И на снег она не смотрела; ей вдруг показалось, что она ненавидит этот заснеженный холмистый пейзаж за окном; склонив голову, она стала массировать себе икры и щиколотки в табачного цвета гольфах и так провела все утро.
2
В пансион на пьяцца Аннибальяно вошел мужчина, которого звали Освальдо Вентура, коренастый, широкоплечий, в плаще. У него были светлые с проседью волосы, здоровый цвет лица, карие глаза. А на губах вечно неопределенная улыбка.
Знакомая девушка позвонила ему, чтоб он заехал за нею. Она хотела покинуть этот пансион. Кто-то уступил ей квартиру на виа дей Префетти.
Девушка сидела в холле. На ней была бирюзовая трикотажная кофточка, брюки баклажанного цвета и черная жакетка с вышитыми серебряными драконами. У ног ее стояли кошелки, сетки и в желтой пластиковой сумке – ребенок.
– Я тебя тут целый час жду как идиотка, – сказала она.
Освальдо собрал кошелки и сетки и отнес все это к дверям.
– Видишь ту кудрявую у лифта? – сказала девушка. – У нас комнаты были рядом. Она очень милая. Я ей многим обязана. И деньги тоже должна. Улыбнись-ка ей.
Освальдо послал кудрявой свою неопределенную улыбку.
– За мной брат приехал. Я еду домой. Завтра верну вам термос и все остальное, – сказала Мара.
Они с кудрявой крепко расцеловались в обе щеки. Освальдо подхватил сумку, кошелки и сетки, и они вышли на улицу.
– Значит, я твой брат? – спросил он.
– Она очень любезна со мной. Вот я и сказала ей, что ты – мой брат. Такие люди любят знакомиться с родственниками.
– Много денег ты ей должна?
– Самые пустяки. А ты что, хочешь ей вернуть?
– Нет, – сказал Освальдо.
– Я обещала, что принесу их завтра. Но это неправда. Только меня тут и видели. Я ей пошлю перевод телеграфом.
– Когда?
– Когда найду работу.
– А термос?
– Термос, может, вообще не верну. Да у нее еще один есть.
Малолитражка Освальдо стояла на противоположной стороне площади. Шел снег, и было ветрено. Мара шагала, придерживая на голове большую черную фетровую шляпу. Это была бледная черноволосая девушка, очень маленькая и щуплая, но широкобедрая. Ее жакетка с драконами развевалась, сандалии проваливались в снег.
– У тебя нет ничего потеплее из одежды? – спросил Освальдо.
– Нету. Все мои вещи – в одном бауле. В квартире моих друзей, на виа Кассиа.
– В машине сидит Элизабетта, – сказал Освальдо.
– Элизабетта? А это еще кто?
– Моя дочь.
Элизабетта притулилась в уголке заднего сиденья. Ей было девять лет. Волосы морковного цвета, клетчатая блузка и свитер. На коленях девочка держала рыжую собачку с длинными ушами. Желтую пластиковую сумку поставили рядом.
– Чего это ты потащил с собой девочку с этой псиной?
– Элизабетта была у бабушки, и я ездил ее забирать, – пояснил Освальдо.
– Вечно ты на побегушках. Вечно всем услуги оказываешь. Когда ж у тебя своя-то жизнь будет?
– Почему ты решила, что у меня нет своей жизни?
– Держи покрепче свою собаку, чтоб не лизала моего ребенка, понятно, Элизабетта? – сказала Мара.
– А сколько теперь ребенку? – спросил Освальдо.
– Двадцать два дня. Ты что, не помнишь, что ему двадцать два дня? Я две недели назад вышла из больницы. Этот пансион мне старшая медсестра присоветовала. Но тут я не могла остаться. Грязища. Мне было противно становиться босиком на коврик у умывальника. Знаешь, какие отвратные эти зеленые резиновые коврики в пансионах?
– Знаю, – сказал Освальдо.
– И дорого очень. К тому же все грубияны. А мне нужно деликатное обращение. Всегда было нужно, а особенно с тех пор, как у меня ребенок.
– Понимаю.
– Тебе тоже нужна деликатность?
– Еще как.
– Они жаловались, что я их донимаю звонками. А я звонила, потому что мне нужны были разные вещи. Кипяченая вода. И всякое другое. У меня смешанное кормление. Это очень сложно. Нужно сначала взвесить ребенка. Потом покормить грудью, снова взвесить и дать молочную смесь. Я звонила по десять раз, а они все не шли. В конце концов приносили воду, но я вечно боялась, что они ее так и не вскипятили.
– Ты могла взять в комнату кипятильник.
– Нет, это запрещается. И они все время что-нибудь забывали. Например, вилку.
– Какую вилку?
– Чтобы размешать молочную смесь. Я им сказала, чтоб они каждый раз приносили мисочку, чашку, вилку и ложку. Они все это приносили в салфетке. Но вилки никогда не было. Я просила вилку обязательно прокипяченную, а они мне грубили. Надо бы, конечно, просить их кипятить и салфетку. Но я боялась, что они вовсе взбесятся.
– Наверняка бы взбесились.
