— настойчиво произнес Валицкий. — Ведь вы уехали из Ленинграда вместе?
— Ну, если тебе это так важно знать, — с иронией ответил Анатолий, — то да. Вместе.
— Ты приехал в тот город в канун войны. На следующий день, по твоему же рассказу, заболел. Верно?
— У меня была справка от врача, — зло ответил Анатолий. — К сожалению, осталась в поезде вместе с документами. Не знал, что она потребуется родному отцу.
— Анатолий, оставь свою иронию, это очень серьезно, — строго проговорил Валицкий. — Следовательно, получается так: эта девушка бросила тебя больного и уехала в Ленинград одна. Верно?
Такого поворота Анатолий не ожидал. В его планы меньше всего входило как-то порочить Веру. Однако он понял, что сам себе расставил ловушку, и стал поспешно искать из нее выход.
— Мы поссорились, — произнес он наконец. — К тому же в моей болезни не было ничего серьезного.
— Но как же так? Ты говорил, что заболел крупозным воспалением легких, не мог сделать ни шагу… И, несмотря на это…
— К тому времени мне уже стало легче, — сказал Анатолий. Неожиданно улыбнулся и проговорил нарочито беспечно: — Не понимаю! Почему ты вдруг решил проявлять такое внимание к моим… амурным делам?
Эти его слова прозвучали так искусственно, так беспомощно, что Федор Васильевич на мгновение испытал чувство острого стыда за сына, оказавшегося в столь унизительном положении.
— Анатолий, — как можно мягче сказал Валицкий, — я прошу тебя, скажи мне правду, что наконец произошло?
В эту минуту ему больше всего на свете хотелось услышать от сына нечто ясное, неопровержимое, что разом уничтожило бы все сомнения.
Однако Анатолий лишь нервно передернул плечами и ответил резко и вызывающе:
— Я тоже прошу тебя… прошу объяснить, что все это значит?!
Валицкий почувствовал, как к липу его прихлынула кровь.
— Это значит то, — медленно и не спуская глаз с Анатолия, проговорил он, — что мне звонил отец Веры и сказал, что она до сих пор не вернулась. Я скрыл, что ты здесь, обманул его. Но он позвонит еще раз. И я буду обязан — донимаешь, обязан! — сказать ему, что ты вернулся. И дать ясный ответ, что произошло с его дочерью.
Анатолий молчал.
Федор Васильевич подошел к сыну.
— Ты должен сказать мне правду, — настойчиво повторил он, — ведь, может быть, во всей этой истории нет ничего серьезного, а ты своим поведением заставляешь подозревать бог знает что. Давай вместе подумаем… Ведь я тебе друг!
Федор Васильевич увидел, как дрогнули губы Анатолия. Казалось, что сын вот-вот расплачется.
— Я жду, Толя, — не двигаясь с места, проговорил Валицкий.
— Ну… Ну хорошо, — с трудом произнося слова, сказал Анатолий. — Если тебе это так важно знать… Да, мы уехали из Белокаменска вместе. Потом попали под бомбежку…
Он умолк, точно потеряв нить рассказа, и облизал пересохшие губы.
— Ну, а потом, потом? — нетерпеливо и уже весь охваченный недобрым предчувствием, спросил Федор Васильевич. — Когда вошли немцы, ты… вы тоже были вместе?
— Да, да, вместе! — неожиданно громко и с истерическими нотками в голосе воскликнул Анатолий. — Но я защищал ее! Я дрался с немцами, дрался! Солдат ударил меня сапогом, тяжелым кованым сапогом вот сюда! — кричал он все громче, опуская руку ниже живота. — Меня выволокли… Заперли в сарай… Я задыхался от боли, меня рвало!..
— Ну… а потом? — тихо спросил Федор Васильевич.
— Я рассказывал тебе, что было потом, — с трудом переводя дыхание, сказал Анатолий. — Я пришел в себя… Отодрал доску в стене… Было темно… Я задами пробрался к лесу…
— А Вера? — тихо спросил Валицкий. — Она… осталась у немцев?
— Но что я мог сделать?! — снова воскликнул Анатолий. — Меня преследовали, стреляли вдогонку!
— Ты раньше рассказывал, что тебе удалось уйти незамеченным.
— Я говорил это отцу! Отцу, а не следователю! — уже с нескрываемой злобой крикнул Анатолий.
— Да, да, я понимаю, — как бы про себя проговорил Валицкий.
— Папа, ну пойми же, что я мог сделать? — уже иным, умоляющим голосом произнес Анатолий. — Не мог же я бродить по деревне, полной немцев, и отыскивать Веру! Я ничем не помог бы ей и погиб бы сам. К тому же у меня было задание, важное боевое задание, я ведь тебе говорил! И я выполнил его, хотя, если бы немцы узнали, если бы нашли мой комсомольский билет, который я спрятал под подкладку пиджака…
— Да, да, конечно, — глухо сказал Валицкий. Эта новая ложь насчет комсомольского билета как-то мало поразила его, хотя Федор Васильевич хорошо помнил, как однажды, охваченный тоской и тревогой за сына, ночью потихоньку пошел в его пустую комнату, открыл ящик стола и стал перебирать вещи Анатолия. Тогда он и увидел комсомольский билет сына, раскрыл его, долго смотрел на фотографию…
Но сейчас он как бы пропустил слова Анатолия мимо ушей. Только одна мысль — о Вере — занимала Валицкого. И не то спрашивая, не то утверждая, он произнес будто про себя:
— Значит, она осталась там. У немцев…
Анатолий молчал.
