Остальные на брюхе лежат.
Мелешкин вынул из стола несколько листов машинописного текста:
- Это я выписал из энциклопедии 1902 года. Смотрите, в Касимовском уезде раньше промыслом занималось почти двадцать семь тысяч мужчин (это помимо города), да не менее трех тысяч женщин обрабатывало козий пух, который шел потом на Нижегородскую ярмарку, оттуда в Оренбург, где из него вязали знаменитые оренбургские пуховые платки. Промысел был всему делу голова. Поденщиков и батраков насчитывалось всего 477 человек. А плотников было более пяти тысяч. Теперь же остались одни рогожные кули.
Мы поехали по разбитой проселочной дороге, сплошь покрытой разливанными лужами; дорога извивалась, как Змей Горыныч, ныряла из деревни в деревню, словно пыталась оплести и удушить грязью все живое.
- Раньше здесь хорошо льны росли, - сказал Василий Иванович, глядя на жидкие озими.
- Отчего ж теперь не растут? Земля испортилась?
- Земля все та же... Раньше свои льнозаводы были, сдавали льноволокно. А теперь вези тресту аж в Туму или в Касимовский район. Невыгодно тресту сдавать, вот и льны не сеют, - говорил Мелешкин. - В Алексееве колхоз держал ткацкую артель. Зимой колхозники тик ткали. Хорошее подспорье было. Так отобрали, артель фабрикой теперь называют. Но какая это фабрика? У них добрая половина на ручных станках ткет. Смех! Зато уж колхоз захирел. У Самсона Белокурова в Оськине фабрика дерматиновая была, и колхоз крепкий был. Отобрали фабрику...
- Кто ж на этих фабриках работает?
- Да те же колхозники. Раньше председатель колхоза распоряжался всем один, и правление было одно - и для фабрики, и для колхоза. Жатва подошла, к примеру, фабрику на замок - и все в поле. А теперь на фабрике директор. У него свой план. Он колхозу не подчиняется. А убирают поля все те же люди, но теперь они ходят в колхоз как бы на помощь.
Благая мысль - перерабатывать на месте свое сырье и отвозить далекому потребителю готовую продукцию - стала узаконенной позднее известным постановлением правительства о создании агропромышленных комплексов. А в те времена эта мысль решительно пресекалась.
Грустно и тогда было слушать сетования растерянных хозяйственников. Да и теперь невесело подумать - сколько крепких хозяйств осажено было на карачки не только в Мещере, но и по всей нечерноземной полосе, издавна сочетавшей сельское хозяйство с промыслом. Это еще наше счастье, что многие изворачивались...
При въезде в село Уткино, на отшибе, посреди заросшего клевером пустыря, уклонисто переходящего в просторные озимые поля, стоял новый бревенчатый дом; в широких окнах, охваченных желтыми, еще не потемневшими наличниками, и в высоком, в свежих затесах крыльце, и в светлой тесовой изгороди - во всем чувствовалось какое-то приветливое, веселое радушие: входите, люди добрые! Есть у нас и на чем присесть и чего съесть-выпить. Это правление колхоза "Новый путь".
В большом кабинете, чистом, светлом, оклеенном дорогими вагонными обоями, мы познакомились с председателем колхоза Кирюшовым Афанасием Гавриловичем, человеком пожилым, но подвижным. В его быстрых жестах, в его цепком взгляде чувствовалась добрая хозяйственная хватка. И разговор он вел бойко, пересыпая речь цифрами:
- Что дает нам кулечное дело? За прошлый сезон мы получили сто тридцать тысяч чистой прибыли в новых деньгах. Куда идут эти деньги? Поедемте, я покажу вам.
За оврагом, на пологом въезде, в строгом порядке тянулись вдоль села коровники, телятник, свинарники... дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые серые, как речные плесы, крыши... Где конец им? Мы ехали вдоль животноводческого городка несколько минут.
- Вот вам и кули, - посмеивался Кирюшов. - Чистое золото! А кредиты на промысел не дают.
- Почему же не дают кредиты?
- Говорят - неплановое производство. Не положено. Просто смех! И агента своего по закупке мочала держим в Башкирии. И платим за мочало выше закупочных, кооперативных цен. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается. А в заявках на вагоны вместо мочала пишем - зерно. Мочало нельзя, ни-ни... не планово.
В тот день добраться до соседнего села Бусаева нам не удалось. Мы хотели посмотреть ткацкую фабрику, то есть бывшую ткацкую артель, которую отсоединили от колхоза в 1960 году, отчего хозяйство захирело. Сели мы в чистом поле на высоком бугре, сели посреди дороги на все четыре колеса, на дифер. Копались до глубокой ночи.