– Чтобы взвесить ребенка, я ходила к той кудрявой, которую ты видел. У нее тоже ребенок и есть весы для грудных детей. Но она очень деликатно мне сказала, чтоб я не заявлялась к ней в комнату в два часа ночи. Поэтому ночью мне приходилось кормить на глазок. Может, у твоей жены есть такие весы?
– Элизабетта, нет ли у нас дома детских весов? – спросил Освальдо.
– Не знаю. Кажется, нет, – сказала Элизабетта.
– Почти у всех в кладовке валяются такие весы, – сказала Мара.
– У нас, по-моему, нет, – сказала Элизабетта.
– Но ведь мне нужны весы.
– Ты можешь их взять напрокат в аптеке, – сказал Освальдо.
– Как возьмешь, если у меня нет ни сольдо?
– А какую ты собираешься искать работу?
– Не знаю. Может, буду продавать старые книги в твоей лавочке.
– Нет. Вот это – нет.
– Почему?
– Да это же мышиная нора. Повернуться негде. И у меня уже есть там помощница.
– Видала я ее. Настоящая корова.
– Синьора Перони. Она раньше была гувернанткой в доме у Ады. Моей жены.
– Зови меня Перони – буду у тебя заместо пива. Вернее, заместо коровы.
Они остановились в Трастевере на небольшой площади с фонтаном. Элизабетта с собакой вышли.
– Пока, Элизабетта, – сказал Освальдо.
Элизабетта скрылась в подъезде красного дома.
– Хоть бы словечко проронила, – заметила Мара.
– Она стесняется.
– Невоспитанная. Даже не взглянула на ребенка. Будто его и нет. Не нравится мне цвет твоего дома.
– Это не мой дом. Здесь живет моя жена с Элизабеттой. А я живу отдельно.
– Я знаю. Просто забыла. Ты вечно говоришь о своей жене, так что у меня и из головы вон, что ты живешь один. Кстати, дай мне свой номер телефона. У меня есть только телефон лавочки. Может, мне что-нибудь понадобится ночью.
– Умоляю, не звони мне по ночам. Я с таким трудом засыпаю.
– Ты никогда не приглашаешь меня к себе. Летом, помнишь, мы встретились на улице, у меня был такой огромный живот, и я тебе сказала, что хочу принять душ. А ты сказал, что в вашем квартале нет воды.
– Так оно и было.
– Я тогда жила в монастырском пансионе, а там позволялось мыться только по воскресеньям.
– А как ты попала к монашкам?
– Они дешево брали. Сперва я жила на виа Кассиа. А потом поссорилась с этими своими друзьями. Они обозлились, что я испортила ихнюю кинокамеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127
2
В пансион на пьяцца Аннибальяно вошел мужчина, которого звали Освальдо Вентура, коренастый, широкоплечий, в плаще. У него были светлые с проседью волосы, здоровый цвет лица, карие глаза. А на губах вечно неопределенная улыбка.
Знакомая девушка позвонила ему, чтоб он заехал за нею. Она хотела покинуть этот пансион. Кто-то уступил ей квартиру на виа дей Префетти.
Девушка сидела в холле. На ней была бирюзовая трикотажная кофточка, брюки баклажанного цвета и черная жакетка с вышитыми серебряными драконами. У ног ее стояли кошелки, сетки и в желтой пластиковой сумке – ребенок.
– Я тебя тут целый час жду как идиотка, – сказала она.
Освальдо собрал кошелки и сетки и отнес все это к дверям.
– Видишь ту кудрявую у лифта? – сказала девушка. – У нас комнаты были рядом. Она очень милая. Я ей многим обязана. И деньги тоже должна. Улыбнись-ка ей.
Освальдо послал кудрявой свою неопределенную улыбку.
– За мной брат приехал. Я еду домой. Завтра верну вам термос и все остальное, – сказала Мара.
Они с кудрявой крепко расцеловались в обе щеки. Освальдо подхватил сумку, кошелки и сетки, и они вышли на улицу.
– Значит, я твой брат? – спросил он.
– Она очень любезна со мной. Вот я и сказала ей, что ты – мой брат. Такие люди любят знакомиться с родственниками.
– Много денег ты ей должна?
– Самые пустяки. А ты что, хочешь ей вернуть?
– Нет, – сказал Освальдо.
– Я обещала, что принесу их завтра. Но это неправда. Только меня тут и видели. Я ей пошлю перевод телеграфом.
– Когда?
– Когда найду работу.
– А термос?
– Термос, может, вообще не верну. Да у нее еще один есть.
Малолитражка Освальдо стояла на противоположной стороне площади. Шел снег, и было ветрено. Мара шагала, придерживая на голове большую черную фетровую шляпу. Это была бледная черноволосая девушка, очень маленькая и щуплая, но широкобедрая. Ее жакетка с драконами развевалась, сандалии проваливались в снег.
– У тебя нет ничего потеплее из одежды? – спросил Освальдо.
– Нету. Все мои вещи – в одном бауле. В квартире моих друзей, на виа Кассиа.
– В машине сидит Элизабетта, – сказал Освальдо.
