— Как мама? — встряхнув головой, словно желая прогнать наваждение, сердито спросила Саванна. — Она знает, что ты поехал меня навестить?
— Мама хорошо. С окончанием войны она успокоилась, — просто ответил Боуден. — Когда я собирался к тебе, благословила меня.
— Еще бы! — сухо ответила Саванна. — Поняла, что я никогда не соглашусь выйти за этого дурака Генри Гринвуда, и решила пристроить твой игорный дом, даже не спросив моего согласия.
Боуден поджал губы:
— Черт возьми, ты же знаешь, что я никогда не позволил бы тебе там работать!
— Но надо же мне как-то зарабатывать на жизнь! — вкрадчивым тоном сказала она. — Сделаешь из меня уборщицу или отдашь какому-нибудь богачу на забаву. А может, из меня получится хорошая проститутка?
Уязвленный ее насмешками, Боуден уже готов был вскочить со стула, но сдержался.
— Жаль, что не нашлось никого, кто задушил бы тебя еще в колыбели. В жизни не видел такой бешеной. Любого доведешь до белого каления.
В ответ Саванна лишь рассмеялась, да так заразительно, что губы у Боудена растянулись в улыбке. В этот момент появился Сэм с подносом, и оба принялись за еду, прекратив перепалку, чтобы поделиться последними новостями, которых у Саванны было не так уж много.
Таверна О'Раук находилась в глухом уединенном месте на пустынном берегу Миссисипи, между Натчезом и Новым Орлеаном, вдали от густонаселенных городов. Редкие путники заглядывали сюда, чтобы насладиться дикой, еще не тронутой человеком природой. В большинстве своем это были преступники, скрывавшиеся от правосудия, но попадались и смельчаки, которые отваживались остановиться в таверне на ночлег. Саванна чувствовала себя здесь как рыба в воде, безлюдная пустынность этих краев давала ей ощущение умиротворенности и радости, которого она ни разу не испытывала в доме своего отца, в Кампо-де-Верде. Она хорошо знала всех, кто спасался здесь от правосудия, и воспринимала их как своих добрых знакомых, а вовсе не преступников, которых следовало бы остерегаться, не считая, разумеется, Майкейю и ему подобных. Почти все они помнили Саванну еще ребенком, уважали ее, как умели, и неизменно восхищались ею. Саванне нравилась жизнь, которую она здесь вела, не то что в Кампо-де-Верде, где все казалось девушке нелепым и надуманным.
В то же время Саванна и вместе с ней старый Сэм с восторгом слушали, как Боуден рассказывал о Новом Орлеане, восхитительном городе чудес и пороков, стараясь не пропустить ни единого слова.
— Неужели ты видел пирата Лэффита и генерала Джексона? — спросила Саванна, забыв, о еде.
— Мм… да, моя милая, — ответил Боуден, собрав кусочком хлеба с тарелки остатки подливы и отправив его в рот. — Должен сказать, что во время битвы при Новом Орлеане я приобрел массу новых знакомых.
Поставив локти на стол и подперев подбородок руками, Саванна во все глаза смотрела на кузена.
— Какие они? Ну расскажи еще что-нибудь, Боуден!
И Боуден с готовностью выполнил ее просьбу. Так прошел час, и все было хорошо, пока разговор не коснулся довольно опасной темы.
— А как мама? Не испугалась, когда напали британцы? Переехала в город или осталась в Кампо-де-Верде?
— Переехала в город, опасаясь, как бы плантации к югу от Нового Орлеана не оказались в руках британцев. Но нисколько не испугалась. Даже когда загрохотала артиллерия. — Боуден пристально взглянул на Саванну. — Твоя мама боится лишь одного, — очень осторожно, подбирая слова, продолжал он. — Что, живя здесь, ты можешь оказаться во власти какого-нибудь проходимца, разбойника, а то и убийцы.
Лицо Саванны стало непроницаемым, и, опустив руки, она отпрянула от стола.
— Насколько помню, это ни капельки не пугало ее, когда мы жили в… кажется… в Крауз-Нест! — резко заявила она.
— Тогда еще жив был Давалос, а, как ты знаешь, он и слышать не хотел о том, чтобы она жила в другом месте, — произнес Боуден, ничем не выдав своих истинных чувств.
Наступило молчание. Оба погрузились в тягостные воспоминания о днях своей юности.
Боудену было три года, когда умерла его мать, Анна Салливэн, и отцу, Иннису О'Рауку, богатому плантатору из Теннесси, пришлось взять мальчика к себе. Родители Боудена не были женаты, и нежеланный и никем не любимый ребенок влачил жалкое существование до тех пор, пока через два года из Ирландии не приехала мать Саванны, шестнадцатилетняя Элизабет, сестра Инниса, носившая ребенка под сердцем. Она сразу прониклась жалостью к темноволосому черноглазому малышу и стала для него настоящим ангелом-хранителем. Но недолговечным оказалось счастье ребенка. Очень скоро Иннис и Элизабет надолго уехали в Новый Орлеан, а когда вернулись, у Элизабет несколько недель глаза не просыхали от слез, а Иннис постоянно ходил мрачный, закипая яростью без всякой на то причины.
Потом приехал испанец, Блас Давалос, к которому Боуден с первого же взгляда проникся неприязнью, вскоре перешедшей в жгучую ненависть к этому красивому, стройному и очень высокомерному мужчине, когда мальчик наконец понял, что это из-за испанца его обожаемая Элизабет день и ночь лила слезы, а Иннис приходил в ярость. Кончилось тем, что Элизабет выгнали из дома. Боуден до сих пор не забыл, как Элизабет, рыдая, разбудила его среди ночи, наспех одела и они, сбежав по широкой парадной лестнице, сели в кабриолет, которым управлял Давалос. С тех пор он больше не видел ни отца, ни Свит-Медоуз.
У Боудена почти не сохранилось воспоминаний о тех днях, когда Давалос увез их из Свит-Медоуз, и прошли. годы, прежде чем он по-настоящему осознал, что рождение Саванны в одном из маленьких глухих поселений на берегу Миссисипи обернулось для Элизабет великим позором и презрением всей ее семьи, для которой она навсегда стала изгоем. Давалос так и не пожелал жениться на Элизабет, и его дочь появилась на свет незаконнорожденной.
И если Боуден с первого взгляда невзлюбил Давалоса, Саванна в раннем детстве вообще не питала к нему никаких чувств. И неудивительно. Только в шесть лет она поняла, что Давалос — ее отец, поскольку почти не видела его. Он где-то пропадал месяцами, а однажды уехал на целый год. Жизнь без него становилась невыносимой, зато стоило ему появиться ненадолго, как все менялось: отец приезжал с большими деньгами, дарил матери шелковые платья, Боудену — замечательный нож, Саванне — фарфоровую куклу и конфеты. Нечастые наезды Давалоса были связаны в сознании девочки с роскошными подарками, радостью матери и общей атмосферой веселья, а самого Давалоса она воспринимала как волшебника, способного сделать каждый день восхитительным и счастливым. Но он оставался с ними неделю-другую, максимум месяц, после чего однажды утром седлал свою лошадь и, оставив мать всю в слезах, снова исчезал, чтобы возвратиться к своей настоящей жизни, где не было места ни нежной доброй женщине, которую он обесчестил, ни ребенку, которого она ему родила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91