– Не все. – Алексей Иннокентьевич кивнул на шторы. – Попросите их оставить нас одних. И чтобы никто не подслушивал, это важно для вас лично. А чтобы не думать, что это провокация, возьмите свой пистолет, а я стану в тот угол.
Фон Хальдорф кивнул, отдал приказание, двое телохранителей выбрались из-за штор и покинули кабинет. Фашист не пренебрег советом насчет пистолета, загнал в ствол патрон и наблюдал за Малаховым с нескрываемой иронией.
– Сначала одно обязательное условие, барон.
– Говорите.
– Автоматчик, который пришел со мной, должен остаться живым.
– Обещаю.
– Мы успели передать ваши координаты и не сегодня-завтра сюда подойдут наши части.
Фон Хальдорф на это только поднял брови. «Тоже неплохая выдержка. Посмотрим, надолго ли ее хватит», – подумал Алексей Иннокентьевич и продолжал:
– Так вот, Вальтер Шелленберг сегодня же узнает, что из-за вашей оплошности раскрыта разведшкола.
– Ложь!..
– Сегодня согласно секретному предписанию сниматься в день начала русского наступления, – как видите, фон Хальдорф, я знаю о вас тоже немало, – вы попытаетесь вырваться из этой западни и, если это вам удастся, будете следовать в район Берлина. И, если удастся, вот там вам представится случай убедиться воочию, прав я или нет.
– Как говорят русские, с вами не соскучишься, Малахов.
– Кстати, вы напрасно доверяете своему заместителю, штурмбаннфюреру. Корнелиус не только шизофреник, но и пройдоха.
– Ну не так уж я ему и доверяюсь, – пробурчал фон Хальдорф. – Откуда у вас такая информация, Малахов?
– Хотите все сразу, барон? Не выйдет.
– Угу… Ну что ж, значит, нам с вами еще есть о чем поговорить…
– Может быть, я для этого разговора и шел сюда.
– Только не перегибайте палку, Малахов, – фашист сделал неудачную попытку улыбнуться. – Я ведь тоже еще не полный идиот, чтобы верить любой глупости. Вы влипли больше меня. Я помню об этом. И вы не забывайте тоже. – Фон Хальдорф открыл дверь и хлопнул в ладоши. Появилась охрана. Фашист жестко чиркнул указательным пальцем: – Увести.
Опять мимо глыбоподобного гауптштурмфюрера, через коридор, вниз по лестнице в холл. Здесь столпились эсэсовцы, много эсэсовцев – тащили откуда-то снизу ящики, все потные, багровые.
Граф стоял прямо напротив. Руки в карманах, ноги широко расставлены; лакированные краги отсвечивали густой медовой желтизной. Его взгляд выражал безграничное презрение ко всему окружающему: к этим смешным хоромам, к эвакуационной суете, к аресту русского разведчика. Когда Алексея Иннокентьевича проводили мимо, граф даже не поглядел в его сторону.
Через двустворчатую дверь, из которой выносили ящики, они протиснулись в просторный тамбур. Здесь уже не было окон. Голые стены, оклеенные вощеными обоями с каким-то тусклым геометрическим рисунком; столик дежурного, над ним сепия – репродукция фото – фюрер окапывает дерево; рядом круглый дверной проем, оправленный в стальное кольцо; сверкающий никелем стальной диск двери с рукоятками управления, смотровыми глазками и пулеметными бойницами открыт вовнутрь. Дальше небольшая площадка (голый железобетон) и пологая лестница вниз.
Вот и нехитрая разгадка. Само гнездо – в бункере, и можно только предполагать, как оно велико. А замок лишь для маскировки.
Три десятка металлических ступеней. Снова тамбур со стальной круглой дверью. За ним длинный коридор в обе стороны. Ярко светятся плоские плафоны.
Несколько шагов налево – и опять лестница вниз. На этот раз короче, хотя двери и здесь все той же внушительной конструкции. И возле обеих сидят дежурные с автоматами.
Но Алексея Иннокентьевича повели еще ниже. Третья галерея оказалась совсем небольшой: две двери слева, две справа; на каждой запоры и смотровые оконца с задвижками. Камеры.
Надзиратель сидел в тупике на прямом неудобном стуле; он был без сапог, в грубых шерстяных носках почти до коленей и в тапках. Он только что кончил говорить по телефону, даже трубку не положил.
– Тони, я ни черта не понимаю! – раздраженно сказал он. – Для этого типа нужно освободить отдельную камеру?
– Это не я придумал, Крысеныш, – ответил ефрейтор.
– Но ведь все равно вывозить их будем в одном курятнике!
– С твоей головой, Крысеныш, я б уж командовал дивизией! – весело хрюкнул ефрейтор. – Или городской тюрьмой.
Алексею Иннокентьевичу велели стать лицом к стене. Он услышал, как открыли двери двух камер. «Шнель! Шнель!» Зашелестели непривычно легкие неподкованные шаги нескольких пар ног. Лязгнул запор. Алексея Иннокентьевича провели в освободившуюся камеру.
Яркая лампочка. По бокам трехэтажные нары. Яркие желтые и зеленые поперечные полосы матрацев. Проход узкий, в длину шагов пять, не больше. На торцовой стене, ближе к полу, свежая штукатурка, даже закрасить не успели. Пахнет известью, а так воздух хорош, хоть здесь и сидели несколько человек сразу. Очевидно, принудительная вентиляция, понял Алексей Иннокентьевич и без труда нашел под потолком забранное прутьями отверстие.
Он расстегнул мундир и лег на спину. Дело плохо, подумал он. Прямо скажем – не повезло. Уйти живыми им не удастся. Выходит, надо самим напасть на немцев. Поймет ли капитан Сад, что у них остался единственный выход напасть на замок? Немцев здесь много. Слишком много. Володе с ними не справиться. Замок неприступен, а поджидать их в пути, устроить засаду… Ну сколько они успеют убить? Ну двадцать фашистов, ну двадцать пять от силы, а потом придется спасаться самим… Это ничего, что я здесь, – заключил Алексей Иннокентьевич. – Барон заинтригован и напуган. И он будет меня таскать за собой до тех пор, пока не дознается об источниках.
Спать он давно приучил себя в любой обстановке, и сейчас тоже заснул почти сразу. Разбудил его караульный – принес миску похлебки, большой ломоть хлеба и кружку кофе. Похлебка оказалась ничего, и хлеб хороший, а вот кофе был дрянной – коричневая бурда. Все же Алексей Иннокентьевич и его выпил и опять лег спать, а когда снова проснулся, в камере было темно и что-то лилось. Он сел и спустил с нар ноги, и они окунулись в воду почти до коленей, а вода все прибывала.
15
– Идем, тебя твой обер-лейтенант зовет, – сказал Сошникову низенький крепыш оберштурмфюрер, чем-то напоминающий издали Володьку Харитончука; только у того физиономия была – само добродушие, а эсэсовец глядел сквозь тонкие «золотые» очки, будто иглой колол.
Сошников усмехнулся. Обычная история: в который раз его костлявая фигура ввела противника в заблуждение; почему-то худоба у всех ассоциировалась с отсутствием силы. Вот и теперь оберштурмфюрер так повелительно взял Сергея за предплечье, так цепко взял, что бери этого дурака на любой прием – можно шею ему свернуть, можно шарахнуть об стену или, уж самое безобидное, сломать эту руку, – а он и опомниться не успеет и не поймет, как это произошло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42