«Там протащишься, как нигде». Я представлял себе залитые неоновым светом мосты и каналы с ширкой, но Амстердам оказался больше похож на картины Брейгеля, чем на комикс. Нам понравились узкие кирпичные здания и шелест велосипедных шин на опавших листьях. Окна гостиницы выходили на Херенграхт, и, заселившись, я подумал, что мы совершили ужасную ошибку. С какой стати мы поселились в Париже, не изучив всех возможностей Амстердама? О чем только мы думали?
В первый же день мы отправились на прогулку и наткнулись на дом Анны Франк, что было для нас неожиданностью. Раньше мне казалось, что она жила в какой-то дыре, а на самом деле оказалось, что в очень красивом здании XVII века прямо над каналом. Тенистая улица, недалеко от магазинов и городского транспорта в смысле расположения место превосходное. За долгие месяцы поисков квартиры я стал смотреть на вещи под определенным углом, и когда увидел толпу перед входом, мне и в голову не пришло, что это очередь за билетами. Я сразу решил, что это день открытых дверей перед продажей дома.
Мы вошли в чуланчик за знаменитым книжным шкафом, и, как только я пересек порог, тут же почувствовал то, что старушка называла «ударом молнии»: абсолютную уверенность, что эта квартира – для меня, что она будет моей. Все здание нам было ни к чему, да и дорого, но квартира, где жила семья Анны Франк, была как раз подходящего размера и просто очаровательна. Об этом никто не упоминает – в спектаклях и фильмах ее всегда показывают облезлой и старомодной. Стоит распахнуть занавески, и первые слова, которые приходят на ум, – это не «Я все-таки верю, что все люди в душе хорошие», а «Кого надо укокошить, чтобы получить эту квартиру?» Конечно, я бы внес кое-какие изменения, но я видел, что в целом это то, что надо, особенно без мебели и всяких вещей, из-за которых любая комната всегда кажется меньше.
Хью задержался посмотреть на снимки кинозвезд, висящие на стене в спальне Анны Франк – на стене, которую я лично вообще снес бы, – а я рванул в ванную, а потом – в туалет с дельфтским унитазом, напоминавшим большую супницу. Затем – наверх, в кухню с двумя окнами, служившую одновременно и столовой. Я бы убрал столешницу и, конечно, поменял бы трубы. Но в первую очередь я бы выбросил печку и восстановил очаг. Я словно услышал слова старушки: «Это – основной акцент всего оформления». Сначала я решил, что мой кабинет будет в комнате рядом с кухней, но потом увидел чердак с чудесными мансардными окнами, и комната рядом с кухней тут же превратилась в уголок для отдыха.
Теперь – снова вниз, еще раз взглянуть на унитаз, потом – опять наверх, получше приглядеться к столешнице, которую, по зрелом размышлении, я решил оставить. А может, и нет. Люди входили и выходили, толпились на лестнице, не закрывали рта, так что сосредоточиться было трудно. Женщина в фуфайке с надписью «Диснейленд» стояла в дверях и снимала мою раковину, и я нарочно пихнул ее, чтобы снимки вышли смазанные и непривлекательные. «Осторожнее!» – воскликнула она.
«Сама осторожнее!» Я был как в лихорадке. Ничего, кроме квартиры, не имело значения. Дело было не в том, что тут жила знаменитость, и не в исторической ценности – не то, что приобрести ресницу Марии Каллас или кухонные щипцы, которыми когда-то размахивал Папа Иннокентий ХШ. Конечно, я бы упомянул,что я не первый обитатель этой квартиры, который вел дневник, но я влюбился в нее не потому. Рискую показаться слишком сентиментальным, но я почувствовал, что наконец вернулся домой. По жестокой прихоти судьбы я был далеко отсюда, но теперь вернулся, чтобы потребовать то, что принадлежало мне по праву. Это было самое прекрасное чувство на свете: возбуждение и облегчение в сочетании с головокружительным ощущением, что покупка квартиры расставит все по местам.
Оно не покидало меня до той минуты, когда я случайно перешел в соседнее здание, присоединенное к музею. Над витриной огромными буквами были написаны слова Примо Леви: «Одна Анна Франк трогает нас больше, чем бесчисленные другие, страдавшие так же, как она, но чьи лица остались в тени. Возможно, так даже лучше. Если бы мы могли принять в себя страдания всех людей, мы не смогли бы жить».
Он не уточнил, что мы не смогли бы жить в ее доме,но это явно подразумевалось и бесповоротно разрушало любые мечты о домовладении. Трагедия Анны Франк усугубляется еще и тем, что она не дожила совсем чуть-чуть, что они с сестрой погибли всего за несколько недель до того, как их лагерь освободили. Их семья пряталась два года, и они могли бы пережить войну, если бы их не заложил сосед – неизвестно, какой именно. Я выглянул из окна, размышляя о том, кто же способен на такое. На меня глядело мое отражение, а сквозь него просвечивала самая красивая квартира в мире.
Глава 17. Закрой крышку
В туалете аэропорта Ла Гуардиа я видел, как мужчина достал мобильник из кармана пиджака, зашел в пустую кабинку и начал набирать номер. Я подумал, он собирается писать и говорить одновременно, но, посмотрев на щель под дверью, я увидел, что штаны у него спущены до лодыжек. Он сидел на унитазе.
Большинство звонков из аэропортов начинается с географии. «Я в Канзас-Сити», – сообщают люди. «Я в Кеннеди». «Я в Хьюстоне». Этот мужчина, на вопрос, где он, ответил просто: «В аэропорту, а где ж еще?» Звуки общественного туалета не похожи на звуки аэропорта, по крайней мере, безопасного аэропорта, поэтому его «А где ж еще?» показалось мне несправедливым. Тому, с кем он говорил, наверно, тоже. «То есть как в каком аэропорту? – сказал Мужчина. – Я в Ла Гуардиа. А теперь давай-ка мне Марти».
Чуть позже я уже был в Бостоне. Моя сестра Тиффани встретила меня в холле гостиницы и предложила провести остаток дня у нее. Швейцар вызвал такси, и, усевшись в него, я рассказал ей про человека в Ла Гуардиа. «Представляешь, он действительно звонил, сидя на унитазе!»
Тиффани очень уважает всякие правила, но проявляет большую широту кругозора, когда речь заходит о смертных грехах. Изнасилование, убийство, отказ от детей – она склонна рассматривать каждый случай индивидуально. А вот мелочи выводят ее из себя, она их осуждает, преимущественно, в форме деклараций, начинающихся словами: «Никто не может…». «Никто не может взять и начать делатьвсякие штуки из еловых шишек», – говорит она. Или: «Никто не может употреблять слово малипусенький,говоря о хот-доге. Это не красиво. Это не смешно. Так не делают».
Рассказывая Тиффани о мужике на унитазе, я ожидал, что за этим последует взрыв возмущения. Я ожидал декларации, но она сказала только: «Я считаю, что мобильники – это неправильно».
– А звонить, сидя на унитазе – правильно?
– Ну, насчет этого я не уверена, – сказала она, – но в принципе, конечно.
Я снова представил себе туалет в Ла Гуардиа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51