхали после уборки верхних парусов; ветер заметно слабел.
Не прошло и минуты, когда мой отец спустился вниз, как оттуда послышалось несколько выстрелов, следовавших один за другим, вслед затем послышался топот ног, а еще через минуту отец появился на верхней ступени лесенки, весь окровавленный, и крикнул:
— Сюда! Ко мне!.. Измена!.. Брайс заодно с Вик-Любеном. Они стреляли в меня… Белюш убит!.. — И с этими словами отец зашатался и упал на палубу. Я кинулся к нему и тут с изумлением увидел, что вместо того, чтобы спешить ко мне на помощь, вахтенные не трогаются с места…
В этот момент Вик-Любен, Брайс и еще шесть других матросов выбежали на палубу. Все они были вооружены… Затем раздался общий залп на юте. Я почувствовал, что в меня ударили две пули, сделал было движение вперед, но упал и потерял сознание.
ГЛАВА XV. Политика Вик-Любена
Была темная ночь, когда я наконец очнулся и пришел в себя. Я лежал на спине на том самом месте, где и упал. Сильная боль в голове мешала мне собраться с мыслями. Во всем теле ощущалась страшная тяжесть и какая-то тупая, ноющая боль, левая же нога моя была до того тяжела, что я положительно не мог пошевелить ею. Вблизи моя рука нащупала какую-то клейкую, липкую массу, но в темноте нельзя было разобрать, что бы это могло быть. Машинально я поднял глаза на грот-мачту и невольно спросил себя, почему на ней не видно обычных огней. Вдруг взрыв хохота и звон стаканов и бутылок, донесшийся до меня из кают-компании, разом дал мне понять, в чем дело. «Да, — вспомнил я вдруг, — экипаж „Эврики“ взбунтовался. Вик-Любен стоит во главе этого бунта. Отец мой нал раньше меня, Белюш убит… Командир Жан Корбиак, вероятно, тоже… А Розетта, а Клерсина, а Флоримон?.. И они тоже должны были быть убиты тем залпом, который негодяи сделали по ним на моих глазах, или же были зарезаны этими палачами… А я один остался жив, хотя и тяжело раненый, утопающий в своей собственной крови, но сознающий весь ужас положения». Страшная картина бунта, представившаяся моим глазам, до того потрясла меня, что я снова лишился чувств и потерял сознание, а когда снова пришел в себя, то на востоке уже занимался день. Меня насквозь пронизывал страшный холод и озноб. Я заметил, что «Эврику» сильно качает. Громадный вал, набежавший на судно и заливший то место на палубе, где я находился, дал мне понять причину того ужасного чувства холода, какое я испытывал: я весь промок. Дул сильный ветер, до того сильный, что сломил брам-стеньгу, которая со страшным шумом упала на палубу, увлекая за собой массу парусов и снастей.
Все это валилось вокруг меня, но по какому-то чуду не задело, а только накрыло меня парусом, точно саваном.
Вероятно, в это время я снова впал в забытье и потерял сознание. Очнулся я через некоторое время от страшнейшей боли: чей-то тяжелый сапог, подбитый гвоздями, наступил мне на раненую ногу… Должно быть, я издал какой-нибудь глухой стонущий звук, но его не слышали среди общего шума и суеты. Матросы, очевидно, перерезали снасти, упавшие на палубу, причем кричали и ругались без толку, — и весь этот шум сливался со свистом ветра и воем начинающейся бури.
— Видно, ты ничего не смыслишь в своем ремесле! — с бешенством кричал Вик-Любен.
— Да это вовсе не мое ремесло: я по ремеслу конопатчик, а не капитан! — угрюмо отвечал голос Брайса. — Твое дело отдавать приказания: ты ведь брал все на себя, уверяя нас, что сдал капитанский экзамен!.. Ну, а теперь я вижу, что ты все налгал: очевидно, ты и в начальной школе даже не был!.. Нечего сказать, незавидное теперь наше положение! Если ветер будет свежеть, то с этими пьяницами, которые только и умеют, что пить да песни горланить, нам несдобровать!.. Не говорил ли я, что лучше было бы подождать, пока мы будем вблизи какого-нибудь берега! Да, но сударь изволил скучать в трюме! Ему желательно было подышать свежим воздухом!
— Да полно! Теперь уже поздно сожалеть об этом, надо что-нибудь придумать, чтобы не сбиться с пути! Думаю, это не так уже хитро!..
В этот момент наскочившая на палубу волна захлестнула его, залив рот, глаза и уши, и прервала на полуслове. Он стал отряхиваться, отплевываясь и ругаясь самой площадной бранью.
— Это все этот болван Валькер: он не умеет держать руль по ветру! — проворчал Брайс, хохоча над бедой мулата. — Эх, черт побери! Право, в такую бурю намного лучше в трюме, чем на палубе!
— Если бы ты даже до завтра повторял свою ослиную остроту, — с досадой воскликнул Вик-Любен, — то и тогда не помог бы этим делу!
В этот момент матросы, занявшиеся уборкой, подняли тот парус, под которым я лежал без движения, полуживой от недостатка воздуха. Вик-Любен тотчас же заметил меня.
— Э, — воскликнул он, как бы обрадованный, — да еще один остался здесь!.. И я готов поклясться, что он еще не издох! — добавил он, заметив, что у меня глаза открыты и смотрят прямо на него. — Живо, ребята! Возьмите-ка да уберите мне это прямо туда, за борт! — крикнул он без дальнейших церемоний, обращаясь к матросам, убиравшим парус.
Те подхватили меня за руки и за ноги и готовились уже было исполнить его приказание без возражения, но и без всякого сочувствия или особой готовности, насколько я мог заметить, как вдруг Брайс остановил их.
— Погоди, ребята! — крикнул он, — у меня появилась одна мысль! — И, отведя Вик-Любена немного в сторону, он стал сообщать ему что-то таинственным шепотом.
Не знаю, что он говорил, но следя по тем злобным взглядам, какие они время от времени кидали на меня во время своего совещания, я ясно видел, что их намерения не имели ничего утешительного для меня. Вследствие этого у меня появилась было мысль, что они, вероятно, задумали подвергнуть меня предварительно какой-нибудь пытке и затем выбросить за борт. И признаюсь, эта мысль доказала мне, что я еще не совсем отрешился от этого мира, так при мысли о предстоящей мне, вероятно, унизительной пытке сердце мое болезненно сжалось в груди. Да, я не мог ошибаться, эти негодяи не могли замышлять ничего, кроме этого: один из них не мог мне простить, что по моему приказанию провел двое суток в трюме, а другой — того, что я отдал распоряжение о наказании его плетьми, хотя это было отнюдь не по моей инициативе, так как я по долгу службы только повторил приказание командира.
Итак, меня еще не так-то скоро опустят на дно моря! Мне еще предстояло узнать другие мучения… В первый момент мне было страшно трудно примириться с этой мыслью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70