Жила Надя трудно. Была она военной еще сиротой, с пятнадцати лет на фабрике, малограмотная, молчаливая. Тяжело сходилась с людьми – сколько уж лет в цехе, а не со всеми даже здоровалась, просто не до того ей было.
Первый Надин вопрос, с которого началось их знакомство, так поразил Женьку, что она его на всю жизнь запомнила. Несколько дней Надя вообще молчала, приглядываясь к новой соседке, привыкая. Вздыхала, будто хотела что-то сказать. Наконец спросила, остановив пресс: «Муж-то лупит?» И в этом даже не было вопроса, а только сочувствие и понимание. Женька так удивилась, что не сообразила даже отшутиться. Объяснила, стесняясь, что мужа пока нет. Это обстоятельство надолго поставило Надю в тупик. Она снова замолчала. Только пресс ее учащенно застучал, в ритме сердца. Быстро мелькали руки, лицо напряглось.
Наконец она, видимо, переварила: «А живешь с кем?» Женька многословно объяснила про мать, про отца, который погиб. Говорила ненужно долго, боясь почему-то замолчать, чувствуя к Наде щемящую жалость и стесняясь этой жалости. Надя внимательно выслушала, подумала и спросила: «А мать-то лупит?» Видимо, без этого «лупит» она не могла себе представить никаких отношений. «Ругается», – нашлась Женька. Это сразу как-то успокоило Надю, будто у них с Женькой сыскалась общая точка. Она даже улыбнулась: «И мой матерится – спасу нет, при детях». С тех пор Надя всегда рассказывала Женьке про «своего» и почти не задавала вопросов. Это удовлетворяло обеих.
– Буду сегодня с Приходько ругаться, – сказала Надя. – Третий день одни зажимы, а не слюда. Сроду на такой норму не выбьешь…
Женька невпопад сообщила про дом, так ее распирала эта новость. Надя обрадовалась вяло, погруженная в свои невеселые мысли. Последнее время у нее стала кружиться голова. Упала на улице в гололед, давно уж, забыла почти, вроде – ничего, даже в медпункт не ходила. А теперь голова кружилась и все подташнивало. Два раза за прессом до того схватило, что пришлось отлеживаться у мастера. Раньше Надя любила вторую смену – дома все сделаешь, девок накормишь, полы намоешь, работаешь после уже со спокойной душой. А теперь хоть в первую смену просись. К вечеру сил нет ни капли, и в цехе душно, нечем дышать. Скорей бы уже лето, окна открыли бы…
Духота в цехе, особенно к концу смены, мучила всех. Время от времени кто-нибудь вставал и раздраженно крутил колесо вентиляции, большое, как на пароме. Трубы, тремя рядами нависшие под потолком, начинали густо, истошно гудеть, их сотрясало утробное колыхание. Но ничего существенного из этого не следовало. Особенно если на улице нет ветра. Когда монотонный гуд надоедал, вентиляцию снова отключали. Эта вентиляция фигурировала первым пунктом во всех колдоговорах, со дня основания фабрики, ее поминали недобрым словом на всех совещаниях, модернизировали и усложняли, модифицировали и упрощали, над ней работали целый проектный институт и все местные рационализаторы. Вентиляция страшно гудела и не поддавалась. Ее можно было взорвать, но не переделать.
А когда открывали окна, начинался сквозняк. И уже через несколько дней мастера бегали к начальнику цеха, начальник – к директору, и директор – Женька уж не знала, куда. И все жаловались на «низкую выхождаемость» в цехах, от которой горел план. Что означало простудную эпидемию от сквозняков. И снова все упиралось в вентиляцию, которая была на фабрике самым стойким из всех известных Женьке пережитков. Правда, во дворе болтались тугие колбасы пыли, насосанной вентиляцией. Но если она, такая ленивая и несовершенная, все-таки насасывала такие пузатые колбасы, сколько же пыли оседало в цехах. Страшно подумать…
– Душно, – сказала Надя и расстегнула халат.
Женька кивнула, чтобы не спорить, и тут же два раза невпопад тюкнула прессом – отвлеклась. Пока что Женьке дышалось вполне свободно, лицом она даже поймала легкий симпатичный ветерок из форточки. Зимнее пальто, определенно, можно продать. Хоть не сезон, но покупатели на него найдутся. Пальто было почти новое, с лавсановой ниткой, легкое и теплое. Женьке оно очень нравилось. И девчонкам в цехе – тоже.
– Ты чего опоздала? – спросила Тоня.
Тоня из Вологды – так она всем представлялась: «Тоня из Вологды» – сидела за двенадцатым прессом, была Женькиной соседкой слева. Хоть она часто поминала свою родную Вологду, но, видно, не очень ей там нравилось: кончила школу и уехала. Жила теперь в общежитии, ходила на подготовительные курсы и ко всем приставала, чтоб посоветовали – на очное поступать или на заочное. Родители Тоне не могли помогать, она сама им немного высылала с каждой получки.