Ездить на автомобиле по лесным мещерским дорогам, да еще в слякотную осеннюю пору, в то время умел разве что один Василий Маркович Кленушкин, старый тумский шофер, чудо-богатырь. Говорили про него, что он один за передок подымает "газик", что он с лопатой ходил на медведя, что он мог опрокинуть воз сена, что ставил на колеса телегу, груженную трестой, и всякие прочие чудеса рассказывали про него. Осенью шестьдесят второго года, когда по лесным дорогам ходили только трактора, Кленушкин на своем "газике" возил меня и в Ветчаны, и в Култуки, и в Княжи, и в Уречное, и в Мамасево - в самые глухие медвежьи углы Мещеры. Ездили не столько по дороге, сколько чистым полем или по мелколесью. Глянешь, как он чешет напролом, подминая частый молодой соснячок, спросишь с опаской:
- А не засядем в лесу-то?
Только блеснет исподлобья круглыми медвежьими глазками:
- Это уж отойди проць, как говорят у нас в Малахове.
Еще у него была любимая поговорка:
Чтобы наш рязанский лапоть да воду пропускал! Ни в жисть.
В багажнике возил он с собой полный набор шанцевого инструмента, которого хватило бы оснастить целый саперный взвод. Под Княжами мы топли. Срубили из бревен целый ряж, вывесили жердью "газик" и поехали дальше...
Признаться, меня давно разбирало любопытство, мне хотелось самому проверить, убедиться: так ли однообразно темны были жители окрестных сел и деревень, описанных Куприным полвека назад? Дело не в грамотности, а в том своеобразном укладе жизни, одежде, говоре, повадках, наконец, которые отличают жителей одного села от другого. Эдакое своеобразие складывалось веками и было живой достоверностью каждой общины, отличало ее от иных-прочих, как неповторимые черты характера отличают одного человека от другого. Уж если дожили до скучного единообразия, тут пиши пропало.
Нет, не дожили, не дошли до этой плоскости. Окрестные села своеобразны. Даже села в одном колхозе довольно резко разнятся.
Про жителей села Уречного тут говорят: "Эти четвертинку на пятерых выпьют и на другой день еще оставят". В Уречном живут потомки прославленных плотников и столяров. Трезвенный народ. В Колесникове же выпить не дураки. Мы, говорят, люди веселые, музыку любим. Ежели кто донес на своих - котел на голову тому надевают на сенокосе и палками бьют по котлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
Мелешкин вынул из стола несколько листов машинописного текста:
- Это я выписал из энциклопедии 1902 года. Смотрите, в Касимовском уезде раньше промыслом занималось почти двадцать семь тысяч мужчин (это помимо города), да не менее трех тысяч женщин обрабатывало козий пух, который шел потом на Нижегородскую ярмарку, оттуда в Оренбург, где из него вязали знаменитые оренбургские пуховые платки. Промысел был всему делу голова. Поденщиков и батраков насчитывалось всего 477 человек. А плотников было более пяти тысяч. Теперь же остались одни рогожные кули.
Мы поехали по разбитой проселочной дороге, сплошь покрытой разливанными лужами; дорога извивалась, как Змей Горыныч, ныряла из деревни в деревню, словно пыталась оплести и удушить грязью все живое.
- Раньше здесь хорошо льны росли, - сказал Василий Иванович, глядя на жидкие озими.
- Отчего ж теперь не растут? Земля испортилась?
- Земля все та же... Раньше свои льнозаводы были, сдавали льноволокно. А теперь вези тресту аж в Туму или в Касимовский район. Невыгодно тресту сдавать, вот и льны не сеют, - говорил Мелешкин. - В Алексееве колхоз держал ткацкую артель. Зимой колхозники тик ткали. Хорошее подспорье было. Так отобрали, артель фабрикой теперь называют. Но какая это фабрика? У них добрая половина на ручных станках ткет. Смех! Зато уж колхоз захирел. У Самсона Белокурова в Оськине фабрика дерматиновая была, и колхоз крепкий был. Отобрали фабрику...
- Кто ж на этих фабриках работает?
- Да те же колхозники. Раньше председатель колхоза распоряжался всем один, и правление было одно - и для фабрики, и для колхоза. Жатва подошла, к примеру, фабрику на замок - и все в поле. А теперь на фабрике директор. У него свой план. Он колхозу не подчиняется. А убирают поля все те же люди, но теперь они ходят в колхоз как бы на помощь.
Благая мысль - перерабатывать на месте свое сырье и отвозить далекому потребителю готовую продукцию - стала узаконенной позднее известным постановлением правительства о создании агропромышленных комплексов. А в те времена эта мысль решительно пресекалась.
Грустно и тогда было слушать сетования растерянных хозяйственников. Да и теперь невесело подумать - сколько крепких хозяйств осажено было на карачки не только в Мещере, но и по всей нечерноземной полосе, издавна сочетавшей сельское хозяйство с промыслом. Это еще наше счастье, что многие изворачивались...
