Несмотря на боль, я тотчас снова вскочил на ноги и выбрался из-под стола. Мария теперь тоже стояла. Мы стояли друг против друга, тяжело дыша. Мария схватила полотенце, оттерла свою левую ладонь, швырнула оттертое мне под ноги и обозвала меня гадким пакостником, ядовитым карликом, обнаглевшим гномом, которого давно пора отправить в психушку. Потом она схватила меня, стукнула по затылку, обругала мою бедную матушку, которая произвела на свет такого выродка, когда же я захотел закричать, когда нацелился на все стекла в комнате и в целом мире, заткнула мне рот тем самым полотенцем, которое, если его кусать, оказывается жестче говядины.
Лишь когда Оскар сумел побагроветь и посинеть, она меня отпустила. Я бы мог теперь без всякого труда раскричать своим голосом все рюмки, все стекла и -по второму разу -стекла, закрывавшие циферблат напольных часов. Но я не стал кричать, я позволил ненависти овладеть собой, такой устойчивой ненависти, что и по сей день, когда Мария переступает порог моей комнаты, я ощущаю ее между зубами, как ощущал тогда махровое полотенце.
Мария, переменчивая, какой она умела быть, отпустила меня, добродушно засмеялась, одним движением снова включила радио, насвистывая вальс, подошла ко мне, чтобы в знак примирения потрепать меня по голове, что я, вообще-то говоря, любил.
Оскар подпустил Марию совсем близко и обоими кулаками ударил снизу вверх, в то самое место, куда она впускала Мацерата. И когда она, перед тем как я успел нанести второй удар, перехватила мои кулаки, я вцепился зубами в это проклятое место и, не разнимая зубов, упал вместе с ней на кушетку, хоть и слышал краем уха, как они там сулят очередное экстренное сообщение, но Оскар не желал никаких сообщений, а потому не сообщит вам, кто кого и в каком количестве тонн сумел утопить, ибо приступ судорожных рыданий заставил меня разжать зубы, и я остался неподвижно лежать на Марии, а та плакала от боли, а Оскар плакал от ненависти и от любви, и, хотя на смену любви пришло свинцовое беспамятство, конца ей не было.
НЕСТИ СВОЕ БЕСПАМЯТСТВО К ФРАУ ГРЕФФ
Его, то есть Греффа, я не любил. Он, то есть Грефф, не любил меня. И позднее, когда Грефф соорудил для меня барабанную машину, я его не любил. Впрочем, и по сей день, когда у Оскара уже не осталось сил для столь устойчивых антипатий, я недолюбливаю Греффа, хотя его и на свете-то больше нет.
Грефф торговал зеленью. Но пусть этот факт не введет вас в заблуждение. Он не верил ни в картошку, ни в савойскую капусту, был, однако, наделен большими познаниями в овощеводстве и охотно представал перед всеми садоводом, любителем природы и вегетарианцем. Но поскольку Грефф не ел мяса, он все-таки не мог считаться настоящим зеленщиком. Ему не дано было рассуждать о плодах земных как о плодах земных. "Вы только взгляните на эти редкостные картофелины, -частенько слышал я, как Грефф обращается к своим покупателям. -Взгляните на этот полнокровный, налитой, принимающий все новые формы и в то же время столь целомудренный клубень! О, я люблю картофель, ибо он говорит со мной на своем языке". Ну конечно же, настоящий зеленщик не должен так говорить и смущать подобными речами своих покупателей Моя бабушка Анна Коляйчек, которая и выросла и состарилась среди картофельных полей, даже в самые урожайные годы могла произнести разве что такую фразу: "Н-да, сей год картошки малость побольше, как прошлым годом". А ведь и Анна Коляйчек, и брат ее Винцент Бронски куда больше зависели от урожая картошки, чем зеленщик Грефф, которому уродившаяся слива вполне возмещала неуродившуюся картошку. Вообще, в Греффе все было чрезмерным. Ну кто заставлял его носить в лавке зеленый фартук? Что за напыщенность, если, демонстрируя покупателям зеленый, как шпинат, кусок ткани, он улыбался и с умным видом называл его "Зеленый фартук милостивого Господа Бога нашего". К тому же он никак не мог развязаться со своими следопытскими увлечениями. Правда, ему уже в тридцать восьмом пришлось распустить свой отряд -мальчишек обрядили в коричневые рубашки и ладную зимнюю форму, но все равно вчерашние скауты, пусть в штатском, пусть в новой форме, часто и регулярно наведывались к своему вчерашнему предводителю, дабы совместно с ним, обряженным в позаимствованный у милостивого Господа Бога фартук и теребящим струны гитары, распевать утренние песни, вечерние песни, туристские песни, песни ландскнехтов, песни урожая, песни во славу Девы Марии, народные песни, местные и зарубежные. Поскольку Грефф своевременно заделался членом национал-социалистских силовых отрядов и начиная с сорок первого именовал себя не только зеленщиком, но и люфтшуцвартом, а кроме того, в любое время мог сослаться на двух бывших скаутов, которые тем временем успели кое-чего достичь в рядах юнгфолька, став один фенляйнфюрером, другой -штамфюрером, окружное управление гитлерюгенд официально разрешило проводить в картофельном подвале Греффа вечера песен. Более того, гаушулунгсляйтер Лебзак призвал Греффа устраивать такие же вечера песен в учебном центре Йенкау. Сов местно с учителем народной школы Грефф в начале сороковых годов получил задание составить для округа Данциг Западная Пруссия сборник молодежных песен под девизом "Пойте с нами!". Книга вышла отменная. Зеленщик получил послание из Берлина за подписью рейхсюгендфюрера и был приглашен в Берлин на встречу хормейстеров.
Короче, Грефф всем взял. И не только потому, что знал наизусть текст любой песни, вдобавок он умел разбивать палатки, разводить, а потом и гасить бивачные костры, чтобы не возник лесной пожар, он целеустремленно маршировал по компасу, знал, как называются все видимые невооруженным глазом звезды, излагал веселые и занимательные истории, помнил все легенды, родившиеся в бассейне Вислы, проводил патриотические вечера под лозунгом "Данциг и Ганза", мог перечислить всех великих магистров рыцарского ордена с относящимися к делу датами и фактами, но и этим не ограничивался, а мог заодно поведать много всякой всячины о миссии германства в рыцарской земле и лишь изредка вплетал в свои выступления какую-нибудь забавную присказку из жизни скаутов.
Грефф любил молодежь. Мальчиков больше, чем девочек. Девочек, в сущности, вообще не любил, а любил только мальчиков. Порой он даже любил мальчиков больше, чем можно было выразить с помощью песен. Возможно, это его жена, распустеха в неизменно засаленном лифчике и дырявых трусах, короче, это Греффиха вынуждала мужа отыскивать чистые идеалы среди подтянутых и опрятных мальчиков. Можно было подкопать и другой корень этого дерева, на ветвях которого в любое время года цвело-расцветало грязное белье фрау Грефф. Я вот о чем: Греффиха потому и прозябала в небрежении, что зеленщик, он же люфт-шуцварт, решительно не воспринимал беззаботную и малость тупоумную пышность ее форм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201