Женька со вкусом рассказала Тоне про дом. Тоня оценила новость, заохала, зазавидовала, ни на секунду не отключаясь, однако, от пресса. Тоня только недавно вышла из учениц, получила разряд. После остановки пресса она не умела сразу набрать темп. Ритма не чувствовала в руках, еще не выработался. Поэтому она даже курить почти бросила, хотя курила, по ее словам, с восьмого класса и здорово теперь мучилась.
– Я все-таки очно решила, – сказала Тоня, хотя видно было по тону, что ничего она еще не решила. – Коммуна как-никак в общежитии, перебьюсь как-нибудь…
– Попробуй, – сказала Женька, занятая своим.
– А ты Валентина давно знаешь? – вдруг спросила Тоня с давним и тайным любопытством, без всякой видимой связи с их разговором.
– Почти два года, – сказала Женька. – Как он на фабрику после армии пришел, так и знаю.
– Да нет, я не про то, – даже поморщилась Тоня от Женькиного непонимания. – Ты с ним давно ходишь?
– Почти два года, – повторила Женька.
Самое смешное, что оба они не могли толком вспомнить, как познакомились. Просто появился в цехе новый слесарь-наладчик. Девчонки все сразу узнали в отделе кадров: служил где-то на крайнем юге, так и написано – «на крайнем юге», значит – секретное, 23 года, холостой, мать в Краснодаре, билетерша в кинотеатре «Победа». Долго привыкнуть не могли, когда всерьез говорит, когда шутит. Вдруг подошел к Лизе-с-Перевалки, самой языкастой из всех, ее даже начальник цеха боится: «Я вас сегодня всю ночь во сне видел, измучился. Будто у вас пресс барахлит. Разрешите взглянуть?» – «Иди ты!» – засмеялась Лиза. А оказалось – плановый ремонт. Вдруг остановил Женьку в столовой: «Я Валерку из слюдопласта предупредил, чтобы к тебе не лез. Ясно?» Тут Женька вдруг впервые заметила, что у него кривой нос, чуть сдвинутый влево. Ужасно симпатичный нос. «Ясно», – непонятно почему сказала Женька, хотя ясного ничего не было, с Валеркой они в одной школе учились, и никто ни к кому не лез. А этого слесаря-наладчика Женька даже еще не знала, как звать. Он улыбнулся и сказал: «Валентин».
И Женьке сразу вдруг понравилось длинное и простое «Валентин», никак она не любила его сокращать…
– А я бы так не могла, – сказала Тоня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Первый Надин вопрос, с которого началось их знакомство, так поразил Женьку, что она его на всю жизнь запомнила. Несколько дней Надя вообще молчала, приглядываясь к новой соседке, привыкая. Вздыхала, будто хотела что-то сказать. Наконец спросила, остановив пресс: «Муж-то лупит?» И в этом даже не было вопроса, а только сочувствие и понимание. Женька так удивилась, что не сообразила даже отшутиться. Объяснила, стесняясь, что мужа пока нет. Это обстоятельство надолго поставило Надю в тупик. Она снова замолчала. Только пресс ее учащенно застучал, в ритме сердца. Быстро мелькали руки, лицо напряглось.
Наконец она, видимо, переварила: «А живешь с кем?» Женька многословно объяснила про мать, про отца, который погиб. Говорила ненужно долго, боясь почему-то замолчать, чувствуя к Наде щемящую жалость и стесняясь этой жалости. Надя внимательно выслушала, подумала и спросила: «А мать-то лупит?» Видимо, без этого «лупит» она не могла себе представить никаких отношений. «Ругается», – нашлась Женька. Это сразу как-то успокоило Надю, будто у них с Женькой сыскалась общая точка. Она даже улыбнулась: «И мой матерится – спасу нет, при детях». С тех пор Надя всегда рассказывала Женьке про «своего» и почти не задавала вопросов. Это удовлетворяло обеих.
– Буду сегодня с Приходько ругаться, – сказала Надя. – Третий день одни зажимы, а не слюда. Сроду на такой норму не выбьешь…
Женька невпопад сообщила про дом, так ее распирала эта новость. Надя обрадовалась вяло, погруженная в свои невеселые мысли. Последнее время у нее стала кружиться голова. Упала на улице в гололед, давно уж, забыла почти, вроде – ничего, даже в медпункт не ходила. А теперь голова кружилась и все подташнивало. Два раза за прессом до того схватило, что пришлось отлеживаться у мастера. Раньше Надя любила вторую смену – дома все сделаешь, девок накормишь, полы намоешь, работаешь после уже со спокойной душой. А теперь хоть в первую смену просись. К вечеру сил нет ни капли, и в цехе душно, нечем дышать. Скорей бы уже лето, окна открыли бы…
Духота в цехе, особенно к концу смены, мучила всех. Время от времени кто-нибудь вставал и раздраженно крутил колесо вентиляции, большое, как на пароме. Трубы, тремя рядами нависшие под потолком, начинали густо, истошно гудеть, их сотрясало утробное колыхание. Но ничего существенного из этого не следовало. Особенно если на улице нет ветра. Когда монотонный гуд надоедал, вентиляцию снова отключали. Эта вентиляция фигурировала первым пунктом во всех колдоговорах, со дня основания фабрики, ее поминали недобрым словом на всех совещаниях, модернизировали и усложняли, модифицировали и упрощали, над ней работали целый проектный институт и все местные рационализаторы. Вентиляция страшно гудела и не поддавалась. Ее можно было взорвать, но не переделать.
