Смятение и горчайшая тоска внезапно родили во мне позыв к творчеству, стало слагаться стихотворение... Минуло минут десять, четверть часа. Я легонько постучался.
Скребёшься, как котяра! — прозвучало ехидное. — А запора-то нет у двери.
Я нажал на неё и попал в летнюю кухню. Сбоку у окошка стоял стол; у стены напротив, на покрытой тулупом лавке, полулежала моя любовь, она опоясалась чистым кухонным полотенцем.
Студент-студентяра! — произнесла с наигранной враждебностью.
Вдохновение, владевшее мной, пробудило во мне отвагу. Я стал решительно делать то, чего хотелось. Снял, уронил на пол рубашку, за нею — брюки; предварительно извлёк из заднего кармана и положил на стол записную книжку с авторучкой, которые всегда имею при себе.
Моя пригожая легла на тулуп ничком, приподняла свою развитую попку и сделала вид, будто пытается рукой натянуть на ягодицу краешек полотенца. Волевым усилием я оторвал взгляд, присел на табуретку и принялся записывать мою импровизацию. Девушка смешливо наморщила носик.
Поросячья ножка торчит, а он пишет!
Что, что? — вырвалось у меня. — Как ты сказала?
Подруга называет такие поросячьими ножками.
Какие — такие? — спросил я обеспокоенно.
Эдакие! У неё узнай! — и насмешница искушающе-игриво повиляла попкой.
Подавив стон, я неимоверным напряжением заставил себя сосредоточиться на стихе; зачеркнув несколько слов, вписал новые. Ненаглядная села на лавке, развела ноги и, перед тем как прикрыть её ладошкой, продемонстрировала мне.
Дай, что написал!
Я вырвал из записной книжки листок, встал перед хозяйкой, прошептал заискивающе, как только смог:
Хорошая... дотронься — и дам...
Она прикоснулась к моему стоячему фаллосу, кратко и дразняще потеребила, затем, завладев листком, стала читать вслух:
Пара лун взволнованно-устало
В душной ночи жаждет опахала,
Хочет и боится тонкой ласки
Привередливо-застенчивая сказка.
А упрямства крепкое копытце
Победить её стыдливость тщится:
Нежности с обидой вперемежку
Искушают сказку-сладкоежку.
Но она с собой играет в прятки —
И, на таинство заманчивое падки,
Продолжают препираться глупо
Сказка и упрямая за-а-а...агадка.
Произнеся последнее слово, девушка зажмурилась от остроты эмоций — я заметил движение губ и помог её ручке найти то, что было безмолвно названо. Подушечки пальчиков замерли на налитой зудом головке. Моя рука, несмотря на увёртку чаровницы, с которой она несколько запоздала, добралась до промежности, тронула волосяной покров. Неудержимо повлекло затейливо понежничать с переполненной нектаром, но теперь её владелица умело сопротивлялась, предпочитая пока пиру чувств их дегустацию.
Как ты написал — копытце? — прошептала с горловым смешком.
Я прервал ласки и по памяти прочитал две строки.
Хочешь, — хихикнув, спросила она, — покопытить заливную?
Хочу-ууу!..
Велев мне пристроиться сверху нужным образом, она взяла штуку и, притронувшись ею к заветной, стала с моей помощью проделывать то, что я знал как «дразнение» . Теперь процедура имела новое обозначение: моя возлюбленная с блеском показала творческий дар. Вознесённый на седьмое небо, я обогатился также выражением «пончик с разрезом »... Наконец-то мне дали угоститься им до счастливой отрыжки. Немного позже любимая сказала:
Чтобы скорей опять встал, поешь сметаны.
Я не без удивления обнаружил, что «сметана» — не иносказание. Мне в самом деле предложили густую деревенскую сметану. Мы ели её и, весело безобразничая, мазали друг другу щёки. Силы восстановились, но хозяйка потребовала:
Погоди! Посиди со стоячим и попиши что-нибудь...
Скрепя сердце, я исполнил её прихоть. Делая записи, спросил из неотвязного педантизма, не поделится ли моя любовь ещё чем-нибудь любопытным? Она, лукаво взглянув, произнесла «звёздочка » и «сигарить ». Глагол означал известное действие, и я заинтересовался, не образован ли он от слова «сигара», которое, казалось бы, должно было оставаться чуждым лексике края. Моя милая не знала ответа, и впоследствии, несмотря на всё моё усердие в исследовании вопроса, я так и не пришёл к его окончательному прояснению. Зато выяснил, что «звёздочка » может относиться и вообще к девушке. Звёзды и месяц — это разгорячённые прелестницы и их возлюбленный...
