Одним из тех, кто обладает сверхъестественно цепкой памятью и каким мертвецки пьяным ни кажется, все видит, все замечает, все запоминает.
– А где же мой рисунок? – неожиданно спросил он, глядя совсем ясными глазами на стену.
– Я его убрала, – сказала Мара.
– Это-то я вижу, – проворчал Карузерс, впрочем, без всякого раздражения. – Мне хотелось показать его твоему другу.
– А он его уже видел.
– Ах вот как? Ну тогда все в порядке. Тогда нам ничего не надо от него скрывать, верно? Я хочу, чтоб у твоего друга не было никаких иллюзий насчет меня. Ты же знаешь, если б я не мог тобой обладать, то не позволял бы этого и никому другому. А раз дело обстоит иначе, то все прекрасно. Так вот, она собирается пожить здесь неделю-две. Я сказал ей, что сначала должен поговорить с тобой – ты здесь хозяйка.
– Хозяин здесь вы, – вспыхнула Мара, – и вы можете поступать как хотите. Но если она появится здесь, я уйду. У меня есть собственное жилье, здесь я бываю, чтобы присматривать за вами и не давать вам упиться до смерти.
– Это даже забавно. – Карузерс снова повернулся ко мне: – Как эти девушки терпеть не могут друг дружку. Честное слово, Валери – очаровательное создание. Она, правда, глупа как пробка, но это не такой уж большой недостаток. Зато у нее есть все, что притягивает мужчин. Я содержу ее год или больше, и мы жили прекрасно, пока… – Он кивнул в сторону Мары. – Между нами говоря, я думаю, она ревнует меня к Валери. А вы познакомитесь с Валери, если останетесь здесь подольше. Уверен, она еще сегодня сюда заглянет.
Мара рассмеялась каким-то странным смехом, такого я никогда прежде у нее не слышал: деланный, неприятный смех.
– Эта кретинка, – сказала Мара с презрением, – да она только взглянет на мужчину – и тут же залетает. Она же ходячий абортарий.
– Ты имеешь в виду свою подружку Флорри? – спросил Карузерс с безмятежной улыбкой.
– Не упоминайте ее имя в связи с этой… – Мара разозлилась всерьез.
– Вы-то Флорри знаете? – Карузерс словно не слышал слов Мары. – Вы когда-нибудь видели более похотливую шлюшку? А Мара все из нее леди делает. – Он расхохотался. – Удивительно, как она умеет подбирать потаскух! Роберта – вот еще одна штучка. Ее обязательно надо возить в лимузинах. Говорит, что у нее блуждающая почка, но на самом деле… Ладно, между нами говоря, она просто задница ленивая. Я ее прогнал, а Мара взяла ее под свое крылышко, возится с ней. Ей-богу, Мара, ты считаешь себя умной девушкой, а ведешь себя иногда как последняя дура. Разве что… – он задумчиво уставился в потолок, – здесь что-то другое. Никогда не знаешь, – продолжал он, не сводя глаз с потолка, – чего ждать от этих девиц. Все они, как старики говорят, одного поля ягоды. Я знаю Валери, знаю Флорри, знаю вот ее, но спросите меня, кто же они такие, и я вам не смогу ответить, я ничего в них не понимаю. Это совсем другое поколение по сравнению с тем, которое я знаю; это какой-то новый вид животных, они как дети, не умеющие проситься. Начнем с того, что у них начисто отсутствует моральная оценка; с ними живешь словно в бродячем зверинце. Вы приходите домой, на вашей постели развалился чужой человек, и вам еще приходится извиняться за вторжение. Или они попросят у вас денег для своего хахаля, чтоб он смог снять на ночь номер в отеле. А если они забеременеют, то вы обязаны найти лучшего доктора. Все это, конечно, очень возбуждает, но иногда очень утомительно. Лучше было бы кроликов разводить. Что скажете?
– Вот так он всегда, когда выпьет, – сказала Мара, пытаясь все обратить в шутку. – Спроси о нас еще что-нибудь. Я уверена, он получает удовольствие от таких разговоров.
Я же не был уверен, что он все это болтает спьяну. Он был из тех людей, чьи пьяные разговоры так же здравы, как и трезвые; пожалуй, в трезвом состоянии фантазия у них разыгрывается даже сильнее. Исполненные мудрой горечи, свободные от иллюзий люди, которые ничему на свете уже не удивляются. Однако на деле их пропитанный алкоголем организм, их ушибленная выпивками натура может в самую неожиданную минуту заставить их проливать сентиментальные слезы. Женщинам они нравятся, потому что никогда не надоедают с вопросами, по-настоящему не ревнуют, хотя могут внешне выглядеть людьми, готовыми на самые решительные шаги. Часто, как и Карузерс, они обременены увечными супругами, которым из слабости (они называют ее состраданием или порядочностью) позволяют надеть на себя ярмо. Судя по его рассказам, Карузерсу было совсем нетрудно приглашать хорошеньких девушек разделить с ним любовное гнездышко. Иногда две, а то и три из них жили с ним одновременно. Вероятно, он заставлял себя демонстрировать ревность, чувство собственничества, чтобы не выглядеть совсем уж простофилей. А что касается супруги-инвалида, то у нее было единственное увечье – не нарушенная до сей поры девственная плева.