— Ну, а почему ты не пошел к ее родителям, когда вернулся? — устало спросил Федор Васильевич.
— Но я был там, в первый же день! — торопливо и даже радостно, точно почувствовав твердую почву под ногами, ответил Анатолий. — Только я… никого не застал.
Валицкий молчал, пытаясь осмыслить все то, что услышал от сына. Да, теперь в его рассказе была внутренняя логика. Если все произошло так, как говорит Анатолий, то ему и в самом деле трудно было помочь Вере…
Но, размышляя об этом, невольно стараясь оправдать Анатолия, Федор Васильевич понимал, что непреложным оставался один факт, только один: Анатолий бросил ее. Оставил доверившуюся ему девушку у немцев. Сам спасся, а ее оставил. И, вернувшись, побоялся пойти к ее родителям, рассказать все, как было. Он повел себя как трус. Трус…
Внезапно Валицкому пришла в голову новая мысль.
— Скажи, Толя, — с надеждой проговорил он, — ты рассказывал мне, что был там… Ну, в ГПУ. — Он всегда называл это учреждение по-старому. — Надеюсь, что ты им сообщил все, как было? Ведь, может быть, у них есть какие-нибудь возможности узнать, что с ней случилось, как-то помочь?
— Я сказал там то, что мне было поручено сказать. Или ты хотел бы, чтобы меня задержали для бесконечных допросов и расследований? Чтобы помешали пойти на фронт?..
— Ты действительно собираешься идти на фронт, Толя? — спросил Валицкий, и эти слова вырвались у него непроизвольно.
— То есть?.. Я не понимаю твоего вопроса, — ошеломленно, с испугом в голосе проговорил Анатолий.
До сих пор никому из окружающих Анатолия людей и в голову не приходило усомниться в чистоте его намерений. Но теперь такой человек появился. И человеком этим был его отец.
И, поняв, что отцу удалось проникнуть в то, в чем он не признавался никому, даже самому себе, Анатолий повторил, на этот раз уже громко и вызывающе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
— Ну, если тебе это так важно знать, — с иронией ответил Анатолий, — то да. Вместе.
— Ты приехал в тот город в канун войны. На следующий день, по твоему же рассказу, заболел. Верно?
— У меня была справка от врача, — зло ответил Анатолий. — К сожалению, осталась в поезде вместе с документами. Не знал, что она потребуется родному отцу.
— Анатолий, оставь свою иронию, это очень серьезно, — строго проговорил Валицкий. — Следовательно, получается так: эта девушка бросила тебя больного и уехала в Ленинград одна. Верно?
Такого поворота Анатолий не ожидал. В его планы меньше всего входило как-то порочить Веру. Однако он понял, что сам себе расставил ловушку, и стал поспешно искать из нее выход.
— Мы поссорились, — произнес он наконец. — К тому же в моей болезни не было ничего серьезного.
— Но как же так? Ты говорил, что заболел крупозным воспалением легких, не мог сделать ни шагу… И, несмотря на это…
— К тому времени мне уже стало легче, — сказал Анатолий. Неожиданно улыбнулся и проговорил нарочито беспечно: — Не понимаю! Почему ты вдруг решил проявлять такое внимание к моим… амурным делам?
Эти его слова прозвучали так искусственно, так беспомощно, что Федор Васильевич на мгновение испытал чувство острого стыда за сына, оказавшегося в столь унизительном положении.
— Анатолий, — как можно мягче сказал Валицкий, — я прошу тебя, скажи мне правду, что наконец произошло?
В эту минуту ему больше всего на свете хотелось услышать от сына нечто ясное, неопровержимое, что разом уничтожило бы все сомнения.
Однако Анатолий лишь нервно передернул плечами и ответил резко и вызывающе:
— Я тоже прошу тебя… прошу объяснить, что все это значит?!
Валицкий почувствовал, как к липу его прихлынула кровь.
— Это значит то, — медленно и не спуская глаз с Анатолия, проговорил он, — что мне звонил отец Веры и сказал, что она до сих пор не вернулась. Я скрыл, что ты здесь, обманул его. Но он позвонит еще раз. И я буду обязан — донимаешь, обязан! — сказать ему, что ты вернулся. И дать ясный ответ, что произошло с его дочерью.
Анатолий молчал.
Федор Васильевич подошел к сыну.
— Ты должен сказать мне правду, — настойчиво повторил он, — ведь, может быть, во всей этой истории нет ничего серьезного, а ты своим поведением заставляешь подозревать бог знает что. Давай вместе подумаем… Ведь я тебе друг!