Сколь поэтична душа народа, как восхитителен внутренний мир девушки, если в сладостные минуты перед соитием она чувствует себя беззаветно горящей звездой! Возлюбленный обретает черты месяца — не ясноликого ли богатыря, повелителя, божества? «Он пошлёт мне отгадчика желанного! » Месяц — это и прообраз суженого, вознесённый в космические пределы. Народное сознание свело в озаряющем миге соития личное и космическое, опоэтизировав повседневность. «Звезда из-под платья — ан месяц со статью! », «Отчего она горит? Больно месяц становит! »
Сколько лиричности вносится в обозначение интимного! «Кучерявка », «елок », «лукавый прищур »... Какие ещё слова-самоцветы приберегает мужское сердце для предмета желаний?.. Неменьшее богатство припасено и у девушки: «теплюша », «гусёк-тупорылец », «посошок »... Тепло, согревающее сердце, неизменно облагораживает акт: «Как он меня вытеплил! » О счастье разделённой любви, о пережитой судороге она скажет: «Я вздохнула... » Герой события произнесёт: «Я восхитил! »
Объезжая в 1972-75 годах сёла в бассейне реки, которая некогда звалась Яиком, изучая то, что поистине заслуживает определения «феномен русского Приуралья», я встречал среди грубостей и оголтелого цинизма озорно звучащее: «А мы — восхищаться! А мы — обожаться! », «Завелись в леске коренья — ищут девки восхищенья! » Как часто слышалось: «Помедуем », «захорошеем »! Однажды мне повезло стать свидетелем такого вот объяснения в любви: «Я тебя восхищу! » — «Ой ли?» — «Была в приветень добра — навздыхаешься до утра!»
Услышанное и увиденное я постарался, по мере возможности, передать в сказах.
Надеюсь, что, несмотря на катастрофические деформации природы и деревенского быта, и сейчас ещё жива в Приуральской Руси та неподражаемо образная речь, которая столь ладно лилась из уст сказителей: моложавых стариков, чей гений светился в каждой чудаческой ужимке. В свои семьдесят с лишком они делили усладу плотской любви с девушками, часто и у молодых крепышей вызывая зависть.
Когда на Западе появились мои публикации об этих эпизодах, один американский учёный весьма неуклюже сыронизировал, высказав предположение: а не ловец ли я летающих тарелок? За меня вступился авторитетный германский специалист по России — вступился, напомнив человека, который путает честность с чесночным соусом. Профессор заявил в солидном издании, что я достоверно описал явление, известное как снохачество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Скребёшься, как котяра! — прозвучало ехидное. — А запора-то нет у двери.
Я нажал на неё и попал в летнюю кухню. Сбоку у окошка стоял стол; у стены напротив, на покрытой тулупом лавке, полулежала моя любовь, она опоясалась чистым кухонным полотенцем.
Студент-студентяра! — произнесла с наигранной враждебностью.
Вдохновение, владевшее мной, пробудило во мне отвагу. Я стал решительно делать то, чего хотелось. Снял, уронил на пол рубашку, за нею — брюки; предварительно извлёк из заднего кармана и положил на стол записную книжку с авторучкой, которые всегда имею при себе.
Моя пригожая легла на тулуп ничком, приподняла свою развитую попку и сделала вид, будто пытается рукой натянуть на ягодицу краешек полотенца. Волевым усилием я оторвал взгляд, присел на табуретку и принялся записывать мою импровизацию. Девушка смешливо наморщила носик.
Поросячья ножка торчит, а он пишет!
Что, что? — вырвалось у меня. — Как ты сказала?
Подруга называет такие поросячьими ножками.
Какие — такие? — спросил я обеспокоенно.
Эдакие! У неё узнай! — и насмешница искушающе-игриво повиляла попкой.
Подавив стон, я неимоверным напряжением заставил себя сосредоточиться на стихе; зачеркнув несколько слов, вписал новые. Ненаглядная села на лавке, развела ноги и, перед тем как прикрыть её ладошкой, продемонстрировала мне.
Дай, что написал!
Я вырвал из записной книжки листок, встал перед хозяйкой, прошептал заискивающе, как только смог:
Хорошая... дотронься — и дам...
Она прикоснулась к моему стоячему фаллосу, кратко и дразняще потеребила, затем, завладев листком, стала читать вслух:
Пара лун взволнованно-устало
В душной ночи жаждет опахала,
Хочет и боится тонкой ласки
Привередливо-застенчивая сказка.
А упрямства крепкое копытце
Победить её стыдливость тщится:
Нежности с обидой вперемежку
Искушают сказку-сладкоежку.
Но она с собой играет в прятки —
И, на таинство заманчивое падки,
Продолжают препираться глупо
Сказка и упрямая за-а-а...агадка.