Долгое время Карузерс с долготерпением мученика выдерживал все это. Но вдруг он осознал, что годы проходят, и пустился во все тяжкие, как студент-первокурсник. А потом принялся за выпивку. Почему? То ли потому, что счел себя уже слишком старым, чтобы доставить удовольствие молодой здоровой женщине? То ли вдруг пожалел о долгих годах абстиненции? Мара, сообщившая мне все эти сведения, несомненно, слегка темнила. Однако она призналась, что нередко спала с ним в одной постели, дав при этом понять, что он никогда не помышлял приставать к ней. И единым духом выпалила, что и другие девушки спали с ним. Подтекст заключался в том, что Карузерс приставал только к тем, кому «приставания» нравились. Какой особый резон заставлял Мару отклонять «приставания», я так и не понял. Может быть, он не хотел «приставать» к той, которая была ему сиделкой? По этому деликатному вопросу мы еще поспорим с Марой, когда будем прощаться.
День был безумный, и вечер тоже. Я крепко хватанул и уснул прямо на полу. Скажу в оправдание, что пришло время обеда, а у меня с утра крошки во рту не было. По словам Мары, мое поведение привело Карузерса в дикую ярость. Ей пришлось потрудиться, чтобы помешать ему разбить бутылку о мою голову. Чтобы он успокоился, она прилегла с ним на софу. Правда, она не сообщила мне, пытался ли он на этот раз «приставать» к ней. Он немного прикорнул, а когда проснулся, был зверски голоден и потребовал, чтобы его немедленно и хорошо накормили. Пока он спал, он совершенно забыл о госте в своей квартире и, увидев меня, по-прежнему спящего на полу, снова рассвирепел. Она потащила его из дому – надо же было как следует его накормить. На обратном пути она уговорила его купить для меня несколько сандвичей и немного кофе. Сандвичи и кофе я вспоминаю – это было что-то вроде интерлюдии при погашенном освещении. С появлением Валери Карузерс забыл наконец обо мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157
– А где же мой рисунок? – неожиданно спросил он, глядя совсем ясными глазами на стену.
– Я его убрала, – сказала Мара.
– Это-то я вижу, – проворчал Карузерс, впрочем, без всякого раздражения. – Мне хотелось показать его твоему другу.
– А он его уже видел.
– Ах вот как? Ну тогда все в порядке. Тогда нам ничего не надо от него скрывать, верно? Я хочу, чтоб у твоего друга не было никаких иллюзий насчет меня. Ты же знаешь, если б я не мог тобой обладать, то не позволял бы этого и никому другому. А раз дело обстоит иначе, то все прекрасно. Так вот, она собирается пожить здесь неделю-две. Я сказал ей, что сначала должен поговорить с тобой – ты здесь хозяйка.
– Хозяин здесь вы, – вспыхнула Мара, – и вы можете поступать как хотите. Но если она появится здесь, я уйду. У меня есть собственное жилье, здесь я бываю, чтобы присматривать за вами и не давать вам упиться до смерти.
– Это даже забавно. – Карузерс снова повернулся ко мне: – Как эти девушки терпеть не могут друг дружку. Честное слово, Валери – очаровательное создание. Она, правда, глупа как пробка, но это не такой уж большой недостаток. Зато у нее есть все, что притягивает мужчин. Я содержу ее год или больше, и мы жили прекрасно, пока… – Он кивнул в сторону Мары. – Между нами говоря, я думаю, она ревнует меня к Валери. А вы познакомитесь с Валери, если останетесь здесь подольше. Уверен, она еще сегодня сюда заглянет.
Мара рассмеялась каким-то странным смехом, такого я никогда прежде у нее не слышал: деланный, неприятный смех.
– Эта кретинка, – сказала Мара с презрением, – да она только взглянет на мужчину – и тут же залетает. Она же ходячий абортарий.
– Ты имеешь в виду свою подружку Флорри? – спросил Карузерс с безмятежной улыбкой.
– Не упоминайте ее имя в связи с этой… – Мара разозлилась всерьез.
