Пьер направился к какой-то двери и тихо и радостно крикнул, когда убедился, что она не заперта. Он открыл ее и протянул руку по направлению к Филиппу, желая помочь ему ориентироваться в незнакомом месте. Филипп вошел, и дверь немедленно без всякого шума закрылась за ними. Он почувствовал теплое дыхание, ударившее в лицо, и его ноги, обутые в мокасины, погрузились во что-то мягкое и бархатистое. Слабо, точно издали, доносился поющий голос. Это был женский голос, принадлежавший не Жанне.
Несмотря на то, что он старался сохранить полное самообладание, его сердце тревожно и возбужденно забилось. Тайна Божьего Форта, казавшаяся в этот миг похожей на нежный, мягкий дух, подошла так близко к нему, что он задрожал от ожидания, неуверенности и некоторого страха. Пьер, по-прежнему шедший впереди, вдруг остановился и тихо произнес несколько слов. Далекий голос перестал петь, и вместо него сначала послышался громкий лай собаки, затем какие-то нечленораздельные звуки, после чего наступила полнейшая тишина.
Филипп вывел из всего этого заключение, что Жанна уже сообщила об их прибытии.
Пьер направился к другой комнате.
— Тут будет ваша комната! — объяснил он. — Устраивайтесь как можно удобнее. Я не сомневаюсь, что хозяин Божьего Форта пожелает видеть вас очень скоро.
С этими словами он чиркнул спичкой, зажег лампу и через минуту вышел из комнаты.
Филипп посмотрел ему вслед, а затем оглянулся вокруг. Он был в довольно большой комнате, площадью в двадцать квадратных футов, обставленной так, что он не мог удержаться от крика изумления. На противоположном конце стояла массивная кровать красного дерева, слегка скрытая большим пологом с шелковыми шнурами. Около кровати помещался старомодный комод того же красного дерева с продолговатым зеркалом, а рядом стояло кресло с прямой спинкой, покрытое старинной тончайшей резьбой.
Все вокруг говорило о роскоши и старине. Большая лампа, разливающая много света по всей комнате, была из чеканной бронзы. Квадратная подставка частью была скрыта тяжелой камчатной скатертью, лежавшей на столе, который, в свою очередь, представлял собой типичный образец средневекового столярного искусства. Он был на журавлиных ножках и отливал лаковыми тонами, которые говорили о его весьма почтенном возрасте. Это была в полном смысле слова реликвия, прекраснейшая копия стола-причуды какой-нибудь избалованной и взбалмошной королевы.
Пол застилал мягкий, пушистый ковер. Со стен, покрытых самыми диковинными обоями, из больших золоченых рам на Филиппа смотрели бледные, утопающие в тенях, угрюмые лица: мужчины в Локонах, кружевных воротниках и манжетах, женщины — в пудреных париках. Те и другие надменно смотрели на человека, который неведомым путем и в столь странный час попал к ним.
Один из портретов был повернут лицом к стене.
Филипп тяжело опустился в кресло, обитое бархатом, и уронил свою шапку на пол. И это был Божий Форт! Он с трудом перевел дыхание. Глядя на все то, что окружало его, он представлял себе, что каким-то чудом перенесся на целых два столетия назад, и ежеминутно ждал проявления жизни, которое подтвердило бы, что он не ошибся. Ему казалось, что. он опять очутился на идиллическом, старинном кладбище под Черчиллом, и он снова взглянул на портреты, которым так недоставало дыхания, движения, трепета жизни, и нервно усмехнулся.
Потом он устремил взор на противоположную стену. Один из портретов определенно двигался, и Филипп подумал, что, быть может, его мысль оживила портрет, который изображал молодую очаровательную женщину, то залитую ярким светом, то скрывающуюся в полном мраке. Молодой человек вскочил с кресла и решительно направился к таинственному портрету. Тотчас же с пола на него пахнуло теплым воздухом, и он понял, что именно это дуновение заставило портрет качаться из стороны в сторону. Он глянул вниз, и. то, что увидел, сразу разбило чары, которым он было поддался.
Вокруг него были многочисленные реликвии далекого, невозвратного прошлого и все проявления жизни, которая давным-давно и навсегда прекратилась. Если бы сюда заглянул Рубенс, он долго горевал бы, увидев, что его бессмертные произведения попали в столь пустынный, далекий край. Какой-нибудь из французских Людовиков сразу признал бы в столике на журавлиных ножках свое добро, которое он своевременно спустил, так как надо было покрыть долг государственной казне. Гобелен, несомненно, принял бы за один из своих шедевров, как и дивную ткань, красовавшуюся над кроватью. И Филипп нисколько не удивился бы, если бы из-за полога появился сам Гроселье.
Уайтмор понимал, что затесался в совершенно чуждый ему мир. Но струя теплого воздуха мгновенно перенесла его из восемнадцатого века в двадцатый. Под его ногами была печь!
Филипп почему-то представлял себе хозяина дома мрачным и неприятным стариком. И вот даже этот суровый человек улыбнулся бы при виде изумления, которое выразилось на лице Филиппа. Печь современного образца!
Он глубоко засунул руки в карманы, что делал всегда, когда желал убедиться в том, что видит какую-нибудь странную вещь наяву, и начал медленно расхаживать по комнате. Вдруг он обратил внимание на две книги, лежавшие на столе. Одна из них, в выцветшем красном веленевом переплете, была «Греческая Антология», другая — «Развитие человека» Дрюммона. Тотчас же он заметил множество других книг на резной полке, находившейся под портретом, который висел лицом к стене. Он быстро прочел заглавия: «Социализм» Элиса, «Утопия» Мора, «Павел и Виргиния» С.-Пьера. Кроме того тут было множество французских новелл, романы Бальзака, Гюго, «Божественная Комедия» Данте. Среди этого собрания, словно черная овца среди белоснежных ангелов, затесалась сильно потрепанная, выцветшая книга под названием «Камилла». Филипп не мог отдать себе точного отчета в ходе своих мыслей, но почему-то эта книга возбудила его крайнее любопытство. Заглавие книги отвечало тому имени, которое он заметил в уголке кружевного платочка Жанны. Он вздрогнул, увидев книгу, и почти бессознательно взял ее в руки. Открыв переплет, он прочел на титульной странице заглавие «The meaning of god», которое, очевидно, когда-то было написано черными чернилами, а теперь совершенно, выцвело. Тем не менее, можно было еще определить мужской почерк. Под заглавием тем же мужским почерком старинного образца была выписана следующая строка: «Темная кожа очень часто покрывает белую душу, а женская красота — ад!»
С чувством невольного ужаса он отбросил книгу. Что-то неведомое в этих словах, жестоких в своей правде, подсказало ему, что он подошел близко к трагедии, которая положила начало тайне, окружавшей Божий Форт. С полки с книгами он перевел взор на портрет, висевший лицом к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60