Банк разорил его, и он оказался в лачуге. А тот карлик из банка "Лионский кредит", который угробил сто миллиардов... Никто ни слова не сказал. Министр из провинции... Да такого и не сыщешь!
– Как так, – вмешался Дельваль, – все они избраны в провинции. Почти все. Обри в Лилле, Шевенман в Бельфоре, Жоспен в Сентгабелле, а Жюппе – в Бордо.
– Избраны, да, это так. Чтобы их избрать, для этого мы годимся. Но Жоспен в Сентгабелле – это уж марсельский анекдот. Каждый раз, когда жареный петух его клюнет, он туда едет. Он местный? Нет. Обычный парижский выпускник университета, как и другие. А Жюппе, так он ткнул пальцем в карту наугад, а потом спрашивает: "Бордо, это где? Рядом с Абиджаном, что ли?"
– Ты состоишь в националистической партии, – уверенно сказал Дельваль.
Моран не смутился.
– Как только начинаешь критиковать, в ответ всегда слышишь это. Но это еще что. Обычно меня спрашивают: "А ты, случайно, не из Фронта национального спасения?" Да я никогда там не состоял. Даже ни разу не голосовал за него. Впрочем, я уже ни за кого не голосую.
– Вы к политике перешли? – возмутился Шаламон.
Принесли десерт, и мы сменили тему. Я украдкой поглядывал на Морана. В нем чувствовалась сила, неудовлетворенность, горечь, ранее мною не замеченные. За его общительностью скрывалась озлобленность. Команда Шарриака была решительно опасной: Пинетти – воплощение коварства, готовый на все, Моран полон скрытой злобы, сам Шарриак, опьяненный запутавшимся в абстракциях умом и взирающий на человечество, как на колонию мокриц, которых следует раздавить. За исключением Дельваля, это было сборище психопатов.
После кофе я догнал Лоранс Карре, бродившую по берегу озера. Она не удивилась моему появлению. Судя по всему, Лоранс ждала меня. Я удостоился легкой улыбки.
– А не пойти ли нам по тропинке, пока светло? Иначе мы никогда туда не попадем.
– Пойдемте.
Мы углубились в лес. Сквозь ветви виднелось хмурое небо. Погода была ненадежной.
– Надеюсь, дождя не будет. Я ничего с собой не взяла.
Я успокоил ее:
– Мы не очень далеко. Остров маленький, не заблудимся. В крайнем случае мы сделаем круг.
Тропинка зигзагами вилась по склону холма, огибая деревья, встречавшиеся на пути. Мы незаметно поднимались. Лоранс шла гибким, танцующим шагом, может быть, не очень подходящим для такой прогулки, но смотреть на нее было приятно.
На вершине холма раскинулся просторный луг. Отсюда просматривалось все озеро. Можно было различить внизу крышу гостиницы и даже домик дель Рьеко. За нашими спинами узкая полоса воды отделяла остров от берега. Лоранс нахмурилась:
– Почему бы гостиницу не развернуть в другую сторону? Было бы легко перекинуть мост, а не переплывать озеро в самом широком месте...
– Да, но тут северная сторона. Гостиница выходит на юг. Иначе мы не видели бы солнца и замерзли.
– А солнца мы и так не видим.
Я нагнулся, рассматривая траву. Местами она была вытоптана.
– Должно быть, здесь пасут коз или корову. Взгляните, все объедено...
– О, да вы еще и агроном, – пошутила Лоранс.
Она опустилась на колени рядом со мной, достаточно близко, чтобы я почувствовал аромат ее немного пряных духов. Однако это не было попыткой сближения, да и я не стремился к нему. Лоранс уселась на траву. Я тоже сел, скрестив руки на коленях.
– За обедом я побеседовала с Шарриаком, – начала Лоранс. – Он просто ненормальный. Изложил невероятную теорию о женщинах.
– А я выслушивал Морана. Тоже не сахар.
– Он хоть смешной, а тот – больной. Естественно, Шарриак провоцировал меня, пытался разозлить. Я не осмелюсь повторить то, что он наговорил. Что-то вроде глубокого презрения... Оно изливалось из него. Это были не просто мысли многих мужчин, не желающих видеть женщин вне их традиционных обязанностей – закоренелый консерватизм двух тысячелетий... Это было... Я чуть не запустила стаканом ему в физиономию.
– А знаете, мне кажется, он так же думает и о мужчинах. Он презирает всех.
Лоранс сорвала травинку, не донеся ее до рта, разжала пальцы, и та улетела.
– Нет, тут было особенное. Ненависть к женщинам. Не представляю, что они ему сделали. Но в любом случае он этого заслужил.
– Шарриак женат?
– Понятия не имею. Но это меня удивило бы. А может, он тяжело перенес развод...
– А вы знаете таких, кто легко переносит его?
Лоранс хихикнула:
– Нет, пожалуй. Но это было потрясающе. На свете, оказывается, есть только Шарриак и несколько хозяев мира, которых он уважает, потому что они могущественны. Все остальные – банда рабов, к услугам которых он иногда прибегает. И наконец, в самом низу – женщины, управляемые своими гормонами, способные только рожать; они стремятся найти богатенького самца, чтобы обеспечить будущее своих детей. Все это немного... Немного помедлив, она продолжила: – Шарриак считает себя сверхчеловеком, ему, видите ли, удалось избавиться от всех глупостей, которыми полна жизнь, – любви, привязанности... сострадания... Все это достойные презрения чувства, мешающие свободному мышлению. Знаете, я думаю, он просто какой-то нацист. Он вполне способен сжечь еще один Орадур-сюр-Глан или, зевая, открыть филиал Освенцима. Нацисты, наверное, были точно такими. Они не исчезли вдруг, правда? Я имею в виду их образ мыслей... Они просто превратились в крупных функционеров или глав предприятий, нацепив маску либерализма. Но они продолжают смотреть на человечество как на насекомое.
Лоранс откинулась назад, непроизвольно положила свою руку на мою, но тотчас отдернула ее.
– Извините, прошу прощения...
– Он вам отвратителен?
– Скорее, вызывает жалость. Должно быть, Шарриак очень несчастен. Плотина, которой он отгородился, просто ужасна. А что у него внутри? Нет, страшно то, что Шарриак не знает границ. Он настолько уверен в себе... Другие для него не существуют, они только отражение его "я".
Я посмотрел на Лоранс. Она выглядела очень взволнованной.
– Не будем же мы весь день говорить о Шарриаке. Расскажите мне о себе.
– Не здесь. Позже. В Париже... Если захотите. А здесь есть что-то... – Не закончив фразы, Лоранс быстро встала. – Идемте? Мне надо присоединиться к своей команде... редко приходилось видеть таких обескураженных людей. – Она стала загибать пальцы: – Леруа... вечно недоволен, все время ворчит. Эль-Фатави... с виду робок, но постоянно противоречит, все ему не так. Сущий пораженец. И упрям как осел. Мне бы вилы, чтобы подгонять их обоих. Шаламон глуп как пробка. У него лишь одно преимущество: он осознает это и помалкивает. Это уже неплохо. Обычно дураки считают себя очень хитрыми. А о двух других я уж и не говорю, они вовсе никудышные. Можно подумать, что они находятся на подготовительных курсах. Думаю, они и рта никогда не раскрывали. По крайней мере они мне не мешают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59