– Вы-то Флорри знаете? – Карузерс словно не слышал слов Мары. – Вы когда-нибудь видели более похотливую шлюшку? А Мара все из нее леди делает. – Он расхохотался. – Удивительно, как она умеет подбирать потаскух! Роберта – вот еще одна штучка. Ее обязательно надо возить в лимузинах. Говорит, что у нее блуждающая почка, но на самом деле… Ладно, между нами говоря, она просто задница ленивая. Я ее прогнал, а Мара взяла ее под свое крылышко, возится с ней. Ей-богу, Мара, ты считаешь себя умной девушкой, а ведешь себя иногда как последняя дура. Разве что… – он задумчиво уставился в потолок, – здесь что-то другое. Никогда не знаешь, – продолжал он, не сводя глаз с потолка, – чего ждать от этих девиц. Все они, как старики говорят, одного поля ягоды. Я знаю Валери, знаю Флорри, знаю вот ее, но спросите меня, кто же они такие, и я вам не смогу ответить, я ничего в них не понимаю. Это совсем другое поколение по сравнению с тем, которое я знаю; это какой-то новый вид животных, они как дети, не умеющие проситься. Начнем с того, что у них начисто отсутствует моральная оценка; с ними живешь словно в бродячем зверинце. Вы приходите домой, на вашей постели развалился чужой человек, и вам еще приходится извиняться за вторжение. Или они попросят у вас денег для своего хахаля, чтоб он смог снять на ночь номер в отеле. А если они забеременеют, то вы обязаны найти лучшего доктора. Все это, конечно, очень возбуждает, но иногда очень утомительно. Лучше было бы кроликов разводить. Что скажете?
– Вот так он всегда, когда выпьет, – сказала Мара, пытаясь все обратить в шутку. – Спроси о нас еще что-нибудь. Я уверена, он получает удовольствие от таких разговоров.
Я же не был уверен, что он все это болтает спьяну. Он был из тех людей, чьи пьяные разговоры так же здравы, как и трезвые; пожалуй, в трезвом состоянии фантазия у них разыгрывается даже сильнее. Исполненные мудрой горечи, свободные от иллюзий люди, которые ничему на свете уже не удивляются. Однако на деле их пропитанный алкоголем организм, их ушибленная выпивками натура может в самую неожиданную минуту заставить их проливать сентиментальные слезы. Женщинам они нравятся, потому что никогда не надоедают с вопросами, по-настоящему не ревнуют, хотя могут внешне выглядеть людьми, готовыми на самые решительные шаги. Часто, как и Карузерс, они обременены увечными супругами, которым из слабости (они называют ее состраданием или порядочностью) позволяют надеть на себя ярмо. Судя по его рассказам, Карузерсу было совсем нетрудно приглашать хорошеньких девушек разделить с ним любовное гнездышко. Иногда две, а то и три из них жили с ним одновременно. Вероятно, он заставлял себя демонстрировать ревность, чувство собственничества, чтобы не выглядеть совсем уж простофилей. А что касается супруги-инвалида, то у нее было единственное увечье – не нарушенная до сей поры девственная плева.
Долгое время Карузерс с долготерпением мученика выдерживал все это. Но вдруг он осознал, что годы проходят, и пустился во все тяжкие, как студент-первокурсник. А потом принялся за выпивку. Почему? То ли потому, что счел себя уже слишком старым, чтобы доставить удовольствие молодой здоровой женщине? То ли вдруг пожалел о долгих годах абстиненции? Мара, сообщившая мне все эти сведения, несомненно, слегка темнила. Однако она призналась, что нередко спала с ним в одной постели, дав при этом понять, что он никогда не помышлял приставать к ней. И единым духом выпалила, что и другие девушки спали с ним. Подтекст заключался в том, что Карузерс приставал только к тем, кому «приставания» нравились. Какой особый резон заставлял Мару отклонять «приставания», я так и не понял. Может быть, он не хотел «приставать» к той, которая была ему сиделкой? По этому деликатному вопросу мы еще поспорим с Марой, когда будем прощаться.
День был безумный, и вечер тоже. Я крепко хватанул и уснул прямо на полу. Скажу в оправдание, что пришло время обеда, а у меня с утра крошки во рту не было. По словам Мары, мое поведение привело Карузерса в дикую ярость. Ей пришлось потрудиться, чтобы помешать ему разбить бутылку о мою голову. Чтобы он успокоился, она прилегла с ним на софу. Правда, она не сообщила мне, пытался ли он на этот раз «приставать» к ней. Он немного прикорнул, а когда проснулся, был зверски голоден и потребовал, чтобы его немедленно и хорошо накормили. Пока он спал, он совершенно забыл о госте в своей квартире и, увидев меня, по-прежнему спящего на полу, снова рассвирепел. Она потащила его из дому – надо же было как следует его накормить. На обратном пути она уговорила его купить для меня несколько сандвичей и немного кофе. Сандвичи и кофе я вспоминаю – это было что-то вроде интерлюдии при погашенном освещении. С появлением Валери Карузерс забыл наконец обо мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157