– По-моему, ничто не грозит нашим учреждениям. Царит полный порядок. Мы можем положиться на глубокую мудрость его величества. Высказывать такие опасения – все равно, что не питать доверия к его величеству.
– Несомненно, несомненно, – подхватили остальные.
– Я добавлю, – сказал в свою очередь министр иностранных дел, – что никогда Франция не пользовалась в Европе таким уважением. Везде за границей отдают должное твердой и достойной политике его величества. По общему мнению, наша страна навсегда вступила в эру мира и достигла величия.
При этом никто, впрочем, не стал опровергать политическую программу, защищаемую Ругоном. Все взгляды обратились к Делестану. Тот понял, чего от него ожидают, и произнес несколько фраз. Он сравнил Империю с неким зданием.
– Разумеется, нельзя расшатывать принцип власти, но незачем также систематически закрывать двери перед общественными свободами… Империя – это как бы место убежища, обширное и великолепное здание, для которого его величество своими руками заложил нерушимое каменное основание. В настоящее время его величество трудится над возведением стен. Но придет день, и его величество, свершив свое дело, подумает об увенчании здания, и тогда…
– Никогда! – бешено перебил Ругон. – Все обрушится! Император протянул руку, чтобы прекратить спор. Он улыбался, он, казалось, едва очнулся от каких-то мечтаний.
– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Мы отдалились от текущих дел… Я еще подумаю. – И, поднявшись с места, добавил: – Господа, уже поздно; вы позавтракаете во дворце.
Заседание окончилось. Министры отодвинули кресла и поклонились императору, удалявшемуся тихими шагами. Его величество обернулся и промолвил:
– Господин Ругон, прошу вас на два слова.
Император отвел Ругона в амбразуру окна; их превосходительства на другом конце комнаты столпились вокруг Делестана. Они осторожно поздравляли его, подмигивали, тонко улыбались, приглушенными голосами высказывали свое одобрение и похвалы. Министр без портфеля, человек проницательного ума и большого опыта, особенно прислуживался к Делестану: он считал, что – как правило – дружба дураков приносит счастье. Делестан скромно и степенно кланялся в ответ на каждую любезность.
– Нет, пойдемте сюда, – сказал император Ругону.
Он решил увести его в свой кабинет, довольно тесную комнату, всю заваленную газетами и книгами, разбросанными по креслам и столам. Там он закурил папиросу и показал Ругону маленькую модель новой пушки, изобретенной одним офицером; она была похожа на детскую игрушку. Он говорил весьма милостиво, как будто желая доказать министру, что тот попрежнему пользуется его благосклонностью. Однако Ругон чуял впереди объяснение. Он решил заговорить первым.
– Государь, – сказал он, – я знаю, что приближенные вашего величества жестоко нападают на меня.
Император в ответ улыбнулся. Действительно, двор снова восстал на Ругона. Теперь его обвиняли в злоупотреблении властью, в том, что своей жестокостью он компрометирует Империю. На его счет ходили самые необычайные россказни, коридоры двора были полны всевозможных сплетен и жалоб, отзвуки которых каждое утро доходили до императорского кабинета.
– Садитесь, господин Ругон, садитесь, – добродушно сказал наконец император.
И усевшись сам, продолжал:
– Мне все уши протрубили всякими историями. Я предпочитаю переговорить о них с вами… Что это за нотариус, скончавшийся в Ньоре во время ареста? Некий господин Мартино, как будто?
Ругон спокойно изложил подробности. Этот Мартино был человек сильно скомпрометированный, республиканец, влияние которого в департаменте могло представить большую опасность. Его арестовали. Он умер.
– Да, вот именно, умер; это-то и досадно, – сказал император. – Враждебные газеты ухватились за этот случай и передают его с таинственными недомолвками, имеющими самый неприятный смысл… Я очень огорчен всем этим, господин Ругон.
Он не договорил и несколько секунд сидел с папиросой в уголке рта.
– Вы недавно посетили департамент Десевр, – продолжал он, – и присутствовали там на одном торжестве… Вполне ли вы уверены в прочности финансового положения господина Кана?
– О да! – воскликнул Ругон. И он опять пустился в объяснения. Кана поддерживает очень богатое английское акционерное общество; акции железной дороги Ньор – Анжер котируются на бирже очень высоко; это наивыгоднейшее дело из всех, какие можно себе представить.
Но император слушал недоверчиво.