При въезде в село Уткино, на отшибе, посреди заросшего клевером пустыря, уклонисто переходящего в просторные озимые поля, стоял новый бревенчатый дом; в широких окнах, охваченных желтыми, еще не потемневшими наличниками, и в высоком, в свежих затесах крыльце, и в светлой тесовой изгороди - во всем чувствовалось какое-то приветливое, веселое радушие: входите, люди добрые! Есть у нас и на чем присесть и чего съесть-выпить. Это правление колхоза "Новый путь".
В большом кабинете, чистом, светлом, оклеенном дорогими вагонными обоями, мы познакомились с председателем колхоза Кирюшовым Афанасием Гавриловичем, человеком пожилым, но подвижным. В его быстрых жестах, в его цепком взгляде чувствовалась добрая хозяйственная хватка. И разговор он вел бойко, пересыпая речь цифрами:
- Что дает нам кулечное дело? За прошлый сезон мы получили сто тридцать тысяч чистой прибыли в новых деньгах. Куда идут эти деньги? Поедемте, я покажу вам.
За оврагом, на пологом въезде, в строгом порядке тянулись вдоль села коровники, телятник, свинарники... дворы, дворы. Каменные фундаменты, бревенчатые стены, рифленые серые, как речные плесы, крыши... Где конец им? Мы ехали вдоль животноводческого городка несколько минут.
- Вот вам и кули, - посмеивался Кирюшов. - Чистое золото! А кредиты на промысел не дают.
- Почему же не дают кредиты?
- Говорят - неплановое производство. Не положено. Просто смех! И агента своего по закупке мочала держим в Башкирии. И платим за мочало выше закупочных, кооперативных цен. И вагоны не дают нам для перевозки сырья. Так мы по праздникам перевозим, когда дорога разгружается. А в заявках на вагоны вместо мочала пишем - зерно. Мочало нельзя, ни-ни... не планово.
В тот день добраться до соседнего села Бусаева нам не удалось. Мы хотели посмотреть ткацкую фабрику, то есть бывшую ткацкую артель, которую отсоединили от колхоза в 1960 году, отчего хозяйство захирело. Сели мы в чистом поле на высоком бугре, сели посреди дороги на все четыре колеса, на дифер. Копались до глубокой ночи.
Ездить на автомобиле по лесным мещерским дорогам, да еще в слякотную осеннюю пору, в то время умел разве что один Василий Маркович Кленушкин, старый тумский шофер, чудо-богатырь. Говорили про него, что он один за передок подымает "газик", что он с лопатой ходил на медведя, что он мог опрокинуть воз сена, что ставил на колеса телегу, груженную трестой, и всякие прочие чудеса рассказывали про него. Осенью шестьдесят второго года, когда по лесным дорогам ходили только трактора, Кленушкин на своем "газике" возил меня и в Ветчаны, и в Култуки, и в Княжи, и в Уречное, и в Мамасево - в самые глухие медвежьи углы Мещеры. Ездили не столько по дороге, сколько чистым полем или по мелколесью. Глянешь, как он чешет напролом, подминая частый молодой соснячок, спросишь с опаской:
- А не засядем в лесу-то?
Только блеснет исподлобья круглыми медвежьими глазками:
- Это уж отойди проць, как говорят у нас в Малахове.
Еще у него была любимая поговорка:
Чтобы наш рязанский лапоть да воду пропускал! Ни в жисть.
В багажнике возил он с собой полный набор шанцевого инструмента, которого хватило бы оснастить целый саперный взвод. Под Княжами мы топли. Срубили из бревен целый ряж, вывесили жердью "газик" и поехали дальше...
Признаться, меня давно разбирало любопытство, мне хотелось самому проверить, убедиться: так ли однообразно темны были жители окрестных сел и деревень, описанных Куприным полвека назад? Дело не в грамотности, а в том своеобразном укладе жизни, одежде, говоре, повадках, наконец, которые отличают жителей одного села от другого. Эдакое своеобразие складывалось веками и было живой достоверностью каждой общины, отличало ее от иных-прочих, как неповторимые черты характера отличают одного человека от другого. Уж если дожили до скучного единообразия, тут пиши пропало.
Нет, не дожили, не дошли до этой плоскости. Окрестные села своеобразны. Даже села в одном колхозе довольно резко разнятся.
Про жителей села Уречного тут говорят: "Эти четвертинку на пятерых выпьют и на другой день еще оставят". В Уречном живут потомки прославленных плотников и столяров. Трезвенный народ. В Колесникове же выпить не дураки. Мы, говорят, люди веселые, музыку любим. Ежели кто донес на своих - котел на голову тому надевают на сенокосе и палками бьют по котлу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16