Но госпожа Коррер его не пускала. Она вытащила из кармана носовой платок и стала тереть глаза в приступе внезапного отчаяния:
– Бедный Мартино!.. Он был так добр, так чистосердечно простил меня!.. Если бы вы знали, дорогой друг… Из-за него я прибежала к вам, хочу умолять вас…
Голос ее прервался от слез, она рыдала. Ничего не поняв, Ругон с удивлением оглядывал обеих женщин. Девица Эрмини Билькок тоже плакала, но более сдержанно. Она была очень чувствительна, слезы госпожи Коррер заражали ее. Но все-таки она поторопилась пробормотать:
– Господин Мартино замешан в политике.
Тут госпожа Коррер заговорила очень гладко:
– Вы помните, я вам однажды высказывала свои опасения. У меня было предчувствие… Мартино стал республиканцем. На последних выборах он совсем распоясался и вел остервенелую пропаганду в пользу кандидата оппозиции. Мне стали известны разные подробности, – я их не буду рассказывать. В конце концов это должно было плохо кончиться. По приезде в Кулонж в трактире «Золотого льва», где мы остановились, я расспрашивала прислугу, и мне многое рассказали… Мартино наделал всяких глупостей. Никто не удивится, если его арестуют. Все ждут, что не сегодня-завтра его заберут жандармы… Вы представляете, какое это для меня горе. Тут я вспомнила о вас, мой другРыдания снова заглушили ее голос. Ругон пытался ее успокоить. Он поговорит об этом с Дюпуаза. Он остановит судебное преследование, если оно начато. У него даже вырвалось:
– Это все в моей власти, можете спать спокойно.
Госпожа Коррер, качая головой, вертела в руках платок.
Глаза ее высохли. Потом она продолжила вполголоса:
– Нет, нет, вы не знаете, это гораздо серьезнее, чем вы думаете… Каждое воскресенье он провожает госпожу Мартино к обедне, а сам остается у дверей, словно желая показать, что ноги его никогда не будет в церкви. Это срам на весь город. Он часто ходит в гости к одному бывшему адвокату, замешанному в событиях сорок восьмого года. Люди слышали, как он с ним часами говорил о всяких ужасных вещах. Часто замечали, что к нему в сад пробираются по ночам какие-то подозрительные личности, очевидно, за распоряжениями.
При каждой из этих подробностей Ругон пожимал плечами, но девица Эрмини Билькок вдруг прибавила, словно раздраженная его снисходительностью:
– А письма с красными печатями, которые он получает из разных стран! Об этом нам рассказал почтальон. Он не хотел говорить, даже побледнел весь. Нам пришлось дать ему двадцать су. А последняя поездка Мартино с месяц тому назад! Он отсутствовал целую неделю, и никто в местечке и по сей день не может дознаться, куда он ездил. Хозяйка «Золотого льва» уверяла нас, что он не брал с собой никаких вещей.
– Эрмини, я вас прошу! – сказала госпожа Коррер с встревоженным видом. – Дела Мартино и так неважны. Нам ли еще свидетельствовать против него?
Теперь Ругон слушал, внимательно разглядывая обеих женщин. Лицо его становилось все строже.
– Если Мартино замешан так сильно… – проговорил он. Ему показалось, что мутные глаза госпожи Коррер загорелись. Он продолжал:
– Я сделаю все, что могу, но ничего не обещаю.
– Ах, он погиб, совершенно погиб! – воскликнула госпожа Коррер. – Я это чувствую, понимаете ли? Мы не хотим ничего говорить. Если бы мы рассказали вам все…
Она остановилась, закусив зубами платок.
– Я ведь не видела его двадцать лет! И вот привелось встретиться, чтобы расстаться навсегда! Он был очень добр, очень добр ко мне!
Эрмини слегка пожала плечами. Она знаками показывала Ругону, что приходится, конечно, сочувствовать отчаянию сестры, но что старый нотариус – первейший злодей.
– На вашем месте, – заявила она, – я бы все рассказала. Это было бы лучше.
Тут госпожа Коррар, решив сделать над собою усилие, зашептала:
– Вы помните, как везде пели Те Deum по случаю чудесного спасения императора около Оперы. Так вот, в тот день, когда исполняли Те Deum в Кулонже, один сосед спросил Мартвно, пойдет ли он в церковь. И этот несчастный ответил: «В церковь? Это зачем еще? Чихал я на вашего императора!»
– «Чихал я на вашего императора!» – повторила девица Эрмини Билькок с горестным видом.
– Теперь вы понимаете мои опасения, – продолжала бывшая хозяйка гостиницы. – Повторяю вам, никто в городе не удивится, если его арестуют.
При этих словах она пристально взглянула на Ругона. Тот помолчал. Он как бы в последний раз вопрошал это толстое, дряблое лицо, на котором моргали светлые глаза с редкими белыми ресницами. Его взгляд на миг задержался на ее жирной белой шее. Затем он развел руками и воскликнул:
– Я ничего не могу сделать, уверяю вас. Это не в моей власти.
И он объяснил, что затрудняется взять на себя подобного рода ответственность. Если правосудие решило вмешаться, дело должно идти своим чередом. Он предпочел бы даже не быть знакомым с госпожой Коррер, потому что его дружеские чувства к ней могут связать ему руки; он дал клятву никогда не браться за такие услуги для своих друзей. Одним словом, он наведет справки. Ругон даже старался ее утешить, точно ее брата уже сейчас высылали куда-нибудь в колонию. Она низко нагнула голову, изредка всхлипывая, отчего каждый раз вздрагивал громадный узел белокурых волос, отягощавший ее затылок. Однако она все-таки успокоилась. Прощаясь, она подтолкнула вперед Эрмини и сказала:
– Девица Эрмини Билькок… Я, кажется, ее уже представила вам; простите, у меня голова идет кругом. Это девушка, для которой мы собрали приданое. Офицер, ее соблазнивший, до сих пор на ней не женится из-за каких-то бесконечных формальностей. Поблагодарите его превосходительство, моя милая.
Рослая девица поблагодарила министра и покраснела, как невинная простушка, перед которой обмолвились крепким словом. Госпожа Коррер пропустила ее вперед; затем, сильно пожав руку Ругана и заглядывая ему в лицо, прибавила:
– Я полагаюсь на вас, Эжен.
Когда министр вернулся в гостиную, там не было уже ни души. Дюпуаза удалось выпроводить депутата, первого помощника и шестерых членов Статистического общества. Даже господин Кан уехал, условившись встретиться завтра в десять часов. В столовой оставались жена директора лицея и Жилькен, которые ели пирожные и болтали о Париже. Жилькен смотрел на нее нежными глазами и рассказывал о скачках, о Салоне живописи, о премьере во Французской Комедии с развязностью человека, который вхож повсюду. В это время директор лицея, понизив голос, сообщал префекту сведения об одном учителе четвертого класса: его подозревали в республиканизме. Было одиннадцать часов вечера. Все поднялись и попрощались с министром. Жилькен уже уходил с директором лицея и его женой и собрался было взять ее под руку, когда Ругон задержал его.
– Господин полицейский комиссар, прошу вас на одно слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108