– Мне, однако, высказывали кое-какие опасения, – пробормотал он. – Вы понимаете, было бы очень печально, если ваше имя упоминалось бы в связи с катастрофой… Но если вы утверждаете обратное…
Он оставил эту вторую тему и перешел к третьей:
– И еще этот десеврский префект… Им очень недовольны, как я слышал. Он там, кажется, перевернул все вверх дном… К тому же он сын бывшего судебного курьера, о диких выходках которого говорит весь департамент… Господин Дюпуаза, кажется, вам друг?
– Один из моих близких друзей, государь.
Так как император встал, Ругон поднялся тоже. Император прошелся к окну и вернулся назад, попыхивая папиросой.
– У вас много друзей, господин Ругон, – сказал он с значительным видом. – Да, государь, много, – напрямик ответил министр.
До сих пор император, очевидно, повторял дворцовые пересуды, обвинения, слышанные от приближенных. Но он, должно быть, знал и другие истории и факты, неизвестные двору. Их ему сообщали личные агенты. К таким фактам он проявлял живейший интерес. Он вообще обожал шпионаж и тайную работу полиции. Несколько мгновений он смотрел на Ругона с неопределенной улыбкой. Потом весело прибавил конфиденциальным тоном:
– О, я знаю больше, чем хотел бы знать… Вот еще маленький факт. Вы приняли на службу молодого человека, сына полковника, хотя он не мог представить свидетельства об окончании лицея. Это неважно, я понимаю. Но если бы вы знали, какой шум поднимают вокруг таких пустяков! Подобной чепухой можно привести в раздражение все общество. А это уж плохая политика!
Ругон молчал: его величество еще не кончил. Император полуоткрыл рот, подыскивая слова. Но то, о чем он хотел говорить, по-видимому, его затрудняло, он не решался заводить речь о таких мелочах. Наконец его величество нерешительно пробормотал:
– Не хотелось бы и упоминать о курьере, которому вы покровительствуете; какой-то Мерль, что ли? Он напивается, грубиянит, публика и чиновники на него жалуются. Все это очень, очень неприятно.
Затем окрепшим голосом он вдруг закончил:
– У вас слишком много друзей, господин Ругон. И все они вредят вам. Надо бы поссорить вас с ними; это будет вам очень полезно. Прошу вас согласиться на отставку Дюпуаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
– Несомненно, несомненно, – подхватили остальные.
– Я добавлю, – сказал в свою очередь министр иностранных дел, – что никогда Франция не пользовалась в Европе таким уважением. Везде за границей отдают должное твердой и достойной политике его величества. По общему мнению, наша страна навсегда вступила в эру мира и достигла величия.
При этом никто, впрочем, не стал опровергать политическую программу, защищаемую Ругоном. Все взгляды обратились к Делестану. Тот понял, чего от него ожидают, и произнес несколько фраз. Он сравнил Империю с неким зданием.
– Разумеется, нельзя расшатывать принцип власти, но незачем также систематически закрывать двери перед общественными свободами… Империя – это как бы место убежища, обширное и великолепное здание, для которого его величество своими руками заложил нерушимое каменное основание. В настоящее время его величество трудится над возведением стен. Но придет день, и его величество, свершив свое дело, подумает об увенчании здания, и тогда…
– Никогда! – бешено перебил Ругон. – Все обрушится! Император протянул руку, чтобы прекратить спор. Он улыбался, он, казалось, едва очнулся от каких-то мечтаний.
– Хорошо, хорошо, – сказал он. – Мы отдалились от текущих дел… Я еще подумаю. – И, поднявшись с места, добавил: – Господа, уже поздно; вы позавтракаете во дворце.
Заседание окончилось. Министры отодвинули кресла и поклонились императору, удалявшемуся тихими шагами. Его величество обернулся и промолвил:
– Господин Ругон, прошу вас на два слова.
Император отвел Ругона в амбразуру окна; их превосходительства на другом конце комнаты столпились вокруг Делестана. Они осторожно поздравляли его, подмигивали, тонко улыбались, приглушенными голосами высказывали свое одобрение и похвалы. Министр без портфеля, человек проницательного ума и большого опыта, особенно прислуживался к Делестану: он считал, что – как правило – дружба дураков приносит счастье. Делестан скромно и степенно кланялся в ответ на каждую любезность.
– Нет, пойдемте сюда, – сказал император Ругону.