Произнеся последнее слово, девушка зажмурилась от остроты эмоций — я заметил движение губ и помог её ручке найти то, что было безмолвно названо. Подушечки пальчиков замерли на налитой зудом головке. Моя рука, несмотря на увёртку чаровницы, с которой она несколько запоздала, добралась до промежности, тронула волосяной покров. Неудержимо повлекло затейливо понежничать с переполненной нектаром, но теперь её владелица умело сопротивлялась, предпочитая пока пиру чувств их дегустацию.
Как ты написал — копытце? — прошептала с горловым смешком.
Я прервал ласки и по памяти прочитал две строки.
Хочешь, — хихикнув, спросила она, — покопытить заливную?
Хочу-ууу!..
Велев мне пристроиться сверху нужным образом, она взяла штуку и, притронувшись ею к заветной, стала с моей помощью проделывать то, что я знал как «дразнение» . Теперь процедура имела новое обозначение: моя возлюбленная с блеском показала творческий дар. Вознесённый на седьмое небо, я обогатился также выражением «пончик с разрезом »... Наконец-то мне дали угоститься им до счастливой отрыжки. Немного позже любимая сказала:
Чтобы скорей опять встал, поешь сметаны.
Я не без удивления обнаружил, что «сметана» — не иносказание. Мне в самом деле предложили густую деревенскую сметану. Мы ели её и, весело безобразничая, мазали друг другу щёки. Силы восстановились, но хозяйка потребовала:
Погоди! Посиди со стоячим и попиши что-нибудь...
Скрепя сердце, я исполнил её прихоть. Делая записи, спросил из неотвязного педантизма, не поделится ли моя любовь ещё чем-нибудь любопытным? Она, лукаво взглянув, произнесла «звёздочка » и «сигарить ». Глагол означал известное действие, и я заинтересовался, не образован ли он от слова «сигара», которое, казалось бы, должно было оставаться чуждым лексике края. Моя милая не знала ответа, и впоследствии, несмотря на всё моё усердие в исследовании вопроса, я так и не пришёл к его окончательному прояснению. Зато выяснил, что «звёздочка » может относиться и вообще к девушке. Звёзды и месяц — это разгорячённые прелестницы и их возлюбленный...
Сколь поэтична душа народа, как восхитителен внутренний мир девушки, если в сладостные минуты перед соитием она чувствует себя беззаветно горящей звездой! Возлюбленный обретает черты месяца — не ясноликого ли богатыря, повелителя, божества? «Он пошлёт мне отгадчика желанного! » Месяц — это и прообраз суженого, вознесённый в космические пределы. Народное сознание свело в озаряющем миге соития личное и космическое, опоэтизировав повседневность. «Звезда из-под платья — ан месяц со статью! », «Отчего она горит? Больно месяц становит! »
Сколько лиричности вносится в обозначение интимного! «Кучерявка », «елок », «лукавый прищур »... Какие ещё слова-самоцветы приберегает мужское сердце для предмета желаний?.. Неменьшее богатство припасено и у девушки: «теплюша », «гусёк-тупорылец », «посошок »... Тепло, согревающее сердце, неизменно облагораживает акт: «Как он меня вытеплил! » О счастье разделённой любви, о пережитой судороге она скажет: «Я вздохнула... » Герой события произнесёт: «Я восхитил! »
Объезжая в 1972-75 годах сёла в бассейне реки, которая некогда звалась Яиком, изучая то, что поистине заслуживает определения «феномен русского Приуралья», я встречал среди грубостей и оголтелого цинизма озорно звучащее: «А мы — восхищаться! А мы — обожаться! », «Завелись в леске коренья — ищут девки восхищенья! » Как часто слышалось: «Помедуем », «захорошеем »! Однажды мне повезло стать свидетелем такого вот объяснения в любви: «Я тебя восхищу! » — «Ой ли?» — «Была в приветень добра — навздыхаешься до утра!»
Услышанное и увиденное я постарался, по мере возможности, передать в сказах.
Надеюсь, что, несмотря на катастрофические деформации природы и деревенского быта, и сейчас ещё жива в Приуральской Руси та неподражаемо образная речь, которая столь ладно лилась из уст сказителей: моложавых стариков, чей гений светился в каждой чудаческой ужимке. В свои семьдесят с лишком они делили усладу плотской любви с девушками, часто и у молодых крепышей вызывая зависть.
Когда на Западе появились мои публикации об этих эпизодах, один американский учёный весьма неуклюже сыронизировал, высказав предположение: а не ловец ли я летающих тарелок? За меня вступился авторитетный германский специалист по России — вступился, напомнив человека, который путает честность с чесночным соусом. Профессор заявил в солидном издании, что я достоверно описал явление, известное как снохачество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53