А когда открывали окна, начинался сквозняк. И уже через несколько дней мастера бегали к начальнику цеха, начальник – к директору, и директор – Женька уж не знала, куда. И все жаловались на «низкую выхождаемость» в цехах, от которой горел план. Что означало простудную эпидемию от сквозняков. И снова все упиралось в вентиляцию, которая была на фабрике самым стойким из всех известных Женьке пережитков. Правда, во дворе болтались тугие колбасы пыли, насосанной вентиляцией. Но если она, такая ленивая и несовершенная, все-таки насасывала такие пузатые колбасы, сколько же пыли оседало в цехах. Страшно подумать…
– Душно, – сказала Надя и расстегнула халат.
Женька кивнула, чтобы не спорить, и тут же два раза невпопад тюкнула прессом – отвлеклась. Пока что Женьке дышалось вполне свободно, лицом она даже поймала легкий симпатичный ветерок из форточки. Зимнее пальто, определенно, можно продать. Хоть не сезон, но покупатели на него найдутся. Пальто было почти новое, с лавсановой ниткой, легкое и теплое. Женьке оно очень нравилось. И девчонкам в цехе – тоже.
– Ты чего опоздала? – спросила Тоня.
Тоня из Вологды – так она всем представлялась: «Тоня из Вологды» – сидела за двенадцатым прессом, была Женькиной соседкой слева. Хоть она часто поминала свою родную Вологду, но, видно, не очень ей там нравилось: кончила школу и уехала. Жила теперь в общежитии, ходила на подготовительные курсы и ко всем приставала, чтоб посоветовали – на очное поступать или на заочное. Родители Тоне не могли помогать, она сама им немного высылала с каждой получки.
Женька со вкусом рассказала Тоне про дом. Тоня оценила новость, заохала, зазавидовала, ни на секунду не отключаясь, однако, от пресса. Тоня только недавно вышла из учениц, получила разряд. После остановки пресса она не умела сразу набрать темп. Ритма не чувствовала в руках, еще не выработался. Поэтому она даже курить почти бросила, хотя курила, по ее словам, с восьмого класса и здорово теперь мучилась.
– Я все-таки очно решила, – сказала Тоня, хотя видно было по тону, что ничего она еще не решила. – Коммуна как-никак в общежитии, перебьюсь как-нибудь…
– Попробуй, – сказала Женька, занятая своим.
– А ты Валентина давно знаешь? – вдруг спросила Тоня с давним и тайным любопытством, без всякой видимой связи с их разговором.
– Почти два года, – сказала Женька. – Как он на фабрику после армии пришел, так и знаю.
– Да нет, я не про то, – даже поморщилась Тоня от Женькиного непонимания. – Ты с ним давно ходишь?
– Почти два года, – повторила Женька.
Самое смешное, что оба они не могли толком вспомнить, как познакомились. Просто появился в цехе новый слесарь-наладчик. Девчонки все сразу узнали в отделе кадров: служил где-то на крайнем юге, так и написано – «на крайнем юге», значит – секретное, 23 года, холостой, мать в Краснодаре, билетерша в кинотеатре «Победа». Долго привыкнуть не могли, когда всерьез говорит, когда шутит. Вдруг подошел к Лизе-с-Перевалки, самой языкастой из всех, ее даже начальник цеха боится: «Я вас сегодня всю ночь во сне видел, измучился. Будто у вас пресс барахлит. Разрешите взглянуть?» – «Иди ты!» – засмеялась Лиза. А оказалось – плановый ремонт. Вдруг остановил Женьку в столовой: «Я Валерку из слюдопласта предупредил, чтобы к тебе не лез. Ясно?» Тут Женька вдруг впервые заметила, что у него кривой нос, чуть сдвинутый влево. Ужасно симпатичный нос. «Ясно», – непонятно почему сказала Женька, хотя ясного ничего не было, с Валеркой они в одной школе учились, и никто ни к кому не лез. А этого слесаря-наладчика Женька даже еще не знала, как звать. Он улыбнулся и сказал: «Валентин».
И Женьке сразу вдруг понравилось длинное и простое «Валентин», никак она не любила его сокращать…
– А я бы так не могла, – сказала Тоня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32