Он решил увести его в свой кабинет, довольно тесную комнату, всю заваленную газетами и книгами, разбросанными по креслам и столам. Там он закурил папиросу и показал Ругону маленькую модель новой пушки, изобретенной одним офицером; она была похожа на детскую игрушку. Он говорил весьма милостиво, как будто желая доказать министру, что тот попрежнему пользуется его благосклонностью. Однако Ругон чуял впереди объяснение. Он решил заговорить первым.
– Государь, – сказал он, – я знаю, что приближенные вашего величества жестоко нападают на меня.
Император в ответ улыбнулся. Действительно, двор снова восстал на Ругона. Теперь его обвиняли в злоупотреблении властью, в том, что своей жестокостью он компрометирует Империю. На его счет ходили самые необычайные россказни, коридоры двора были полны всевозможных сплетен и жалоб, отзвуки которых каждое утро доходили до императорского кабинета.
– Садитесь, господин Ругон, садитесь, – добродушно сказал наконец император.
И усевшись сам, продолжал:
– Мне все уши протрубили всякими историями. Я предпочитаю переговорить о них с вами… Что это за нотариус, скончавшийся в Ньоре во время ареста? Некий господин Мартино, как будто?
Ругон спокойно изложил подробности. Этот Мартино был человек сильно скомпрометированный, республиканец, влияние которого в департаменте могло представить большую опасность. Его арестовали. Он умер.
– Да, вот именно, умер; это-то и досадно, – сказал император. – Враждебные газеты ухватились за этот случай и передают его с таинственными недомолвками, имеющими самый неприятный смысл… Я очень огорчен всем этим, господин Ругон.
Он не договорил и несколько секунд сидел с папиросой в уголке рта.
– Вы недавно посетили департамент Десевр, – продолжал он, – и присутствовали там на одном торжестве… Вполне ли вы уверены в прочности финансового положения господина Кана?
– О да! – воскликнул Ругон. И он опять пустился в объяснения. Кана поддерживает очень богатое английское акционерное общество; акции железной дороги Ньор – Анжер котируются на бирже очень высоко; это наивыгоднейшее дело из всех, какие можно себе представить.
Но император слушал недоверчиво.
– Мне, однако, высказывали кое-какие опасения, – пробормотал он. – Вы понимаете, было бы очень печально, если ваше имя упоминалось бы в связи с катастрофой… Но если вы утверждаете обратное…
Он оставил эту вторую тему и перешел к третьей:
– И еще этот десеврский префект… Им очень недовольны, как я слышал. Он там, кажется, перевернул все вверх дном… К тому же он сын бывшего судебного курьера, о диких выходках которого говорит весь департамент… Господин Дюпуаза, кажется, вам друг?
– Один из моих близких друзей, государь.
Так как император встал, Ругон поднялся тоже. Император прошелся к окну и вернулся назад, попыхивая папиросой.
– У вас много друзей, господин Ругон, – сказал он с значительным видом. – Да, государь, много, – напрямик ответил министр.
До сих пор император, очевидно, повторял дворцовые пересуды, обвинения, слышанные от приближенных. Но он, должно быть, знал и другие истории и факты, неизвестные двору. Их ему сообщали личные агенты. К таким фактам он проявлял живейший интерес. Он вообще обожал шпионаж и тайную работу полиции. Несколько мгновений он смотрел на Ругона с неопределенной улыбкой. Потом весело прибавил конфиденциальным тоном:
– О, я знаю больше, чем хотел бы знать… Вот еще маленький факт. Вы приняли на службу молодого человека, сына полковника, хотя он не мог представить свидетельства об окончании лицея. Это неважно, я понимаю. Но если бы вы знали, какой шум поднимают вокруг таких пустяков! Подобной чепухой можно привести в раздражение все общество. А это уж плохая политика!
Ругон молчал: его величество еще не кончил. Император полуоткрыл рот, подыскивая слова. Но то, о чем он хотел говорить, по-видимому, его затрудняло, он не решался заводить речь о таких мелочах. Наконец его величество нерешительно пробормотал:
– Не хотелось бы и упоминать о курьере, которому вы покровительствуете; какой-то Мерль, что ли? Он напивается, грубиянит, публика и чиновники на него жалуются. Все это очень, очень неприятно.
Затем окрепшим голосом он вдруг закончил:
– У вас слишком много друзей, господин Ругон. И все они вредят вам. Надо бы поссорить вас с ними; это будет вам очень полезно. Прошу вас согласиться на отставку Дюпуаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108