И в яслях тоже около того. Так продолжалось три дня, и начальник ЖКО очень радовался режиму экономии. И прогрессивку обещал, исходя только из режима. А потом в котельную прибежал сам директор, и начальник ЖКО свету невзвидел. Потому что, оказывается, весь месячный план фабрики полетел к черту – дети в саду и в яслях начали болеть, «выхождаемость» во всех цехах резко упала, лучшие передовики разом забюллетенили, и отстающие – тоже. Буквально некому стало работать. Тогда директор прямо с планерки, не доверяя даже телефону, примчался в котельную. Важный, гневный, в новом пальто. Сел в самую сажу и так разнес при всех начальника ЖКО, что тот схватился за сердце. Сразу отменили и режим и норму. Угля навалили полный сарай, ешь – не хочу. Уже через несколько часов благодарно затрезвонил телефон. И в детсаду, щелкнув, распахнулась первая форточка.
Самый верный признак. Зимой кочегары всегда ориентировались по форточкам, а манометр больше для порядка, когда с проверкой придут. Если даже в мороз, когда и стекол не видно, сплошная морозная роспись, форточки в соседних домах открыты настежь, значит котельная работает на совесть.
Женька любила холодным вечером, аж прозрачным и ломким от холода, сидеть на пороге котельной. На ватнике Валентина. Накинув его пальто поверх своего. Сзади Женьку так жаром и обдавало. А спереди – от каждого дыха захлебываешься, как от неосторожного глотка кипятку, жгучая свежесть в лицо.
Еще нравилось Женьке, как ночью дышат дома. Из распахнутых форточек тяжело вываливается теплый заспанный воздух. И неслышными легкими втягами входит в темные квартиры морозная свежесть. Приятно холодит занавеску, трогает подоконник, обжигается о батарею, растекается в комнате, проникая всюду. Людям в такие ночи снятся прохладные легкие сны. Сны освежающие. И кто в жизни не видел гор, вдруг поднимается на вершину. Как сладко дышится на вершине, и как мохнато курятся внизу, много ниже, овцы и облака! А кто никогда не бывал на море, вдруг видит море. Влажные рыбы наплывают со всех сторон, трясут жабрами и драгоценно блестят. Стоишь на песке, и зеленые волны щекочут пятки тебе, как султану. Такие сны потом помнятся долго, всем телом, будто чужой рассказ, который вдруг пережил сам.
Утром после такой ночи просыпаешься сам, еще до будильника. Газ весело вспыхивает от первой спички, кофе никогда не убегает и пахнет роскошно, как ананас, паста сама лезет из тюбика, радио выдает голубые новости, нелюбимая соседка здоровается первой, и, в довершение, весовщица отмеряет отменный навес, ровную и незажимистую слюду, план, считай, у тебя в кармане.
Вот что Валентин делает в котельной, сам того не подозревая.
– Помочь? – спросила Женька.
– Сиди, – Валентин замахал на нее черными руками и прогнал Женьку в закуток. – Подожди, я быстро.
В этом закутке, крошечной пристройке для отдыха при котельной, Женька тоже любила сидеть. Ровно-ровно здесь поместились узенький стол, табуретка и не то широкая скамья, не то узкие нары. Если лечь, то головой и пятками сразу упрешься в обе стены. Лежа можно снять трубку и поговорить по телефону. Только у Женьки совсем нет знакомых с телефонами. И сама она долго к нему не могла привыкнуть, не чувствовала свободы в обращении. Когда требовали автобазу, а ее почему-то без конца требовали хриплыми голосами, Женька отвечала первое время вежливо и с опаской: «Извините, вы ошиблись номером». Потом уж она обнахалилась и стала весело кричать в трубку, когда доведут: «А вам чего? Машину? Послали давно! Ага, ждите!» Иногда Женьке казалось, что кто-нибудь, большой и хриплый, прибежит в котельную с этой автобазы и всыплет ей за машину, которую ждут. Но никто не прибегал, а все только звонили, требовали, ругались или просили, заискивая голосом. Важная особа, видать, была эта Автобаза.
А у топки Валентин редко позволял Женьке помогать. Так редко, что подкатить ему тележку с углем или засунуть шуровку в пламя, чтоб аж взревело, так и осталось для Женьки удовольствием. У топки Валентин управляется один, привык за зиму. Как зверь уставал, но приспособился. Мужское дело – давать людям тепло. Костры зажигать в походе, реки бросать на турбины, чтобы вода превращалась в свет, сталь плавить и бить дикого зверя на шубу любимой. В котельной, конечно, проще и прозаичней. Но все равно – огонь в руках. Огонь будоражил, у огня Валентин чувствовал себя сильным, уверенным в теле своем и духе. Ничего не стоило ему поднять Женьку, высоко, на вытянутых руках, и нести ее бесконечно, через всю землю. Чтобы она смеялась и щурилась от быстроты у него на руках. Чтобы Женькино дыхание щекотало ему шею. И лицо сияло над ним, навстречу ему. Только ему, Валентину.
Когда Женька появлялась в котельной, Валентин отсылал ее в закуток. Как можно скорей. Пока он не бросил к черту, в угол, шуровку.
А Женька удалялась в закуток, как в ссылку. Обижалась, что он ее отсылает. Следила за Валентином в раскрытую дверь. Видела, как размеренно и спокойно он работает. Как волосы влажно волнятся у него на висках от жары. Как аккуратно он выгребает шлак. Как загружает топку углем. Сосредоточенно, будто Женьки нет вовсе. Как весело хмыкает, когда пламя взрывается в недрах и трубы отвечают ему волнующим гудом. Как тень его, длинная и ловкая, движется по стене, даже не оборачиваясь на Женьку. Даже тень его нравилась Женьке. Только, сидя вот так в закутке, Женька думала иногда, что Валентин слишком теперь спокоен, когда она рядом, она бы так не могла. Слишком редко, обидно редко, он взглядывает на Женьку, и взгляд его прям и блестящ, будто он на товарища смотрит. Будто на парня, а не на Женьку.
Женька сидела и вспоминала, как она шла сюда первый раз, в котельную. Ночью. Двадцатого декабря, даже число запомнилось. С тех пор как мать вернулась из Ленинграда, они еще ни разу не оставались с Валентином вдвоем под крышей. Не считая, конечно, чужих подъездов. Женька шла, и чем ближе она подходила, тем больше ноги у нее слабели. Делались будто не свои. Слабые-слабые. Смешно. Если бы кто-нибудь случайно толкнул ее тогда на улице, Женька упала бы. Честное слово, упала бы. Она вошла в котельную и даже ничего в ней не заметила – ни топки, ни пламени, ни черной горы угля у стены, ни крикливого плаката «Боритесь за чистоту!» на стенке, ни огнетушителя рядом с ним, яркого, как петух. Ничего не заметила, не поняла и не разглядела. Только Валентина. Одного Валентина. Он стоял, будто в пустоте, крупно, для одной Женьки, закрывая собой весь мир. Волосы, тогда еще очень короткие, торчали на его голове прямо, победительно и ершисто. Лихо закатанные рукава ковбойки открывали сильные загорелые руки. Красивые руки. На длинном носу, чуть сдвинутом влево, будто мячом ему засветили в нос и он сбился с правильного пути, плясали жаркие блики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32