Федор Васильевич увидел, как дрогнули губы Анатолия. Казалось, что сын вот-вот расплачется.
— Я жду, Толя, — не двигаясь с места, проговорил Валицкий.
— Ну… Ну хорошо, — с трудом произнося слова, сказал Анатолий. — Если тебе это так важно знать… Да, мы уехали из Белокаменска вместе. Потом попали под бомбежку…
Он умолк, точно потеряв нить рассказа, и облизал пересохшие губы.
— Ну, а потом, потом? — нетерпеливо и уже весь охваченный недобрым предчувствием, спросил Федор Васильевич. — Когда вошли немцы, ты… вы тоже были вместе?
— Да, да, вместе! — неожиданно громко и с истерическими нотками в голосе воскликнул Анатолий. — Но я защищал ее! Я дрался с немцами, дрался! Солдат ударил меня сапогом, тяжелым кованым сапогом вот сюда! — кричал он все громче, опуская руку ниже живота. — Меня выволокли… Заперли в сарай… Я задыхался от боли, меня рвало!..
— Ну… а потом? — тихо спросил Федор Васильевич.
— Я рассказывал тебе, что было потом, — с трудом переводя дыхание, сказал Анатолий. — Я пришел в себя… Отодрал доску в стене… Было темно… Я задами пробрался к лесу…
— А Вера? — тихо спросил Валицкий. — Она… осталась у немцев?
— Но что я мог сделать?! — снова воскликнул Анатолий. — Меня преследовали, стреляли вдогонку!
— Ты раньше рассказывал, что тебе удалось уйти незамеченным.
— Я говорил это отцу! Отцу, а не следователю! — уже с нескрываемой злобой крикнул Анатолий.
— Да, да, я понимаю, — как бы про себя проговорил Валицкий.
— Папа, ну пойми же, что я мог сделать? — уже иным, умоляющим голосом произнес Анатолий. — Не мог же я бродить по деревне, полной немцев, и отыскивать Веру! Я ничем не помог бы ей и погиб бы сам. К тому же у меня было задание, важное боевое задание, я ведь тебе говорил! И я выполнил его, хотя, если бы немцы узнали, если бы нашли мой комсомольский билет, который я спрятал под подкладку пиджака…
— Да, да, конечно, — глухо сказал Валицкий. Эта новая ложь насчет комсомольского билета как-то мало поразила его, хотя Федор Васильевич хорошо помнил, как однажды, охваченный тоской и тревогой за сына, ночью потихоньку пошел в его пустую комнату, открыл ящик стола и стал перебирать вещи Анатолия. Тогда он и увидел комсомольский билет сына, раскрыл его, долго смотрел на фотографию…
Но сейчас он как бы пропустил слова Анатолия мимо ушей. Только одна мысль — о Вере — занимала Валицкого. И не то спрашивая, не то утверждая, он произнес будто про себя:
— Значит, она осталась там. У немцев…
Анатолий молчал.
— Ну, а почему ты не пошел к ее родителям, когда вернулся? — устало спросил Федор Васильевич.
— Но я был там, в первый же день! — торопливо и даже радостно, точно почувствовав твердую почву под ногами, ответил Анатолий. — Только я… никого не застал.
Валицкий молчал, пытаясь осмыслить все то, что услышал от сына. Да, теперь в его рассказе была внутренняя логика. Если все произошло так, как говорит Анатолий, то ему и в самом деле трудно было помочь Вере…
Но, размышляя об этом, невольно стараясь оправдать Анатолия, Федор Васильевич понимал, что непреложным оставался один факт, только один: Анатолий бросил ее. Оставил доверившуюся ему девушку у немцев. Сам спасся, а ее оставил. И, вернувшись, побоялся пойти к ее родителям, рассказать все, как было. Он повел себя как трус. Трус…
Внезапно Валицкому пришла в голову новая мысль.
— Скажи, Толя, — с надеждой проговорил он, — ты рассказывал мне, что был там… Ну, в ГПУ. — Он всегда называл это учреждение по-старому. — Надеюсь, что ты им сообщил все, как было? Ведь, может быть, у них есть какие-нибудь возможности узнать, что с ней случилось, как-то помочь?
— Я сказал там то, что мне было поручено сказать. Или ты хотел бы, чтобы меня задержали для бесконечных допросов и расследований? Чтобы помешали пойти на фронт?..
— Ты действительно собираешься идти на фронт, Толя? — спросил Валицкий, и эти слова вырвались у него непроизвольно.
— То есть?.. Я не понимаю твоего вопроса, — ошеломленно, с испугом в голосе проговорил Анатолий.
До сих пор никому из окружающих Анатолия людей и в голову не приходило усомниться в чистоте его намерений. Но теперь такой человек появился. И человеком этим был его отец.
И, поняв, что отцу удалось проникнуть в то, в чем он не признавался никому, даже самому себе, Анатолий повторил, на этот раз уже громко и вызывающе:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91