– Элизабетта? А это еще кто?
– Моя дочь.
Элизабетта притулилась в уголке заднего сиденья. Ей было девять лет. Волосы морковного цвета, клетчатая блузка и свитер. На коленях девочка держала рыжую собачку с длинными ушами. Желтую пластиковую сумку поставили рядом.
– Чего это ты потащил с собой девочку с этой псиной?
– Элизабетта была у бабушки, и я ездил ее забирать, – пояснил Освальдо.
– Вечно ты на побегушках. Вечно всем услуги оказываешь. Когда ж у тебя своя-то жизнь будет?
– Почему ты решила, что у меня нет своей жизни?
– Держи покрепче свою собаку, чтоб не лизала моего ребенка, понятно, Элизабетта? – сказала Мара.
– А сколько теперь ребенку? – спросил Освальдо.
– Двадцать два дня. Ты что, не помнишь, что ему двадцать два дня? Я две недели назад вышла из больницы. Этот пансион мне старшая медсестра присоветовала. Но тут я не могла остаться. Грязища. Мне было противно становиться босиком на коврик у умывальника. Знаешь, какие отвратные эти зеленые резиновые коврики в пансионах?
– Знаю, – сказал Освальдо.
– И дорого очень. К тому же все грубияны. А мне нужно деликатное обращение. Всегда было нужно, а особенно с тех пор, как у меня ребенок.
– Понимаю.
– Тебе тоже нужна деликатность?
– Еще как.
– Они жаловались, что я их донимаю звонками. А я звонила, потому что мне нужны были разные вещи. Кипяченая вода. И всякое другое. У меня смешанное кормление. Это очень сложно. Нужно сначала взвесить ребенка. Потом покормить грудью, снова взвесить и дать молочную смесь. Я звонила по десять раз, а они все не шли. В конце концов приносили воду, но я вечно боялась, что они ее так и не вскипятили.
– Ты могла взять в комнату кипятильник.
– Нет, это запрещается. И они все время что-нибудь забывали. Например, вилку.
– Какую вилку?
– Чтобы размешать молочную смесь. Я им сказала, чтоб они каждый раз приносили мисочку, чашку, вилку и ложку. Они все это приносили в салфетке. Но вилки никогда не было. Я просила вилку обязательно прокипяченную, а они мне грубили. Надо бы, конечно, просить их кипятить и салфетку. Но я боялась, что они вовсе взбесятся.
– Наверняка бы взбесились.
– Чтобы взвесить ребенка, я ходила к той кудрявой, которую ты видел. У нее тоже ребенок и есть весы для грудных детей. Но она очень деликатно мне сказала, чтоб я не заявлялась к ней в комнату в два часа ночи. Поэтому ночью мне приходилось кормить на глазок. Может, у твоей жены есть такие весы?
– Элизабетта, нет ли у нас дома детских весов? – спросил Освальдо.
– Не знаю. Кажется, нет, – сказала Элизабетта.
– Почти у всех в кладовке валяются такие весы, – сказала Мара.
– У нас, по-моему, нет, – сказала Элизабетта.
– Но ведь мне нужны весы.
– Ты можешь их взять напрокат в аптеке, – сказал Освальдо.
– Как возьмешь, если у меня нет ни сольдо?
– А какую ты собираешься искать работу?
– Не знаю. Может, буду продавать старые книги в твоей лавочке.
– Нет. Вот это – нет.
– Почему?
– Да это же мышиная нора. Повернуться негде. И у меня уже есть там помощница.
– Видала я ее. Настоящая корова.
– Синьора Перони. Она раньше была гувернанткой в доме у Ады. Моей жены.
– Зови меня Перони – буду у тебя заместо пива. Вернее, заместо коровы.
Они остановились в Трастевере на небольшой площади с фонтаном. Элизабетта с собакой вышли.
– Пока, Элизабетта, – сказал Освальдо.
Элизабетта скрылась в подъезде красного дома.
– Хоть бы словечко проронила, – заметила Мара.
– Она стесняется.
– Невоспитанная. Даже не взглянула на ребенка. Будто его и нет. Не нравится мне цвет твоего дома.
– Это не мой дом. Здесь живет моя жена с Элизабеттой. А я живу отдельно.
– Я знаю. Просто забыла. Ты вечно говоришь о своей жене, так что у меня и из головы вон, что ты живешь один. Кстати, дай мне свой номер телефона. У меня есть только телефон лавочки. Может, мне что-нибудь понадобится ночью.
– Умоляю, не звони мне по ночам. Я с таким трудом засыпаю.
– Ты никогда не приглашаешь меня к себе. Летом, помнишь, мы встретились на улице, у меня был такой огромный живот, и я тебе сказала, что хочу принять душ. А ты сказал, что в вашем квартале нет воды.
– Так оно и было.
– Я тогда жила в монастырском пансионе, а там позволялось мыться только по воскресеньям.
– А как ты попала к монашкам?
– Они дешево брали. Сперва я жила на виа Кассиа. А потом поссорилась с этими своими друзьями. Они обозлились, что я испортила ихнюю кинокамеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127